«Я всем обязан Большому театру»

[i]Известный балетный педагог Михаил Мессерер из знаменитой династии. Его дядя Асаф Мессерер был блестящим танцовщиком и вел «класс звезд» в Большом театре. Прославленная балерина Майя Плисецкая – его двоюродная сестра. Азарий Плисецкий, педагог в труппе Мориса Бежара, и московский художник Борис Мессерер – его двоюродные братья. Отец Григорий Левитин был артистом цирка, гонщиком по вертикальной стене. Мать – Суламифь Мессерер, скончавшаяся в 2004 году в Лондоне, была выдающейся балериной Большого и педагогом с мировым именем. Ее мемуары «Суламифь», не успев появиться на прилавках московских книжных магазинов, стали бестселлером. Ну а сейчас Михаил Мессерер силами балетной школы Ла Скала возобновил «Класс-концерт» Асафа Мессерера в Милане. В первую декаду мая балет прошел в театре «Арчимбольди» с большим успехом. Сегодня Михаил Григорьевич в Москве – на 90-летии своего дяди Александра Михайловича Мессерера.[/i][b]– Правда ли, что и Большой театр пригласил вас возобновить «Класс-концерт» Асафа Мессерера?[/b]– Всем, что имею, я обязан Большому театру, и прежде всего Асафу Мессереру, у которого занимался 15 лет. В Большом Асаф осуществил несколько версий своего «Класс-концерта»: для школы, для труппы, для артистов с детьми.Самая популярная, гастрольная версия была сочинена им в 1960 году по просьбе американского импресарио Сола Юрока. Спектакль имел невероятный успех. «Класс-концерт» показывает в развитии ежедневный урок классического танца, но в театральной форме. Тут можно за полчаса представить всех звезд труппы, показать их самые сильные стороны. Я имел честь возобновить «Класс-концерт» на сцене Ковент-Гарден со школой Королевского балета. В Лондоне его показывали не один сезон. Затем поставил его в Шведском королевском балете, а десять лет назад – в Ла Скала, сначала для балетной школы, а через пару успешных сезонов – совместно с труппой этого театра при участии Карлы Фраччи. Сейчас я сделал уже третью версию – в Милане.[b]– Но вы не ответили на вопрос...[/b]– Худрук балета Большого театра Алексей Ратманский пригласил меня возобновить «Класс-концерт». Но репертуарная политика любого театра – вещь непростая, особенно такого сложного, как Большой. Думаю, этот проект не сможет осуществиться в ближайшие годы.[b]– Как у Суламифи Михайловны родилась идея написать книгу?[/b]– У мамы часто брали интервью. Многие говорили, что она должна написать о своей жизни длиною в век. После одного большого интервью в глянцевом журнале, она спросила: «Миша, а может, мне действительно сесть и написать?»[b]– Какое основное качество вы бы выделили у своей мамы?[/b]– Бесконечную доброту. И в педагогике тоже. Надо было родиться с таким талантом![b]– Суламифь Михайловна всегда была в прекрасной форме, открыта жизни. В последний ее приезд в Москву она мне так смешно жаловалась, что все-таки забыла одно русское слово – «плинтус». Это правда, что помимо балета она профессионально занималась спортом?[/b]– Держала титул чемпионки Советского Союза по плаванию в течение четырех лет! Плавание не забывала и в 95, и в 96 лет, в Лондоне чуть ли не ежедневно ходила в бассейн.[b]– О ее бесстрашии и мужестве в труднейших жизненных ситуациях ходят легенды.[/b]– В 38-м году ее сестру Рахиль, мать Майи Плисецкой, посадили. С грудным сыном Азариком! Мама обивала пороги прокуратуры, ходила на прием к заместителю наркома НКВД Меркулову, от которого все старались держаться подальше. Требовала: «Где сестра? Хочу ее навестить!» Помогло то, что мама была одним из первых орденоносцев. Идя на прием, надевала ордена. Сейчас ордена есть у многих, а тогда это было редкостью. Это позволило ей ездить к Рахили в лагерь и в конце концов вызволить ее оттуда. Когда она забирала сестру и Азарика, ей сказали: «Вы, товарищ орденоносец, поедете в мягком вагоне, а ваша сестра с ребенком – в заквагоне». Заняло бы это месяц. Мама, зная, что ребенок, больной дизентерией, не выдержит поездки, возмутилась и потребовала книгу жалоб прямо у ворот ГУЛАГа. И своего добилась![b]– А маленькая Майя Плисецкая в то время жила у Суламифи Михайловны?[/b]– Да, сразу после ареста Майиных родителей. Майю хотели забрать в детдом для детей врагов народа, но мама легла поперек порога и сказала: «Только через мой труп!» Многие стремились тогда отмежеваться от врагов народа, даже (или особенно) от своих близких. А Суламифь удочерила Майю! Мама следила, чтобы девочка училась, чтобы ни в чем не нуждалась. Помогала профессиональными советами. Майя жила у Суламифи три года, с 13 лет. Это возраст, когда дети перенимают манеру говорить, поведение. Юная Майя смотрела и спектакли, которые танцевала Суламифь.[b]– Балетный дирижер Большого театра Юрий Файер даже упрекал Суламифь Михайловну за постоянную рекламу своей племянницы.[/b]– Потому что мама на каждом углу кричала: «Майя будет потрясающая!» – а потом: «Майя стала потрясающая!» – даже когда это уже все и так знали. Не всем это нравилось, ведь у любой примы всегда есть конкуренты. Специально для Майи мама сделала версию «Умирающего лебедя», отличную от фокинской. Мама чувствовала, что Майя из Лебедя в исполнении 14-летней девочки может развернуться в замечательную Одетту в «Лебедином озере». Майе она сказала о «Лебеде»: «Этот номер выразительный, но немудреный технически – увидишь, он продлит тебе творческую жизнь». Действительно, «Лебедя» Майя с успехом танцевала 60 лет![b]– Рассказывала ли Суламифь Михайловна, как ее племянница училась в школе?[/b]– При Майином таланте ей многое давалось легко, и от этого ей бывало скучновато. Скажем, всех просят встать в первую позицию, все стоят, Майя – нет. Ее педагог Гердт говорит: «Майя, в чем дело?» А она в ответ: «И не стыдно вам мучить детей, Елизавета Павловна! Разве вот так, выворотно, долго простоишь?» Гердт признавалась, что поставила бы Майе отметку шесть, а не пять, если бы это было можно. Но иногда взрывалась: «Все, иду к директору! В школе останется кто-то один – или эта Плисецкая, или я». А уже в седьмом классе Майя была примой в гран па из «Пахиты».[b]– Как складывалась карьера Суламифи Михайловны в 30-е годы?[/b]– Танцуя в театре, она с 1937–38 годов начала преподавать в хореографическом училище Большого, чтобы зарабатывать деньги на посылки родственникам в лагеря. Ведь и ее старший брат тоже был арестован! Закончив карьеру балерины, мама осталась преподавать в Большом театре. Кстати, была ассистентом Игоря Моисеева на первой постановке балета «Спартак». В 1959 году Минкульт решил создать в Японии профессиональную балетную школу. Направили маму. Она проработала в школе, названной именем Чайковского, два года. Выучила японский и бегло на нем говорила. Школа превратилась в «Токио-балет». Многие мамины ученики разъехались по всей Японии и организовали свои труппы и школы. Приглашали маму в них преподавать. В Японию она ездила не менее 40 раз.[b]– И в один из таких наездов в Японию она и вы там остались.[/b]– Сейчас молодежь не понимает, зачем убегать, когда можно и так уехать. А ведь из СССР свободного выезда не было. Это был брежневский период: многим приходилось лгать, порой лгать молча, этим молчанием поддерживая режим. Всего боялись, говорили одно, думали по-другому. Нам это надоело, мы решили, что можем жить свободно. С труппой Большого в 1980 году я был на гастролях в Японии, мама тоже была там как приглашенный через Минкульт педагог в японской труппе. У нее кончился контракт, и она попросила наше посольство продлить пребывание в Японии на несколько дней, чтобы лечь в госпиталь подлечить желудок. Советский врач в штатском ответил: «Отлежитесь в самолете». Это стало последней каплей, той соломинкой, которая, как говорят англичане, переломила хребет верблюду. Мама позвонила мне в Нагою и тихо сказала одно слово: «Приезжай». И я ее понял. Вышел из отеля с пластиковым пакетом. «Ты куда?» – спросил меня на выходе человек из органов. Обливаясь холодным потом, я ответил, что иду сдавать бутылки из-под молока. Приехав на вокзал, сумел объясниться, сел в поезд и отправился в Токио. С мамой мы проговорили всю ночь. Надо было решаться. Мы прыгнули в такси и приехали в американское посольство. Попросили, чтобы маму в Америке подлечили, сказали, что хотели бы там работать. Мы не просили политического убежища – знали, что у нашей свободы есть цена: в Москве оставались наши родственники. Тем не менее из маминого брата Асафа Мессерера сделали козла отпущения. Он являлся обладателем всех наград, однако это не действовало. Он тоже был на тех гастролях в Японии, и в Токио его долго держали в посольстве, причем даже не кормили, и отправили в Москву. Потом его много лет не выпускали из СССР.[b]– Как складывалась ваша жизнь в Америке?[/b]– Мама работала в Американском балетном театре педагогом. Я танцевал немного. Мне было за 30. Начал преподавать. Я не очень любил танцевать, если честно. Это тяжелая работа, адская нагрузка. Необходима очень большая подготовка к спектаклю, много репетиций. Все это зачастую перевешивает кайф от выхода на сцену. А педагогика для меня, считай, развлечение. Я получаю удовольствие, сколько бы классов в день ни давал, в каких бы серьезных труппах ни был. Есть только приятное волнение. Кстати, у меня диплом педагога ГИТИСа.[b]– Это имело значение на Западе?[/b]– Имело для меня самого. Я знал, что имею право преподавать. Мои педагоги Валукин, Стручкова, Лапаури дали мне уверенность в себе. Всегда вспоминаю их заветы, когда преподаю в лондонском Ковент-Гарден, даю мастер-классы. Я работал с Парижской Оперой, Американским балетным театром, Австралийским балетом, театром Колон в Буэнос-Айресе, балетами Монте-Карло, Штутгарта, Берлина, Мюнхена, Дюссельдорфа, Лейпцига, Рима, Неаполя, Вероны, Флоренции, Турина, в Датском и Шведском Королевских балетах… И вот теперь в Ла Скала. А первыесвои классы я дал в Нью-Йоркской консерватории в качестве профессора дуэтного танца.[b]– Вы живете в Лондоне?[/b]– У меня в Лондоне семья, дочка Мишель. Первый ее язык русский, а из детского сада она вернулась уже с английским. Ей скоро шесть лет, учится в английской школе, говорит, пишет и хорошо поет на двух языках.[b]– А как вы оказались в Англии?[/b]– Англичанин Антон Долин, танцовщик, педагог и хореограф, давно был знаком с Суламифью. В Америке он пришел посмотреть ее классы. И сказал: «Теперь вы человек свободный. Приезжайте в Лондон». По его рекомендации через неделю пришло приглашение. В то время мы с мамой, поставив полную версию «Баядерки» в Токио, перенесли этот спектакль в Пекин и по дороге из Китая в Америку заехали в Лондон. Думали, на пару недель, но мама влюбилась в Лондон и прожила там до последних своих дней. Мне в Лондоне тоже понравилось.[b]– А чем занималась Суламифь Михайловна в Лондоне?[/b]– Преподавала в Королевском балете, Королевской балетной школе, в Королевской академии танца, в труппе Сэдлерс-Уэллс, в Шотландском балете. Но и много ездила по миру, давая мастер-классы. Мама была легка на подъем. Одна летала самолетами даже в преклонном возрасте – в Японию, в Америку.Мне рассказывал приятель, что он как-то беседовал с ней в московском отеле (она приезжала сюда четыре года назад), зазвонил телефон, ее просили провести мастер-классы в Швейцарии. «Поеду к Бежару давать классы, ты не мог бы прямо сейчас отвезти меня в аэропорт?» – попросила она тут же. И работала там, давая по два класса в день. Как, впрочем, и в других странах. «Охота к перемене мест» – так называется одна из глав ее мемуаров, где она говорит, что нельзя сидеть на месте. И фигурально, и буквально: педагог балета не должен во время класса сидеть на стуле – надо вести класс за собой. И это в 94 года![b]– Вы много раз давали мастер-классы в Мариинке, не так давно – и в Большом театре. Действительно есть разница между стилем и уровнем этих трупп?[/b]– Когда во времена перестройки Большой балет приезжал в Лондон, уровень его был упадочным, и мне, выходцу из Большого, приходилось краснеть. Сегодня он гораздо лучше. Здесь блестящие солисты. Да и труппа в целом за последние пару сезонов неимоверно выросла. Тем не менее, хотя я патриот Большого, нельзя не признать, что лучший балет мира сегодня – Кировский. Эту труппу Махар Вазиев сумел поднять на небывалый уровень.