Настало время Высоцкого забыть

25 июля — сорок лет, как он физически умер. Умер страшно, в разгар Олимпиады-80, от абстинентного синдрома: не смог купить наркотиков. Наши поэты обычно так и уходили: кто от пули, как Пушкин, Лермонтов, Гумилев, Маяковский, кто повесился, как Есенин, кто от непонятной болезни, как Хлебников, кто под «Икарус» заехал, как Цой. Ранняя смерть у поэта — профессиональная болезнь, так что Высоцкий в тренде.

Что от него осталось? Осталось много: около тысячи песен, десятки ролей в театре и кино, но это не главное. Главное — образ. Высоцкий не только последний крупный поэт, он прежде всего Мужчина. Вот только так, с большой буквы. Попробуйте найти другого такого же и поставить рядом. Вот чтобы Мужчина, и с большой. Мало кандидатов, правда? Единицы. А он был такой — настоящий, патентованный, стопроцентный. Несмотря на алкоголизм и наркоманию. Кстати, именно поэтому Высоцкого крайне тяжело перепеть, хотя попыток было немерено. Очереди выстраивались покататься на чужой славе. И все облажались. Когда за столом кто-то берет гитару и хочет что-то исполнить «из Володи», я ухожу. Испанский стыд называется, стыд за другого. Дотянуться до Высоцкого смог только один и только единожды — Егор Летов, перепев «Белое безмолвие». Только он достиг градуса. Они с Высоцким, кстати, были во многом похожи — такая же убедительная глыба творчества, подпольная слава, ранняя смерть и культ после.

25 июля — сорок лет, как умер Владимир Высоцкий / Кадр из фильма «Вертикаль», 1966

Сейчас поэзия — это рэп. Тебе за три минуты выплевывают в лицо тысячу слов, и ты просто не успеваешь понять: ой, а что это? Ну и, очевидно, чем больше слов, тем меньше смысла — мысль просто заболтали. Есть еще жанр виршей по случаю. Тут Сергей Шнуров упражняется, умудряясь комментировать в рифму чуть ли не снижение ключевой ставки. А вот поэзии как таковой — глубокой, осмысленной, яростной, с пронзительными образами, увы, не осталось. Есть Высоцкий и мелкая поросль вокруг, жонглеры рифмами.

Наверное, Владимира Семеновича нам нужно на время забыть. Оставить, не трогать, перестать банализировать. Вернуть в подполье — оттуда звук лучше распространяется. Когда в 1970–80-х его слушали почти тайком, переписывая друг у друга кассеты, то его слышали. Сейчас не слышат. Слова вроде знают — смысла не понимают. Потому что поэт идет фоном, как Пушкин. Скоро, боюсь, тоже будет официально объявлен «нашим всем» и тогда точно умрет, как Александр Сергеевич, превратившийся усилиями школьных учителей в «наше ничто», в общее место.

Хороший рецепт, сам, наверное, того не ведая, дал поэт Александр Башлачев: «Нас забудут, да не скоро. А когда забудут, я опять вернусь». Высоцкий должен быть на время забыт, как закопанный в землю сундук с сокровищами. А потом вновь явлен миру и вновь осмыслен. Пусть наши дети откроют этот сундук и удивятся: надо же, сколько тут всего, и ведь все наше!

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции