Главное
Гид по Москве
Приметы и советы

Автор

Ирина Островская
30 октября: продолжение следует
[b]Дорогие москвичи! [/b][i]Ежегодно 30 октября мы отмечаем День памяти жертв политических репрессий.Без глубокого осмысления трагических событий, связанных с периодом отечественной истории, когда миллионы наших сограждан невинно погибли, претерпели страдания, горе и лишения, невозможно построение современного свободного и демократического общества.Правительство Москвы считает одной из своих важнейших задач оказание социальной помощи и поддержки тем, кто пострадал в годы репрессий, и членам их семей.Сегодня мы еще раз отдаем дань светлой памяти всем погибшим, подвергшимся политическому террору и преследованиям, и адресуем пожелания доброго здоровья, счастья, мира и благополучия ныне здравствующим людям, прошедшим через тяжелейшие испытания тех лет.[/i][b]Мэр Москвы Ю. М. ЛУЖКОВ [/b][i]Математику Александру Павловичу Лавуту 75 лет. Таких, как он, в «Мемориале» называют «сидельцами». В 60–80-х годах в КГБ их именовали диссидентами, отправляли в тюрьмы, лагеря и психушки. В 90-е, ведомые А. Д. Сахаровым, они стали активными участниками перестройки. С их помощью страна хоронила (и как думалось, навсегда) свое тоталитарное прошлое и обретала долгожданную свободу. Сегодня их хотели бы оттереть от общественной жизни, превратить в людей из прошлого, в своего рода политических пенсионеров. А они и не думают сдаваться.[/i][b]– Александр Павлович, откуда вы взялись, инакомыслящие, – те, кто родился в 30–40–50-х годах? Вы же должны были стать абсолютно советскими людьми. Я знаю, что ваш отец, например, был близок с Маяковским.[/b]Ведь это о нем строчка в поэме «Хорошо»: «Мне рассказывал тихий еврей Павел Ильич Лавут…»– Да, отец работал с Маяковским – он организовывал его выступления в различных городах Союза. Но о политике в семье не говорили. Мы жили в коммуналке на Солянке, дом принадлежал заводу «Серп и Молот», и в конце 30-х годов он был основательно «зачищен» НКВД. А рядом находилось здание, где жили иностранные коммунисты, спасенные МОПРом – Международным обществом помощи рабочим; их тоже почти всех арестовали. Я был мальчишкой, но, живя там, бывая в коммуналках своих друзей, учась с ними в одной школе, я уже тогда ни на минуту не верил в то, что арестованные люди – шпионы и диверсанты. Разумеется, я не был тогда антисоветчиком, но и убежденным «советчиком» тоже не был – во всяком случае, в школе от приема в комсомол я уклонился. Но путь к инакомыслию был, естественно, не прост.[b]– Как вы восприняли смерть Сталина? Говорят, многие плакали… [/b]– 5 марта 1953 года… Я тогда преподавал в техникуме. Помню, все стояли с постными лицами, кто-то действительно ронял слезы. И вдруг я встретился взглядом с преподавателем физики. Мы не были друзьями, но, поймав взгляд друг друга, неожиданно усмехнулись. Нет, конечно же, была эволюция взглядов. Большую роль сыграл XX съезд. Не могу сказать, что он открыл мне глаза, но в моем понимании того общества он меня укрепил. Еще больше – события в Венгрии 1956 года.[b]– А когда, на ваш взгляд, в СССР началось диссидентское движение, назовем его так? [/b]– Наверное, после процесса над Синявским и Даниэлем. Тогда появились и стали распространяться первые письма протеста.[b]– А 30 октября – как День памяти жертв политических репрессий – когда стал отмечаться? Кто его придумал? И почему именно – 30 октября?[/b] – Он не с самого начала назывался так. Сначала мы его называли Днем политзаключенного. Впервые его отметили в 1974 году. А родился он и стал отмечаться 30 октября по инициативе нашего замечательного правозащитника, к сожалению, ныне покойного Кронида Любарского.Дата достаточно случайная. В этот день Любарскому был вынесен первый приговор. Идея выступления родилась в марте-апреле 1974 года в Мордовских лагерях. Официально Любарский и такие, как он, не считались политзаключенными – они назывались «особо опасными государственными преступниками», как шпионы. И вот было решено донести до мировой общественности сведения о том, что в СССР есть политзаключенные, узники за убеждения, что противоречило даже тогдашним советским законам.Решение отметить День политзаключенного было принято весной 1974 года, чтобы до осени успеть собрать материал. А это было непросто – нужно было составить список репрессированных по двум статьям – 70-я («антисоветская агитация и пропаганда»… – наказание до 7 лет лишения свободы) и 190-1 («заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный строй») – осужденные по этой статье не считались «особо опасными», их содержали вместе с уголовниками и давали до 3 лет лагерей.[b]– Как же составлялись эти списки?[/b] – Искали – из писем заключенных на волю, из сообщений родственников. Была проделана огромная работа. И 30 октября 1974 года в двухкомнатной квартире Андрея Дмитриевича Сахарова на улице Чкалова была созвана пресс-конференция, где этот материал был обнародован. Резонанс был огромный. Вел конференцию Сергей Адамович Ковалев, который вскоре был арестован. Тем же летом был подготовлен специальный выпуск «Хроники текущих событий», где этот список (как потом выяснилось, неполный) был опубликован.[b]– «Хроники», по-моему, стали выходить раньше…[/b] – Да, этот самиздатовский правозащитный информационный бюллетень выходил с 1968 по 1983 год. Всего вышло 64 номера. Все 15 лет издателей преследовал КГБ, поэтому редакторы менялись – редактировали и Наталья Горбаневская, и Анатолий Якобсон, и Сергей Ковалев, и Татьяна Великанова, и другие.Какое-то время пришлось и мне.[b]– Современный читатель вряд ли представляет, что это было такое – «Хроники»…[/b] – Сначала это были 20–30 страниц. Машинописных – о ксероксе и речи не могло быть. К середине 70-х годов это были уже сотни листов на тонкой, папиросной бумаге. В них сообщалось о происходивших в стране политических судебных процессах, о нарушениях прав человека, о фактах сопротивления, о движении крымских татар, о преследовании верующих и т. п. Были рубрики: «В тюрьмах и лагерях», «Аресты, допросы, обыски» и другие.[b]– Сколько экземпляров расходилось?[/b] – Я думаю, никто не знает. Возможно, несколько сотен, возможно, тысяч. Передавали из рук в руки.[b]– Как скоро в КГБ узнали о «Хрониках»? [/b]– Сразу. И хотя материалы не подписывались, большинство имен авторов и редакторов рано или поздно становились известны на Лубянке.[b]– За вами следили?[/b] – Конечно.[b]– И вы это знали?[/b] – Иногда они это особо и не скрывали. Известны случаи, когда велись откровенно неприкрытые, демонстративные наблюдения. Чтобы запугать человека.[b]– А так называемые профилактические беседы с вами велись?[/b] – Со мной напрямую – нет. Но разговаривали на работе с женой, с моим начальством: «Не надо бы Александру Павловичу… Зачем он это делает…» Или вдруг в доме появлялся давнишний знакомый и начинал меня увещевать. Ну уже было понятно, что он «оттуда».[b]– Вы ждали ареста? [/b]– Постоянно.[b]– И когда он случился?[/b]– Сначала, в феврале 1980-го, у нас в доме был обыск, а через два с половиной месяца уже пришли по-настоящему.[b]– Ночью.[/b]– Нет, ночных арестов, как в 30-е годы, уже не было. Рано утром.[b]– Какое обвинение вам предъявили?[/b] – Обычное – по статье 191-й: клевета на советский строй, «заведомо ложные измышления».[b]– На основании чего?[/b] – Поводом стало заявление одного знакомого – он бывал у нас в доме и «сигнализировал» в КГБ, что есть такой антисоветский человек – Лавут. Но взяли меня, конечно, за «Хроники», за письма в поддержку Буковского и Григоренко, а за то, что дал кому-то книгу Солженицына и т. п., а доносчика даже на суд потом не вызывали.[b]– А день рождения «Мемориала» помните?[/b] – Это было не в один день. После долгих усилий удалось собраться в Доме кино на Васильевской. По-моему, 1989 год. Помню, были все «звезды» перестройки – Юрий Афанасьев, Евгений Евтушенко… Тогда и решили организовать «Мемориал». Но сколько было еще проволочек! [b]– Как вы считаете, «Мемориал» сегодня нужен? [/b]– А разве есть сомнения? Материализована память о десятках миллионов жертв коммунистического режима. Накоплен огромный материал об истории тоталитаризма, репрессий и борьбы за свободу – разве эта память не нужна сегодня стране? Но мало зафиксировать память. «Мемориал» – это не только история, но и центр правозащитного движения, институт демократии, которая с таким трудом нарождается в нынешнем обществе. К сожалению, сегодня все более и более явно прослеживается опасная тенденция – ограничить деятельность общественных организаций, направлять их сверху в нужное власти русло. И «Мемориал» должен этому противостоять. Нужно участвовать в событиях текущей жизни – особенно там, где создается опасность реставрации тоталитарного режима – не важно, под какой оболочкой. Это тоже задача «Мемориала».[b]Подскажите адреса репрессий С такой просьбой обращаются к москвичам работники «Мемориала»[/b] [i]В истории Москвы, как и всякого великого города, есть страницы, вспоминать о которых горько. Но если говорить об уроках истории – именно эти страницы требуют изучения в первую очередь.И именно поэтому мы хотим обратиться к читателям «Вечерки», которая в числе первых подняла тему политических репрессий и уже много лет продолжает этот разговор.На протяжении многих десятилетий тема политических репрессий (коммунистического террора) была под строжайшим запретом, и даже после смерти Сталина, после ХХ съезда было невозможно ни всерьез обсуждать причины и масштабы террора, ни думать об увековечении памяти жертв.Если сопоставить масштабы государственного террора с тем, как большинство из нас мало знает об этом – остается только поражаться. Иной раз кто-то из приходящих в «Мемориал» (школьников-экскурсантов или взрослых посетителей) говорит: «А в нашей семье никто не пострадал!» Но при проверке по нашей базе данных (включающей пока только около 15 процентов общего числа репрессированных) очень часто выясняется, что репрессированные в этой семье были – если не по прямой линии, то бабушкин брат или сестра прадеда. Редко найдешь в России семью, в которой не был бы кто-то расстрелян, отправлен в лагеря, раскулачен, выслан, но младшее поколение уже и не знает о семейной трагедии. Удивляться нечему: информацию о репрессированных родственниках много лет приходилось скрывать – в СССР само родство с «врагом народа» было преступлением. В НКВД даже придумали специальную аббревиатуру ЧСИР – «член семьи изменника родины», чтобы не писать длинную формулу тысячи, десятки и сотни тысяч раз. Жены, сестры, братья, родители расстрелянных оказывались в лагерях – как ЧСИР. Наш архив собирает материалы о судьбах тех, кто попал в лагеря как ЧСИР, и о судьбах детей, оставшихся по воле государства сиротами. Мы сейчас готовим выставку на эту тему; первая небольшая экспозиция будет открыта в начале 2006 года.Мы собираем материалы обо всех репрессированных. В нашем архиве десятки тысяч дел.Мы считаем, что должна быть сохранена память о каждом, и собираем все, что приносят нам родственники и знакомые репрессированных. В условиях, когда многие государственные архивы малодоступны, наше собрание особенно ценно для исследователей, для тех, кто интересуется судьбами предков.И еще об одном направлении работ, которым мы сейчас активно занимаемся. Мы недостаточно знаем о жертвах репрессий, но мы еще меньше знаем о тех местах в Москве, которые связаны с репрессиями. Большинству, в том числе и краеведам (экскурсоводам), знакомы считанные названия – Лубянка, Бутырки, Лефортово, Бутово, Коммунарка, Донское, Ваганьковское, Яузская больница. Даже про Таганскую тюрьму вспомнят не все. А ведь мест, связанных с трагедией сотен тысяч москвичей, гораздо больше. В наших планах – подготовить книгу под условным пока названием «Топография террора в Москве». Конечно, это потребует работы в разных архивах, сотрудничества с многими организациями. Но в неменьшей мере это потребует и содействия москвичей. Мы знаем, что в первые годы советской власти на территории Москвы существовал целый ряд концлагерей; есть некоторые архивные свидетельства, но человеческих свидетельств крайне мало. Все пережившие эпоху «большого террора» знают адрес «Кузнецкий, 24», но вдруг у кого-то каким-то чудом сохранилась фотография этого здания тех лет? Есть десятки адресов, домов, из которых на расстрел увели многие десятки жителей, но только о Доме на набережной написано довольно много; история же остальных таких домов остается во многом белым пятном (список адресов, где жили расстрелянные москвичи, можно найти на нашем сайте – mоs.memo.ru). О некоторых домах мы хоть и знаем ведомственную принадлежность (например, дома политэмигрантов, военных, наркоминдела, политкаторжан, работников Коминтерна), но про то, как жили в этих домах, не написано ни в каких мемуарах; о других же неизвестно ничего.И здесь тоже мы рассчитываем на помощь москвичей. Мы надеемся, что и школьные учителя, и школьники примут участие в этой работе, и специально для школ готовим компактдиск с материалами о репрессиях в Москве. Рабочую (неокончательную) версию этого диска мы уже сейчас будем рады предоставить заинтересованным в работе по этой теме. Избитая фраза «Это нужно не мертвым, это нужно живым» в данном случае верна как нельзя более. Мы должны знать – чтобы трагедия не повторилась.Адрес историко-просветительского, правозащитного и благотворительного общества «Московский Мемориал»: [b]Малый Каретный пер., д. 12; тел. 209-78-83[/b].[/i]
Общество
Мой отец был телохранителем Сталина
[b]Надежда Николаевна Михайлова (Власик) обиделась на «Вечерку» за отца. В одной из публикаций «расстрельных списков» имя Николая Власика было названо в одном ряду с палачами-бериевцами. Между тем, хотя Лубянка и считалась официальным местом службы Н. С. Власика, к репрессиям он никакого отношения не имел. Напротив, сам пострадал от Берии.[/b][b]– Надежда Николаевна, расскажите, пожалуйста, о своем отце. Вы единственная дочь Николая Власика?[/b]– Единственная. Но я его приемная дочь. Вообще-то говоря, я его племянница, дочь его родной сестры. Николай Сидорович меня удочерил, родных детей у него не было. Третьим браком был женат, а детей не было. И вот в 1940 году, после присоединения Западной Белоруссии к СССР, он приехал на свою родину, в белорусскую деревню, где жила наша семья. Нас, детей его сестры, было пять человек. Жили мы очень бедно. А я была самой хилой, маленькой…[b]– Он тогда уже возглавлял охрану Сталина?[/b]– Ну да, приехал и взял меня в Москву – сначала как бы на время, чтобы подкормить. А потом так ко мне привык, что приехал к своей сестре родной, Ольге Сидоровне, и говорит: «Ольга, отдавай мне свою дочь». И получилось, что я при живых родителях заимела еще одних. Мама на хорошую жизнь меня отдала. Я была Надежда Петровна, стала Надежда Николаевна, и скоро я стала называть Николая Сидоровича папой, а его жену, Марию Семеновну, – мамой.[b]– Где вы жили в Москве?[/b]– Сначала отец жил в Кремле. Потом ему дали квартиру. Вернее, не квартиру, а дом на Гоголевском бульваре. Двухэтажный зеленый особнячок за большим зеленым забором. Угол Гагаринского переулка и Гоголевского бульвара. Туда меня и привезли в 40-м году. Я жила на втором этаже. Отец тогда уже был начальником особого управления охраны, главным телохранителем Сталина. А позже, уже после войны, у нас этот особняк забрал сын Сталина, Василий.[b]– Как забрал?[/b]– А так. Они с отцом дружили. И вот однажды Василий приехал к нам на Гоголевский бульвар, в этот особнячок, и говорит: «Коля!» – он его Колей называл, моего отца.[b]– На «ты»?[/b]– На «ты». «Коля, знаешь что, очень хороший у тебя дом. Очень уютный. Прямо я так вот прикинул…» Словом, положил глаз на наш дом! А отцу устроили квартиру на улице Горького, там, где «Радиотовары», окна выходили во двор, на Театр Моссовета. Дом был ведомства Министерства иностранных дел. Там еще жил Громыко. И нам дали квартиру на 5-м этаже, 49-я квартира.[b]– Большую?[/b]– Пятикомнатную. Одна большая комната была, там даже камин был, с такой нишей. В этой нише диван стоял, два кресла. Курительная, что ли, или столовая, не знаю, в общем, отдыхали там. Была комната работницы, 12 метров. У меня – отдельная, 15 метров. Все обставленное было.[b]– Гости к вам приходили?[/b]– Бывали у нас в доме и Сергей Яковлевич Лемешев, и Иван Семенович Козловский. Они бывали.[b]– Неужели Козловский с Лемешевым – одновременно?[/b]– Никогда в жизни! Они же соперники были. Сергей Яковлевич был потрясающего обаяния человек! Отец иногда позвонит с работы: «Надь, едем на «Риголетто». Сергей Яковлевич поет». У нас в Большом ложа была специальная, рядом с Царской, маленькая такая ложа. Вот Сергей Яковлевич заходит – прямо в гриме: «Ой, что-то я сегодня петуха дал, что-то я сегодня не в настроении. Что-то у меня сегодня си бемоль поехало не в ту сторону. Вы сегодня ко мне не очень придирайтесь».[b]– А папа разбирался в музыке?[/b]– Он не разбирался, но любил музыку. Допустим, слушает «Куда, куда вы удалились», и у него слезы на глазах. Или ария Дубровского знаменитая. «Полонез» Огиньского очень любил.[b]– У Николая Сидоровича какое было образование?[/b]– Четырехклассное церковноприходской школы.[b]– И все?[/b]– И все! Он очень хотел в академию. Как она называется, Генерального штаба, что ли? Но слишком был загружен, он за очень многое отвечал. Начинал он в 1927-м году карьеру чекиста простым охранником – есть фотография, где он идет за Сталиным в буденновке, а закончил в 1952 году генерал-лейтенантом. Он отвечал за все: за врачей, за охрану, за снабжение и за местное строительство, там, дачи, гаражи. К концу карьеры он за что только не отвечал! А во время войны он еще и обеспечивал охрану правительственных делегаций на международных конференциях. За Потсдамскую конференцию отец получил орден Ленина, и за Тегеранскую – орден Ленина, за Ялтинскую – орден Кутузова 1-й степени. Он за все отвечал. За охрану, за размещение, в каком дворце какая делегация будет размещена, где, чего, как, что...[b]– А чем мама занималась? Я имею в виду вашу приемную мать.[/b]– Мама перед замужеством была чертежницей, окончила чертежные курсы, что-то для Горного института чертила. Но, выйдя замуж, перестала работать. Она была домашней хозяйкой и была такой светской дамой. Она ухаживала за собой, ходила к парикмахеру, к маникюрше. Когда она однажды на банкете в Кремле появилась, Сталин обратил внимание. «Это кто такая красавица?» И отец – грудь колесом: «Это моя жена!» Вот так вот.[b]– И красивые туалеты, наверное?[/b]– Прекрасные туалеты.[b]– Украшения?[/b]– Кольца там, все такое. Она красиво одевалась. Ей шила мать Аджубея, Нина Матвеевна Аджубей. Она шила потрясающе. Она была не портниха даже, а модельер высочайшего класса. Мама очень следила за театрами, ходила на концерты, на все премьеры. В общем, она вела такой вот светский образ жизни. Уже будучи замужем за отцом, мама окончила курсы английского языка и курсы стенографии и имела два диплома. Под конец жизни она заинтересовалась испанским.[b]– Ей эти дипломы как-то пригодились?[/b]– Так получилось, что нет, жизнь такая была. Отец мой работал день и ночь.[b]– Когда же вы его видели? Вы утром просыпались, он был дома?[/b]– А иногда и не дома.[b]– А вечером он приходил домой каждый день?[/b]– Нет, не всегда. Если задерживался, звонил по телефону. Телефон у нас был и городской, и с Кремлем. Так называемая вертушка.[b]– А вы имели право подойти к этому телефону?[/b]– Нет, к этому телефону – нет. Только мама могла. И один раз она Сталина слышала. Так испугалась.[b]– Всего один раз?[/b]– Один раз. Отец где-то задержался, и телефон этот позвонил – характерный такой грузинский акцент… У нее ноги подкосились от страха.[b]– Как отец в семье называл Сталина?[/b]– Он его всегда называл шепотом «хозяин». Не Иосиф Виссарионович, не товарищ Сталин, а «хозяин». И как-то вот так – полушепотом. Он собирал после него трубки. У нас остались трубки сталинские, и когда приехали к нам из музея в Гори в 85-м году, перед самой перестройкой, мы им передали эти трубки для музея. Вот я вспоминаю: вечер, машина останавливается у ворот. Входит отец, быстрый такой, энергичный. У мамы уже все готово, все на столе стоит. Он обедает и на 40 минут ложится прикорнуть на диван. У нас кожаный диван стоял в столовой. Он тут же засыпал. Через сорок минут, будто бы по будильнику, встает, голову – под кран, едет опять на работу. Не снимая даже кителя, ничего. Вот так.[b]– Он когда-нибудь рассказывал, что он делает на работе?[/b]– Никогда! Я не знаю, может быть, с матерью он делился. А вот так – при общем разговоре, при родственниках – ни-ког-да. Это было исключено.[b]– Вы говорите, он про Сталина не рассказывал. А про его соратников что-то говорил?[/b]– Не-а. У нас это все было под запретом. Ничего.[b]– А о чем же вы разговаривали? Вот вы сидите за столом, о чем вы говорите – о погоде?[/b]– О погоде. О том, какие мои успехи в школе. Вот вы возьмите на заметку, что я вам сейчас скажу. Вот мне 9 лет, я в третьем классе. Отец утром встает, завтракает и идет на работу. И почему-то хватает меня на руки, целует, обнимает. Мама спрашивает: «Слушай, в чем дело?» И он вдруг говорит, – прошло 60 лет, а я помню его слова, – он говорит: «Иду на доклад к Берии, могу не вернуться». Мы не задали ни единого вопроса. У нас принято было – никаких вопросов.[b]– Ваш отец кому-то еще подчинялся, кроме Сталина?[/b]– Никому. Он был его глаза и уши. Он очень строго следил, чтобы не было превышений средств по его ведомству. Вот как-то Маленков захотел бассейн на даче. А в смете это нигде не стоит, чтобы строить бассейн. Отец идет, докладывает товарищу Сталину. А тот – матом кроет Маленкова: «Он что, озверел! (мягко выражаясь) – Какой ему бассейн! Никакого бассейна не будет». И мой отец наживает врага в лице Маленкова. Или вот знаменитая Жемчужина Полина Семеновна, жена Молотова. Молотов ее обожал и решил, что с курорта она поедет в отдельном вагоне. Отец докладывает: «Мы имеем право послать вагон за женой Молотова, товарищ Сталин?» Тот тоже опять черными словами: «Никаких вагонов, безобразие какое! Вздумал еще – свою Полину!»[b]– А помимо службы у вашего отца были какие-нибудь отношения со Сталиным?[/b]– Ну, не знаю, разве что на бильярде они играли. Отец у меня бильярдист был великолепный. Сталин тоже хорошо играл.[b]– Как же? У него же рука больная была?[/b]– Тем не менее. Он приспосабливался. И они немножко расслаблялись во время игры. У меня есть фотография, где отец играет. Он фотограф был великолепный, членов правительства, всякие конференции снимал. Его снимки есть в «Правде». Фото – Н. Власика.[b]– Сколько лет проработал со Сталиным Николай Сидорович?[/b]– 25 лет.[b]– А Сталин у вас дома бывал?[/b]– Нет. Никогда. Его дети бывали. Светлана – реже, а Василий всех жен своих показывал, привозил. Он к отцу очень хорошо относился. Он для него как дядька был. Отец обожал его. Мало того, что Сталина, он детей его любил очень. Он был настолько, вот я не знаю, преданным. Он их родными считал.[b]– Вот вы сейчас сказали «преданный». Это была что – любовь или просто служебный долг?[/b]– Мне этот же вопрос задали в Би-би-си: это что, икона была? Ну, считайте, как икона. Невероятная любовь и преданность. Невероятная, граничащая с фанатизмом. Таким он вернулся и после ссылки. Сталин же его и предал, он же его сам в руки Берии отдал.[b]– Когда это случилось?[/b]– Отца арестовали в 1952 году. До этого его сняли с работы и направили начальником лагерей в город Асбест. Это Свердловская область. А через полгода отца вызвали в Москву и арестовали.[b]– В чем его обвинили?[/b]– В основном ему пришили дело врачей, обвинили в том, что он поставлял для лечения Сталина врачей, которые должны были его отравить. Потом приписали еще шпионаж и что он готовил покушение на Сталина. Это все Берия сделал.[b]– Как вы думаете, зачем это Берии понадобилось?[/b]– Мой отец слишком много знал обо всех. Он знал, как Берия стремится к власти, как везде ставит своих людей и т. д. И отец время от времени о многом конфиденциально сообщал Сталину. Но буквально через час это становилось известно Берии. Берия потом сказал отцу на допросах: «Ты что, думаешь, я не знал? Я все знал!» Отец до самой смерти удивлялся, каким образом он узнавал: ведь их было трое в кабинете – Сталин, Власик, Поскребышев ([i]помощник Сталина[/i]. – [b]Ред.[/b]).[b]– Как же это становилось известно Берии? Поскребышев доносил или стояли «жучки»?[/b]– Наверное, «жучки».[b]– А, может, сам Сталин Берии говорил?[/b]– Нет, он Берии не доверял. Берия возненавидел моего отца люто. Стал собирать на него компромат, чтобы зацепиться и свалить. Берия хотел сделать переворот. Готовился принять трон. Ведь недаром он Сталина, когда он умирал, без помощи оставил, без врачей лежать. Ему нужно было убрать самых преданных людей в окружении Сталина, лишить его охраны. Когда моего отца арестовали, он сказал: «Не будет меня, не будет Сталина». Через два месяца Сталина не стало. Вот так.[b]– Итак, вашего отца арестовали…[/b]– А на следующий день я иду в школу (я заканчивала 10-й класс), а там уже все известно. Я училась в 175-й школе, в Старопименовском переулке, для детей элиты. Смотрю, ко мне уже другое отношение. И среди девочек, и среди учителей. У нас преподавала английский язык Елена Михайловна, жена Булганина. Я у нее с 3-го по 10-й класс была пятерочница, а она мне в аттестате ставит четыре. Помню, я уже закончила школу, прихожу с подружкой в учительскую. Никого нет, сидит Елена Михайловна. И мы с Валькой Соколовой: «Ой, Елена Михайловна!» Мы все ее любили. И вот мы – к ней, а она делает вид, что меня нет. Смотрит сквозь меня и говорит только с Валькой. У меня прямо ноги подкосились.[b]– Что вы знали про отца?[/b]– Маме сказали, что надо носить передачи туда-то и туда-то. Сначала он был в Лефортове, потом – в Бутырках. Через несколько месяцев, уже после смерти Сталина, мама взяла меня к отцу на свидание. Когда я его увидела, я была просто в шоке: шаркающий седой старик, согнутый такой, весь в морщинах. Я сначала его даже не узнала.[b]– Он долго сидел в тюрьме?[/b]– Два с лишним года. Был суд, и его направили в Красноярск. Там он отморозил себе легкие. Потом он и умер от рака легких.[b]– Что он делал в Красноярске?[/b]– Жил на поселении. Снимал комнату у какой-то женщины. Мама ему пересылала деньги, он писал нам.[b]– И что он писал?[/b]– Коротенькие такие письма: «У меня все хорошо». Или: «У меня кошечка появилась». Ну, и так далее.[b]– Но ведь дело врачей после смерти Сталина распалось? Почему же вашего отца тогда не освободили?[/b]– Берия не мог этого допустить. И отцу пришили еще дело Стенберга. Это был большой приятель отца – художник. Он оформлял к праздникам официальные места: Красную площадь, другие площади Москвы – художник больших пространств, знаменитый конструктивист. Он дружил с отцом, часто бывал у нас дома.[b]– А его-то в чем обвинили?[/b]– В том, что он англо-американский шпион. Его взяли, а он, будучи человеком слабовольным, наверное, против отца наклепал что-то. Потом он приходил, можно сказать, на коленях просил прощения у отца. Отец ему все простил. «Что ты, – говорил, – меня и самого доводили до такого состояния, что я и на себя мог наговорить». Вот так. Держали отца в наручниках, в острых таких, не давали спать по нескольку суток. Он доходил до невменяемого состояния, у него начинались галлюцинации. Потом заводили рядом в камере пластинку какую-то – запись с детским плачем, а он очень любил детей. Вот это я знаю.[b]– А ваша мама пыталась хлопотать, искала связи, звонила? Василий Сталин не помог?[/b]– Она хлопотала, писала Хрущеву. А Василий сам пострадал после смерти Сталина. Он сказал маме: «Твой муж не вернется». Отца освободили в 56-м году. Он очень изменился. После тюрьмы страшно выглядел, мало чем интересовался, но продолжал писать письма с просьбой о реабилитации.[b]– А как он отнесся к разоблачению культа Сталина, к ХХ съезду?[/b]– Я вам одну фразу скажу, ее отец произнес за год до смерти, она произвела на меня совершенно невероятное впечатление. «Надя, я не доживу, но ты доживешь. Будет реставрация капитализма в нашей стране. Все к этому идет». Вот его отношение.[b]– Когда же ваш отец был реабилитирован?[/b]– Только в июле 2000 года его оправдали за отсутствием состава преступления. Вернули 14 орденов, теперь я хочу добиться, чтобы ему вернули звание. А ордена у меня украли.[b]-Как украли?[/b]– Была публикация в газете, после которой мне позвонил какой-то господин. Сказал, что он юрист, помощник депутата Государственной думы, и сам предложил мне помощь. Пришел ко мне с кейсом, солидный такой, хотя и молодой. Захотел посмотреть ордена, а на другой день убираю квартиру, смотрю – батюшки! – орденов-то нету! Это было в прошлом году.[b]– В милицию заявляли?[/b]– Конечно. Пока ничего не нашли.
Общество
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Ольга Кузьмина  
Ольга Кузьмина  

По Москве шагал... Шагал!

Михаил Щипанов
Михаил Щипанов

Видит око, да зуб неймет: чем обернется изъятие российских активов

Дарья Ефремова
Дарья Ефремова

Горький праздник Большой книги

Александра Ерошенко
Александра Ерошенко

Мы открываем красоты города

Все мнения
О проекте
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.