Спасибо, больше никогда

Цинковый гроб, наполненный прахом. Затхлость и безнадега. Мнимости вместо человеков. Вот тот мир, который, следуя за Андреем Платоновым, извлекли на свет режиссер Михаил Бычков и художник Николай Симонов.

Время коллективизации. Последний год пятилетки. В Москву с помпой приезжает 101-летний ученый всемирного значения Иоганн-Фридрих Хоз. Его – измученного капитализмом – терзает желание увидеть социализм. Случайное знакомство на вокзале с юной председательницей колхоза Суенитой приводит Хоза в ее вотчину – «Красные избушки» на побережье Каспийского моря. Здесь – только голод и смерть. И пятилетний план. И фанатическая вера в светлое будущее. И снова смерть.

Таковы вкратце не сюжет даже, а предлагаемые обстоятельства, в которые оказались вброшены создатели спектакля, - кафкианские ужасы, жуткие своей страшной обыденностью. Таковы условия игры, в которую необходимо втянуть и зрителя.

Втягивание происходит тяжело. Если происходит, вообще. Преобладает отторжение. Сильное. Неустранимое. Как слишком знакомая боль, одна только мысль о повторении которой вгоняет в ступор.

Но отторжение оказывается необходимым условием для усвоения этого текста и этого спектакля. Отторжение, не позволяющее переступить в своих взаимоотношениях с действием определенную черту, за которой – полное погружение в материал. Погружаться нельзя – не выплывешь.

Тексты Платонова требуют этой дистанции. Требуют сохранения рассудка до самого конца – иначе пропадешь. Как пропадешь, забыв сохранить рассудок, в самой реальности, из плоти которой эти тексты вырастают. Взгляд только со стороны – не изнутри. Ведь как только изнутри – все. Ты уже не ты, а часть этой тоталитарной реальности. Впустил в себя частичку этого тлена – и вот уже одним «мнимым человеком» стало больше. И ты уже не видишь, что вокруг тебя «кирпичами по сознанию в голову бьют», а просто живешь себе таким «божьим почти существом».

Тяжело зрителю на спектакле Михаила Бычкова. Что же тогда говорить об актерах. Ведь «правила» восприятия платоновской прозы и для них остаются неизменными. А как играть мнимости? Как не уйти в трагедию матери, потерявшей свое грудное дитя? А уйдя в эту трагедию, как вернуться и рассуждать о том, что «у бюрократизма не болит социализм»? Брехтовское остранение здесь не спасение – не спрячешься за своим отношением к персонажу. Нельзя его показать. Потому что нет персонажа – мнимость одна. Но играть надо. Играть этой жесткий абсурд реальности, лишенной даже абсурдной логики. И актеры играют.

Загадка – почему юную Татьяну Бабенкову, вплавившую в себя странную и яростную Суениту, не номинировали на лучшую женскую роль. Ведь актрисе даже не довелось сыграть историю своей героини, потому что героиня эта и была историей. Той самой, что развивается диалектически. Суените не сочувствуешь – как можно сочувствовать истории? Ей сопротивляешься, но потом впитываешь. Вернее, она впитывает тебя. Как впитала в себя Суенита всех окружающих. Впитала, желая лишь одного – того самого всеобщего блага.

Всеобщее благо – к нему призывает в финале один из немногих оставшихся в живых колхозников: «Пора вперед!!!». И что важнее всего (вот она пресловутая практическая польза искусства), вряд ли хоть один из сидящих в зале зрителей захочет откликнуться на этот полный оптимизма призыв. Спасибо, не надо. Больше никогда.