Горький и Сталин: Наемник и палач

Увидит, услышит что-нибудь — и прослезится. Это случается с чувствительными людьми, которых жизнь всегда испытывала. А возможно, это случается с грешниками. С людьми, ощущающими вину за что-то. На жизнь этого человека пришлось многое. И не меньше — на смерть. Точнее, на то, что бывает после смерти.

Было время, когда из русской литературы XX века — советской литературы — народ знал два имени: Горький и Маяковский. Оба были официально одобренные фигуры. Остальных как бы не существовало. Были ли они в том виноваты? Выбор Сталина мог пасть на кого-то другого — и тогда тот был бы объявлен писателем номер один в сталинской России. Скажут: но выбор пал именно на того и на этого.

Однако и Пушкину в свое время царь Николай Первый объявил об особой монаршей милости: быть его личным цензором, выделив поэта таким образом среди всех. Был ли виноват в том Пушкин? Только, может быть, своей особой звездной яркостью...

Время Пушкина подальше, время Горького и Маяковского — вот оно. История совершила переворот: из тени вышли иные яркие звезды — Горький и Маяковский оказались в глубоких потемках. Один из самых язвительных, умных и талантливых критиков, вынужденный эмигрировать уже недавно, в 70-е годы ХХ века, Аркадий Белинков сказал, как на камне высек: «Горький создавал литературные формулировки политики Сталина».

В качестве примера привел наиболее известное: «Если враг не сдается — его уничтожают». Да, этой формулировкой Горький оправдал многое, если не все в сталинской политике, при которой врагом можно объявить кого угодно, каждый ходил под страхом уничтожения за любое неосторожное слово.

Как это случилось с Горьким? С человеком, оставившим страшную для советской власти книгу «Несвоевременные мысли»? В ней Горький, так же как Зинаида Гиппиус в «Петербургских дневниках», сказал правду о большевиках. Об их насилии, жестокости, лжи, корысти. Книги, естественно, были запрещены и не издавались в Советском Союзе.

От показа зла — к его пропаганде? Устройство глаза поменялось? Внук могучего бурлака, ставшего владельцем трех кирпичных фабрик и нескольких домов, Алексей Максимович Пешков — так его звали в действительности — и сам был неслабый человек. Его отправили из дома в восемь лет: в подмастерья к сапожнику, чтоб не бил баклуши, а зарабатывал. Помощник повара на корабле, продавец икон, тряпичник, булочник, грузчик, рыбак... «Это многих славный путь», как писал когда-то (о других биографиях) поэт Некрасов.

Оправдывая фамилию, Пешков пешком исходил Поволжье, Жигулевские горы, Каспийскую пойму, Моздокскую степь, Дон, Украину, Бессарабию, Дунайские земли, Крым, Кубань, Кавказ. Пытался поступить в Казанский университет — не вышло. Едва появившись в Москве с первыми сочинениями, сразу вошел в моду. Он привел с собой в литературу Челкаша, Мальву, старуху Изергиль, Макара Чудру и прочих вольных героев. Он «окал» по-волжски, большой, неуклюжий, похожий на медведя, в чистых голубых глазах и пшеничных усах таилась усмешка.

В паспорте у нового писателя значилось: «цеховой малярного цеха Алексей Пешков». С ним подружился весь цвет интеллигенции: Шаляпин, Толстой, Чехов, Станиславский. Он влюблял в себя и мужчин, и женщин. У него уже была жена Катя. Отвечал на вопрос любопытствующих: «Какая Екатерина Павловна? У Екатерины Павловны прекрасные длинные волосы, и глаза у нее темно-зеленые, как у русалки. Она легкая и стройная и часто кажется мне девочкой-подростком.

Когда я устаю писать, то беру ее на руки и как ребенка ношу по комнате...» Он перестанет ее носить, когда другая женщина, актриса МХАТа Мария Федоровна Андреева, станет его новой женой. Горький сделается любимым автором «художественников» — наряду с Чеховым. Его необычная, свежая и сильная пьеса «На дне» прославит театр, которому позднее присвоят его имя.

Вначале же, после выхода первой книги рассказов, его арестует жандармерия и заключит в Метехский замок, в Грузии. Затем последует Нижегородская тюрьма и ссылка в глухую деревню — за подпольную антицаристскую деятельность.

В тридцать с небольшим его, самоучку, без образования, изберут членом Императорской академии наук. По приказу царя выборы аннулируют. Горький уезжает в политэмиграцию. Его дача — на острове Капри, в Италии.

Здесь Горький становится центром культурной жизни. Среди гостей писателя — Владимир Ильич Ленин. Вернувшись незадолго до революции 1917 года, Горький становится близко к Ленину. Это он назовет Ленина «матерым человечищем». Горький независим, его дар ценят. На несколько лет он превращается в неофициального министра культуры. Он помогает выжить и выстоять голодным, сбитым с толку интеллигентам. Он не приемлет несправедливости и за многих просит Ленина. Но Ленин не может забыть горьковских «Несвоевременных мыслей». Он замечает Горькому: «Пора бы вам знать, что политика — вообще дело грязное».

У Горького больные легкие. Ленин советует ему уехать подлечиться на какой-нибудь заграничный курорт. И Горький уезжает. Сперва в Германию. После в Чехословакию. Потом обосновывается в Сорренто, в любимой Италии, и, кажется, окончательно. Оттуда его, однако, вызывает Сталин.

Ленин умер. Поэт Михаил Кузмин записал в дневнике: «Умер Ленин. М.б., это чревато переменами, не знаю, насколько обывательски отразится». Кричат: «Полное, подробное описание от Москвы. Не все выдерживают испытания лестью и прикормкой. Тем более если ваш сосед по дачному участку — вождь. Говорили, что один с трубкой, другой с папиросой, с бутылкой вина, уединялись и беседовали часами. А уж после того как, выслушав устное чтение автором поэмы «Девушка и Смерть», вождь дал письменный отзыв на последней странице: «Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гете (любовь побеждает смерть)»,— все пути к отступлению для Горького были отрезаны. Горький позволил Сталину «промыть себе мозги».

Когда писателю устроили поездку на строительство Беломорканала, где работали политзаключенные, писатель смахнул слезу: настолько ему понравилось, как они там перевоспитываются, и это попало в кинохронику. Замятин еще пересказывал признание Горького: «У них — очень большие цели. И это оправдывает для меня все».

Неслыханные цели, якобы оправдываемые неслыханными средствами, — зловещий обман целых народов, не только Горького. Жертва, привечающая палача, — вот великая драма Горького. Он сам как большой писатель, наверное, мог бы ее написать. Не написал. Чувствовал ли он ее? Мы этого не узнаем.

Он умер в 1936 году, как говорили, отравленный по приказу Сталина. В Большой советской энциклопедии сказано: «Его убили враги народа... агенты империалистов...»

Почерк той же руки, что оставила след на последней странице поэмы «Девушка и Смерть».