«Маленькие трагедии» XXI века: в Театре на Покровке осовременили бессмертную классику

Очередной сезон Театра на Покровке открылся премьерой «Маленьких трагедий» А. С. Пушкина. Детали этой завораживающей постановки свидетельствуют, что главный режиссер Геннадий Шапошников, скрупулезно восстановивший большую часть спектаклей основателя «Покровки» Сергея Арцибашева, решил пойти на эксперимент.

Следуя основной линии — ставить классику в лучших традициях русского репертуарного театра, — режиссер сделал попытку приобщить нас к пушкинской реальности с помощью необычного пластически-музыкально-ритмического решения.

Войдя в зал, зритель сразу же предстает перед изящным зеркальным пространством, образующим стены и потолок сцены. Оно напоминает перевернутую подзорную трубу: мы видим в дальней, меньшей его части, в чуть искривленных зеркалах отображение себя. Живое, дробящееся, оно словно выписано сочными мазками слегка сбредившего художника-импрессиониста. Картинка все время двигается, ускользает от фиксации, совсем как реальность нашей жизни.

Происходящее же на самой зеркальной сцене, на контрасте, имеет строгие контуры и выглядит изящно-лаконичным, законченным и предельно точным. Пушкинская вселенная «Покровки» наполнена маленькими трагедиями, дышит, живет своей событийной жизнью, с ее грехами и добродетелями. И хотя события пьесы разворачиваются в средневековых Франции, Испании, Англии и Австрии, ясно, что все мысли Пушкина — Шапошникова — о нашей матушке-России. Какая уж там средневековая Европа! Перед нами — обобщенный лаконичный фон, на котором разыгрываются, корчатся, расцветают пышным цветом общечеловеческие пороки: гордыня, зависть, прелюбодеяние, алчность… В общем, грехи наши тяжкие.

А меж тем одна пушкинская история незаметно перетекает в другую, образуя целое. Вот юный рыцарь Альбер (артист Григорий Мосоянц), ведущий полунищенское существование, полон претензий к отцу-барону (Сергей Загребнев). Барон смог скопить состояние, а рыцарь, судя по всему, неспособен, но претензии к батюшке имеет немалые. Словно магнитом, притягивает он к себе советы еврея Соломона (Андрей Сумцов), предлагающего юноше отравить не в меру «зажившегося на свете» отца с помощью аптечного яда — примитивно, просто, грубо.

Самое интересное в постановке, конечно, то, как Геннадий Шапошников работает с пространством, визуализируя скрытые между строками известного пушкинского текста смыслы. В разверзшуюся пасть сцены, словно огромная гидра, неспешно вползает гигантское живое полотно — чудовище, которое медленно закручивается вокруг скупердяя-отца, служа ему то троном, то триумфальной аркой. Оно волочится за героем, словно мантия, прилипшая живая масса, символизирующая наши страхи и жадность. Подобное притягивает подобное: лишь только Барон умирает и ключи от сундуков с золотом достаются Альберу, эта масса-мантия мгновенно присасывается к новому хозяину.

А как прекрасен и светел «На Покровке» гуляка Моцарт (Артем Сухоруков). Как контрастирует его детская чистота с умудренной тяжеловесностью «пахаря от музыки» Сальери (Михаил Сегенюк). Как мощно в финале звучит «Реквием», как лаконично, словно ватиканская «Пьета» Микеланджело, выглядит пара — рыдающий Сальери держит на коленях отравленного им же Моцарта, понимая, что убийство так и не привело к заветной цели. Ведь слово «грех» с иврита переводится именно как «промах».

Не менее выразительно выглядит и «скульптурное кладбище» юных красавиц, соблазненных в разное время Дон Гуаном, главным героем трагедии «Каменный гость». «Хитрый искуситель» Гуан (Олег Парменов) бродит среди белоснежных скульптур дев, застывших в античных позах, прикрытых вуалями. Бродит, словно среди надгробий, самодовольно вспоминая былые победы. И как же неумолимо протягивается к нему рука гигантского Командора, увлекающего «безбожного развратителя» в темную бездну.

Венцом истории стал «Пир во время чумы», где председатель (Олег Парменов), забыв о смерти матери и любимой жены, устраивает пьяное гульбище на трупах, отмахиваясь от упреков священника (Андрей Сумцов). Этот мрачный карнавал во время эпидемии ритмично перекликается с эпизодом в трюме, полном трупов, на взорванном в угоду скучающему Фаусту (и снова Олег Парменов) корабле. Взрыв услужливо организовал вызванный из преисподней Мефистофель (Андрей Сумцов). Вот уж действительно — жестокий век, жестокие сердца.

В каждой пушкинской истории Геннадий Шапошников прицельно подчеркивает психологическую неотвратимость душевных мук: открывающиеся зеркальные двери разбрасывают во тьме багровые отсветы, в их гильотинном мелькании тонут плащи, туники и весь прочий Пушкин. Кроваво-черный или, напротив, снежно-белый колорит сцены и костюмов (художники Виктор Герасименко и Мария Козлова) вырывает классика из голубой дымки, где он привычно упокоен нашей памятью, и переводит в кошмар актуальных предчувствий зрителей. Этой же цели служит и музыка: ритмы Моцарта обретают ранящую жесткость. На сцене, как и в жизни, все начинается с какого-нибудь пустячка: кто-то на кого-то бросил не в меру заинтересованный взгляд, кто-то произнес неосторожное слово, высказал претензию, кинул насмешку — и вот уже люди крушат друг друга, и «разборку» не остановить… Спектакль Шапошникова, ясного, чистого стиля, становится вызовом современному кичу и бесшабашному скепсису, а крупные, сочные пушкинские характеры — вызовом современной «осколочности» образов. Воистину права была Анна Ахматова, считавшая, что «ни в одном из созданий в мировой поэзии грозные вопросы морали не поставлены так резко, как в пушкинских «Маленьких трагедиях».

Читайте также: Геннадий Шапошников: Когда про театр говорили, что он не в кризисе? Я таких времен не помню