Пастернак всегда был открыт людям

Корреспондент «ВМ» побывала в гостях у невестки поэта Елены Владимировны, которой посчастливилось общаться с живым классиком.

– Елена Владимировна, как Борис Пастернак принял вашу кандидатуру?

– Мы с мамой часто встречали с Бориса Леонидовича на концертах, где играли его пасынок Станислав Нейгауз и ближайший друг Генрих Нейгауз. Потом я познакомилась с его сыном Евгением Борисовичем, а через несколько лет уже пришла на день рождения его матери Евгении Владимировны, и Борис Леонидович тоже туда пришел.

Когда мы сказали, что собираемся пожениться, он очень обрадовался: «Как хорошо, у вас у обоих такие хорошие дедушки», имея в виду своего отца – художника Леонида Осиповича и Густава Густавовича (известный философ Шпет. – примеч. ред.), он учился у него и был с ним знаком. Последнее лето его жизни, 1959 года, мы прожили в Переделкине вместе с ним: Зинаида Николаевна, его жена, уезжала с сыном Леней путешествовать на машине в Прибалтику и пригласила нас с сыном пожить в Переделкине, чтобы Борис Леонидович был не один.

– Как вы познакомились с Евгением Борисовичем?

– Мы встретились в доме писательницы Фриды Вигдоровой. Я дружила с ее дочерью Галей, мы жили летом в поселке художников в Песках недалеко от Коломны. У Гали был день рождения, в это время Евгений Борисович приехал из Кяхты, где служил. Он очень дружил с самой Фридой Вигдоровой, познакомился с ней в Ташкенте в эвакуации во время войны. После этого он меня провожал домой, мы стали назначать свидания. Он очень торопился со свадьбой, но мне хотелось кончить университет. Мы немножко поссорились, целый год не виделись, но когда увиделись снова, то поняли, что уже не расстанемся.

– Каким Борис Леонидович был в жизни, в быту?

– Я знала его в последние годы жизни – тяжелейшие и мучительные. Когда был издан «Доктор Живаго», была присуждена Нобелевская премия, его лишили всяких заработков, вызывали к генеральному прокурору и обвиняли в измене Родине. Удивительно, что ни мы, ни другие близкие не подозревали и не понимали, до какой степени это было ему тяжело.

Сейчас, когда мы занимаемся его письмами, в них вдруг мелькнет какая-то фраза, например, когда он уже был болен и скрывал болезнь от всех, потому что боялся, что его поместят в больницу: хотел умереть дома. В письмах к француженке Жаклин де Пруайяр – она одна из переводчиц «Доктора Живаго» на французский – читаем: «Жаклин, мне так мало осталось жить». Мы этого не подозревали. Его болезнь была совершенно для всех неожиданной, страшной, короткой: за месяц он сгорел от рака легких. О вызовах к Поликарпову в ЦК написала немножко Ольга Всеволодовна Ивинская, которая с ним туда ездила. Мы с Евгением Борисовичем ее совсем почти не знали.

Борис Леонидович на смертном одре обоим сыновьям Лене и Евгению запретил заниматься этой незаконной стороной его жизни. За то время, что мы там жили, мы много разговаривали, он всегда был бодр, весел. Были удивительные застолья, которые он устраивал для Зинаиды Николаевны, которой нужны были гости. Ведь жили на даче ограниченным кругом.

Когда его не стало и стали приезжать эти люди – талантливые, умные, образованные, Генрих Нейгауз, Борис Ливанов – дом так заметно опустел, потому что он всегда говорил об искусстве – единственном, что ему было интересно в жизни. Никогда не было никаких разговоров так сказать семейного, низкого, бытового уровня. Он рассказывал о работе над Кальдероном, о «Марии Стюарт», которую тоже тогда переводил для МХАТа. Это всегда были мысли о чем-то высоком, прекрасном. Когда мы там с Женей поселились, он сказал: «Я завтракаю рано и ухожу работать, вы вставайте, когда вам удобно, за обедом я не хочу вести разговоров. А вечером после ужина мы с вами поговорим».

Мы видели, что он весь день погружен в работу. У него не было телефона на даче никогда, чтобы не мешал. Борис Леонидович никогда не мог ни с кем поссориться: как-то расходились пути, люди переставали быть ему интересными и связи распадались. Люди тогда никогда не говорили о деньгах, это было неприлично. Пастернак даже говорил про нового советского человека, что социализму удалось справиться со стремлением человека к наживе. Он всегда был открыт людям своей светлой стороной. Потом с мужем старались это все вспомнить и записать. Евгений Борисович вложил свои воспоминания в книжку переписки своих родителей. Последний год там подробно описан. Этот год был очень тяжелым, он умел это скрывать. Анна Андреевна Ахматова говорила про эти годы: «Зачем ему еще и мученический венец?» Когда говорят и пишут о Пастернаке как о счастливом всю жизнь человеке, это не совсем так.

– Вы с Евгением Борисовичем выпустили мемуары сестры Пастернака – Жозефины. Что удалось еще сделать за эти годы?

– Главным образом мы занимались наследием Бориса Леонидовича. Основная работа Евгения Борисовича и моя, поскольку я ему помогала, – это биография. Мы находили и переписывали письма, которые Борис Леонидович писал своим родителям и сестрам Жозефине и Лидии. Довольно долго сидели в Оксфорде, где огромное собрание писем Бориса Леонидовича к родителям – после Перестройки можно было туда поехать. Евгений Борисович издал книжку «Материалы к биографии» накануне 100-летия. Более полную книгу выпустили в 1996-м, получив много материалов за границей и писем, которые он туда писал к переводчице Жаклин де Пруайяр. В третьем издании, петербургском, даже появилось мое имя рядом с Евгением Борисовичем. И, конечно, мы подготовили 11 томов собрания сочинений. На этом фоне воспоминания Жозефины Леонидовны – это одна мелкая деталь.

– Как сложилась жизнь первой жены Евгении Владимировны после расставания с поэтом?

– Она была очень красивая и всю жизнь любила Бориса Леонидовича. Замуж не вышла: когда они расстались, ей было 30 лет. Она была художница, вот что главное. Ученица известного мастера Роберта Фалька, училась во ВХУТЕМАСе. На этой стене три ее работы, а это ее портрет работы Фалька. Главная ее работа – портрет Бориса Леонидовича 1922 года, он сейчас на выставке, которая открывается в Литературном музее. У нее было много друзей в художественном мире, она часто ездила в Коктебель. Всю жизнь отдала воспитанию сына.

– Внешне все Пастернаки похожи. Есть другие сходства с поэтом?

– Они унаследовали главное: сознание свободного человека, честного, благородного. Занимаются искусством. Петр – художник, к сожалению, последние годы картины не пишет, потому что не умеет их продавать, а в наш век нужно все уметь продавать и на это жить. Поэтому делает интерьеры артистических кафе, оформляет выставки, сейчас помогает с выставкой в Литературном музее. У него в работе находится собрание рисунков и картин Леонида Пастернака.

Младший брат Бориса Леонидовича, архитектор Александр Пастернак, сохранил работы, когда родители уехали в Германию и оставили здесь большую часть рисунков. Когда его безжалостным образом выселили из того дома, который он построил на Гоголевском бульваре, и отправили в Ясенево – старику было уже за 80, он, переезжая, передал Евгению Борисовичу художественный архив. Петр привел работы в порядок, окантовал, архив у него, очень много переснял. Он занимается фотографией, сканированием и оформлением книжек, которые писал и составлял Евгений Борисович. Последняя в прошлом году вышла, они собирались ее делать с отцом: это «Доктор Живаго», в качестве иллюстраций – рисунки Леонида Осиповича.

Борис – архитектор, часто появляется по телевизору, занимается бесплодным делом – спасением старой Москвы, страдает от разрушений, он кончил архитектурный институт, но с самого начала не хотел строить новых домов, а хотел заниматься реставрацией и историей города. Организовал с коллегами исследовательский центр по истории архитектуры, сейчас занимается подмосковными усадьбами, которые в страшном состоянии. Елизавета окончила филологический и занималась литературой XIX века. Потом работала в «Новом мире», там нашла мужа. Это прозаик Георгий Давыдов. Теперь занята детьми, как и я в свое время. У нее трое детей: младшей 10 лет, надо возить в школу.

– Какие истории и легенды о Пастернаке живут в семье?

– Все «легенды» рассказаны Евгением Борисовичем, все что увидено, попало в его книжки, в биографию, комментарии к стихотворениям, потому что нам хотелось всегда восстановить, какой жизненный, биографический факт заставил Пастернака написать то или иное произведение. Элементы его биографии во множестве – в комментариях.

– То есть читателям теперь все открыто и рассказано?

– Не совсем. Не уместились в книжном издании переводы Шекспира, Шиллера, Ганса Сакса и многое другое, поскольку половина или большая часть жизни Бориса Леонидовича – это переводы. Борису Леонидовичу приходилось заниматься переводами, а не собственным творчеством, чтобы кормить семью и многих, кто зависел от него. Он очень широко раздавал деньги направо и налево, поддерживал жен арестованных, которые остались без мужей, регулярно посылал деньги в лагерь, помогал большому числу людей.

Для этого нужно было зарабатывать переводами. На отдельном диске в 11-томник собрания сочинений вложены переводы и три тома – письма – более тысячи. Это, наверное, половина того, что у нас сохранилось, может, немного больше. Все равно еще много писем туда не вошло и, наверное, около 100 писем еще не переведенных, написанных за границу. Некоторую часть писем к немецкой писательнице Р. Швейцер, выходивших в Германии, начинал переводить Евгений Борисович, я сейчас их перевела до конца: они будут опубликованы в «Нашем наследии» в юбилейном номере.

– Будет юбилейное издание?

– Выйдет книжка «Пастернак в жизни», которую составила занимающаяся несколько лет Пастернаком Анна Сергеева-Клятис. Она взяла отрывки из писем, воспоминаний – очень трудная работа, но еще труднее оказалось ее издать, потому что нужно было опрашивать всех наследников тех людей, цитаты воспоминаний которых она включила. А где их найти, хотят они этого или нет, всякие претензии предъявляют – это мучения.

– Сталкивала вас судьба с Ольгой Ивинской?

– Впервые я ее видела на похоронах. Когда Борис Леонидович умер, ее арестовали. За нее хлопотала вся заграница и Фельтринелли, который был первым издателем «Доктора Живаго», передал сюда в архив письма Бориса Леонидовича к нему, желая как-то ей помочь, сделав такой подарок советскому правительству. Они хранятся в партийном архиве. Это все помогло. Когда она освободилась в 1964 году, они с Ирочкой пришли к нам домой на Дорогомиловскую, где мы тогда жили. Борис Леонидович не мог второй раз бросать семью и ту муку, которую он пережил при первом разводе, возобновлять снова. Он знал, наверное, что болен. Этот год был несусветно тяжелый.

Действительно, Борису Леонидовичу гораздо интереснее было с людьми, которые приходили в гости к Ольге Всеволодовне – там бывал и Андрей Вознесенский. Потому что у него в доме было грустно: он очень жалел Зинаиду Николаевну, но люди, приходившие на воскресные обеды, несмотря на то, что он тогда говорил, были ему не близки. Дома была – работа. Ростропович обвинял Ольгу Всеволодовну: «Вот Солженицын выдержал все, а Пастернак из-за… эти бабы»…

Ей было чего бояться, ее уже арестовывали и все время пугали, что арестуют. И она была в ужасе от этого. Это был тяжелый 1959 год и начало 1960-го: когда его вызывали к прокурору, перед этим приезжал английский премьер-министр Макмиллан – подобно тому, как это делали позже в диссидентские времена, его заставили покинуть Переделкино, чтобы к нему не шли корреспонденты, которые приехали освещать эту поездку. И он уехал в Зинаидой Николаевной в Тбилиси, а не в Тарусу к Паустовскому, который его приглашал. Это была страшная зима, когда он был оскорблен поступком Федина, который фактически дал согласие на травлю, а они были с Борисом Леонидовичем очень близки. Встреч с Пастернаком избегали писатели, соседи по Переделкину. Ему было страшно: он шел гулять и видел, что человек его боится и не хочет с ним поздороваться. Представляете, в каком состоянии он тогда жил?! И это все никак не отражалось на близких, он все скрывал, а теперь мы это видим по намекам в его письмах.

Когда началось празднование 50-летия Октябрьской революции, те книги, которые мы подготовили в издательство, были рассыпаны и не изданы и весь этот период до 1980-х годов начала Перестройки имя Бориса Леонидовича было под запретом, и книжек его не издавалось.

– Какие у него отношения были с сыновьями?

– Прекрасные. Борис Леонидович очень любил Ленечку, восхищался его занятиями музыкой, успехами в университете. Когда Ленечка поступал в университет, Женя занимался с ним физикой, потом пригласил заниматься своего друга физика Михаила Львовича Левина. Но Ленечка был человек замкнутый. Как и Зинаида Николаевна: при всем душевном благородстве оба ее сына – и Станислав Нейгауз, и Леня – были очень замкнуты и не общительны совсем. Об отношениях к Жене говорят его письма к нему, для Жени отец был непререкаемым авторитетом, перед которым он преклонялся.

– А дружат ли внуки?

– Да. Леночка, дочка Лени, росла в Переделкине вместе с нашими детьми, теперь она хранитель музея Пастернака. Боря с ней дружит, Петя ее очень любит, но Петя – человек необщительный. Он весь в работе, в гости пойти посидеть уже не может. Единственный раз в году бывает на дне рождения у Бори. Иногда приходит к сестре, часто, но недолго бывает у меня, чтобы я не грустила. У Бори замечательная жена, у нее с Леночкой прекрасная дружба, ко тому же она – педиатр, и когда у Леночки родилась дочка Верочка и сейчас, когда у Верочки уже родилась дочка Саша, они все дружат и с Верочкой, внучкой Лени.

– Как делилось наследство поэта? Может, это неудобный вопрос?

– Удобный вопрос. Ольга Всеволодовна официально не входила в число наследников, поэтому когда входили в права заграничного наследства, Леня и Женя от своей части дали часть ей. Наследство было разделено не на три части – жена и два сына, а на четыре.

Ольга Всеволодовна как раз вышла в это время из лагеря. Потом со смертью Зинаиды Николаевны какую-то часть наследства стал получать ее сын Станислав Нейгауз и Леня. Появилось уже пять наследников. Потом умер Ленечка, а его доля наследства была больше: от Зинаиды Николаевны половина и четверть от Бориса Леонидовича. Разделили между его вдовой Натальей Анисимовной и дочкой Леночкой. Причем Леночкина бабушка специально просила Женю, чтобы Леночкина доля была выделена от материнской, хотя она тогда еще была маленькая. Теперь со смертью матери Лена владеет двумя третями – половиной наследного права, а со смертью Евгения Борисовича мы все разделили свою треть на четыре.

– Часто бываете в Переделкине?

– Сейчас нечасто. Последние годы бываем только на кладбище. Сейчас еще чаще, чем раньше. Все на кладбище сделано Петей и Борей, а Евгений Борисович руководил постановкой камня, укреплением холма, посадками. Борис Леонидович похоронен под тремя соснами и даже много стихов об этих соснах написано. После того как нас оттуда выгнали, через год одна из трех сосен рухнула.

Там было большое дупло, которое дятлы обрабатывали. Поэтому сосна и свалилась. Мы жили тогда в Абрамцеве, нас вызвали соседи, тут же Женя позвонил в Москву мальчикам: они вооружась пилой, веревками, топором, взяли такси – тогда можно было до Переделкина доехать за 15 минут. Петя полез на дерево и отпилил кусок огромный, который висел над камнем: если бы он упал, камень был бы разбит. В 1990 году ее выкорчевали.

– Когда вас выгнали?

– В 1984-м. Четыре года шел суд Литфонда в поселке Видное с наследниками дома, в котором уже 20 лет был музей. Евгений Борисович проводил большие экскурсии с рассказом обо всей жизни, с расспросами, иной раз по субботам и воскресеньям по 10 экскурсий в день. И я водила, и мальчики. Все это не хотелось рушить. Литфонд требовал, чтобы мы освободили дачу – она была не собственная, а арендованная у Литфонда. До конца 1980-х имя Пастернака было запрещенным, и было непонятно, что это за музей такой: частный? Что они там говорят? Евгений Борисович ездил в суд, а истцы не приезжали, и это каждый раз откладывалось.

Одновременно шло выселение дома Чуковского, где такой же был музей. Нас выселили – мы не верили, что это может случиться. Литфонд подогнал грузовики: вещи, книжки, посуду – все кидали в них. Хотели поселить там Чингиза Айтматова, у которого не было подмосковной дачи. Он сделал там прекрасный ремонт на восточный вкус, а потом его убедили, что если он хочет получить Нобелевскую премию, то не надо занимать дом нобелевского лауреата. Ему предложили дом лучше, гораздо просторнее, удобный – дачу Николая Тихонова. А этот дом до 1990 года был пустой. Его передали на баланс Литературного музея.

– Американский фильм «Доктор Живаго» 1965 года с Омаром Шарифом получил пять «Оскаров». Это как-нибудь отразилось на благополучии наследников автора романа?

– Никоим образом. Дело в том, что за издания «Доктора Живаго» собирает деньги издательство Фельтринелли. До освобождения из лагеря Ольги Всеволодовны Леня и Женя отказывались от какой бы то ни было заинтересованности в западных деньгах. Активной участницей отношений с Фельтринелли была Ольга Всеволодовна, он ее знал, и Зинаида Николаевна торопила с получением денег, потому что у нее не было пенсии – а нужно было содержать дачу, которую она считала нужным сохранить для будущего музея, и топка углем – все это было для старого человека очень тяжело. Она нам с Евгением Борисовичем предложила занять сторожку, пока мальчики не пошли в школу. Зинаида Николаевна скончалась в 1966 году. Вот эти деньги Фельтринелли тогда и были разделены на четыре части. «Русские» деньги Ольге Всеволодовне не шли, а на заграничные Женя и Леня отдали ей часть своей доли.

– До сих пор за «Доктора Живаго» ничего не получают наследники?

– Теперь Карло Фильтринелли высылает регулярно деньги за западные издания, за переиздания, но сейчас не так много издают Пастернака. Когда Карло Понти ставил «Доктора Живаго» и договаривался об этой постановке с Джанджакомо Фельтринелли, отцом Карло, как будто был выплачен небольшой аванс, а фактически договора с Борисом Леонидовичем на всякое производство фильмов с Фельтринелли не было, поэтому деньги от этого фильма ни Пастернак, ни Фельтринелли не получал. Когда разговаривали по поводу российского фильма 2006 года Прошкина, все удивились: «Как не получили деньги? Ведь фильм до сих пор идет. Ведь это были бы миллионы!»

– Что говорят в семье об экранизациях романа?

– Евгений Борисович просто заболел, когда ему дали на апробацию как наследнику авторского права сценарий Арабова. Там все было вывернуто наизнанку. Какие-то вещи Прошкин потом убрал, например, когда Живаго возвращается после войны в Москву – все реплики, которые он слышит, Арабов сделал с конца до начала наоборот: это была такая абракадабра, нельзя было понять, что люди говорят. Насочиняли бог знает чего. Евгению Борисовичу очень трудно было написать «да», но все-таки он написал, хотя много отметил, что хотел бы изменить. Не знаю кто – Прошкин или Арабов – сделали Комаровского героем-любовником, положительной личностью, который едет за Ларисой на Урал создавать семью. Тогда как у Бориса Леонидовича это – мерзкий человек и отрицательный персонаж, развратник и «бабья порча», как его называли сотрудницы мастерской, где Лара работала. Это было очень страшно. Его сыграл замечательный актер небесной красоты Олег Янковский.

– Как ваша семья реагировала на копания в личной жизни поэта?

– Никак. Петербургского автора Катаевой была книга «Пастернак с другой стороны». Что было возражать – только составлять рекламу. Сейчас видели новость о Приморском театре? Черт-те что, я позвонила в агентство авторских прав и говорю, неужели нельзя как-то вмешаться. Мне присылал либретто этот Лубченко, который сочинил оперу «Доктор Живаго», я вижу, что он сделал этот фильм не по «Доктору Живаго», а по фильму Прошкина. Самое страшное, что есть у Прошкина в кино – это пьяная свадьба у дворника Маркела, когда там прямо на лестнице происходит совокупление, а Пастернак-Меньшиков читает стихотворение «Гамлет».

Ну что это такое? Во-первых, они не были венчаны – как раз Маркел и переживал, что Живаго не женат на Марине. И этот делает эту же свадьбу, только тут герой читает не «Гамлета», а «Август». Там оказывается, что у Лары дочка не Антипова, а Комаровского, и естественно, он за ней и приезжает в Варыкино. Сын Живаго Саша называется почему-то дочкой Машей. Ну в чем дело? Почему? Для фильма Прошкина живаговские слова о бессмертии души, о серьезных вещах Арабов все переписал и ничего от них не остается. Самое главное в «Живаго» – это даже не содержание, а текст: как люди думают, как они говорят, а это все переделывается.

– Какой процент Пастернака в «Докторе Живаго»?

– Конечно, очень много. 

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Евгений Пастернак: Мои стихи отец не одобрил

10 февраля Борису Пастернаку —125 лет... Чего, кажется, мы не знаем о нем? К юбилею поэта «ВМ» подготовила читателям подарок: рассказ сына поэта об отце. Несколько лет назад цикл бесед с Евгением Пастернаком записал друг газеты и коллекционер Юрий Метелкин. Евгения Борисовича уже нет с нами. Однако его голос, удивительно похожий на отцовский, остался, и эти уникальные записи публикуются впервые (далее).