Татьяна Сельвинская: «На оргбюро папа шел молодым человеком, а вышел оттуда дряхлым стариком»

Его пьесу ставил Всеволод Мейерхольд. Эдуард Багрицкий, ученик Сельвинского, включил его в первую тройку поэтов современности – «Тихонов, Сельвинский, Пастернак». Он был очень яркой фигурой – сменил множество профессий. Исколесил всю Россию. Кажется, ни одно из событий нашей страны не прошло мимо него. Сегодня мы вспоминаем поэта вместе с его дочерью – Татьяной.

КСТАТИ

В Гражданскую войну Сельвинский воевал в Красной Армии. Участвовал в знаменитом полярном походе на ледоколе «Челюскин». С первых же дней Отечественной войны ушел на фронт. Все самые знаменитые поэты военного поколения — Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Михаил Кульчицкий, Сергей Наровчатов, Павел Коган — еще  с довоенных времен шли к нему на выучку. Сейчас его поэзия не столь популярна, но фамилия Сельвинского по-прежнему знаменита.

СПРАВКА

Татьяна Сельвинская – лауреат Государственной премии России, Почетный член Академии художеств России, известный сценограф, поставивший более 200 спектаклей в различных городах России и создавший целое направление в сценографии, названное ее именем – «школа Сельвинской». Воспитавшая множество учеников, Татьяна Сельвинская, если бы не подарила себя театру, прославилась бы как живописец.

«Досье на папу было огромным…»

- Татьяна Ильинична, можно сказать, что вы родились в семье очень известного поэта?

- Известного - это не то слово. В 1927 году, когда я родилась, у него была слава. Постепенно она стала уходить. А сейчас его почти забыли.

- В двадцатые годы ваш отец возглавлял литературную группу конструктивистов и резко полемизировал с Маяковским.

- Это были чисто литературные разногласия. Они очень ценили творчество друг друга. Когда папа написал пьесу «Командарм-2», которую поставил Мейерхольд, пришел Луначарский и хотел снять спектакль. Защитил его именно Маяковский.

- Вашему папе удалось избежать репрессий в тридцатые годы?

- Ему, как и Борису Пастернаку, удалось избежать ареста, потому что их любил Сталин. Но досье на папу было огромным. Об этом рассказывали его ученики, которых сажали. Помню, как родители очень боялись ночных звонков. Большую часть своей жизни папа прожил в опале. Его очень много били. Когда вышел его роман в стихах «Пушторг», где герой-интеллигент кончает жизнь самоубийством, его ругали во всех газетах. Он пошел работать на электрозавод. Выпустил там стенгазету в стихах. Когда он выступил с заявлением о социалистическом символизме, его опять били за это. А во время войны он написал стихотворение, в котором были такие строки

Сама как русская природа

Душа народа моего:

Она пригреет и урода,

Как птицу, выходит его.

Его срочно радиограммой вызвали из действующей армии в Москву на заседание оргбюро ЦК. На нем Маленков (тогдашний секретарь ЦК партии) допытывался у него, кто этот урод, кого он имел в виду. В высших кругах, оказывается, сочли, что под уродом он имел в виду Сталина. Папа писал потом, что на оргбюро он шел молодым человеком, а вышел оттуда дряхлым стариком. Позже он сделал то, чего до него не делал ни один писатель – собрал русский эпос, свод русских былин «Три богатыря». Он принес рукопись в издательство, но печатать ее отказались. Вышла она лишь после смерти папы в 1990 году. А ведь это российский эпос!

- Каким вам запомнился отец? Как вас воспитывали в семье?

- Папа был физически могучим человеком. В молодости спортсменом, путешественником, полярником. И при этом интеллигентом высочайшего класса. Он не мог позволить себе сесть в присутствии женщины. Или разрешить маме нести сумки. Он потрясающе относился к маме – она всегда чувствовала себя королевой. Может быть, и моя семейная жизнь не сложилась потому, что я не встретила такого мужчину, как папа…

- Он очень вас любил?

- Меня папа обожал. Среди моих друзей полно любящих отцов, но мало кто из них настолько серьезно занимался своими детьми. Я начала рисовать в 2 года. С семи лет отец каждое воскресенье ходил со мной в Музей западного искусства. Если картина сюжетная, он о ней рассказывал значительно больше того, что на ней изображалось. На импрессионистах учил пластике: «Посмотри, как линия тела повторяет линию берега», – говорил он о Гогене. Он часто и подолгу разговаривал со мной. На даче у него был огромный кабинет. Папа, когда сочинял стихи, всегда проверял их на слух. У нас с ним была игра - он о чем-то меня спрашивал, и, если я не могла ответить, отвечал сам. На мой уже взрослый вопрос всегда находил ответ. Он учил меня ничего не бояться. И научил: я и сейчас не боюсь ничего. У нас собирались замечательные компании. Папа разрешал мне сидеть вместе со всеми. Говорил: «Что поняла – то твое». Дома на меня никогда не повышали голоса и никогда ничего не запрещали. Мама была невероятная аккуратистка, необычайно чистоплотная. У меня на столе всегда творилось бог знает что.

- Ругали за это?

- Мне никогда не делали замечания. Правда, иногда мама говорила: «Ты утонешь в грязи». Я не утонула. Единственное, что требовал папа – стелить за собой постель. Меня не заставляли гулять. Меня ничего не заставляли делать. Запретный плод мне никогда не был сладок, возможно, именно потому, что почти ничего и не запрещалось. Когда, получив очередную тройку по специальности, я плакала дома навзрыд, мама обнимала меня своими прекрасными руками и утешала: «А я в тебя верю».

Уроки Фалька

- Вы – ученица Роберта Фалька. Как вы попали к нему?

- Папа дружил с женой Всеволода Вишневского – художницей Софьей Касьяновной Вишневецкой. Она была ученицей Фалька. Она ему и посоветовала обратиться к Роберту Рафаиловичу. В 11 лет я стала его ученицей. Он жил напротив Дома на набережной, мы - в Лаврушинском переулке, поэтому я ходила к нему одна. У него была настоящая мастерская художника - большая, достаточно аккуратная. Стоял клавесин. Он на не м играл. Ставил мне натюрморты, и я их писала. Он меня только хвалил и играл, а я под его музыку писала. Я ходила к нему до 1941-го. Потом мы были в эвакуации. В 43-м году вернулись, и я снова стала брать у него уроки. Но вот что любопытно – до войны он брал деньги за уроки, а потом почему-то перестал. И это при том, что был абсолютно нищим. Папа, чтобы компенсировать это, заказал ему мой портрет. Он написал два моих портрета – один в красном платье, другой – в голубом. Когда Фальк умер, я спросила вдову, почему он перестал брать деньги за уроки со мной, и она ответила, что он считал меня талантливой. То, что я была ученицей Фалька, потом несколько осложнило мою жизнь - его же считали «формалистом». И при Сталине, и при Хрущеве он был «в загоне». Меня дважды не принимали в Суриковский институт. И дело тут не в том, что там узнали, что я ученица Фалька, просто я была им обучена. Только вмешательство папы помогло мне стать студенткой.

- А почему вы выбрали специальность сценографа?

- А я ее и не думала выбирать. Это достаточно драматичная история. На третьем курсе, когда началось распределение по мастерским, нам дали задание написать жанровую картину. Я этот жанр терпеть не могла и сейчас терпеть не могу. Вместо жанровой картины я написала портрет. Тогда меня «сослали» на театральное отделение. Полгода я прорыдала, потому что хотела быть живописцем. А через полгода поняла, как мне повезло. К какому замечательному мастеру я попала. Михаил Иванович Курилко – потрясающая личность. Теперь я каждое утро просыпаюсь и благодарю Бога за то, что так случилось. Это было чудо – по-другому не назовешь.

- Но насколько мне известно, женщин-сценографов не особо у нас жаловали…

- Да. Большие трудности начались после окончания института – женщин-сценографов тогда в театре не признавали. Три года я сидела без работы. А в 56-м году я вышла замуж за человека, который жил в Одессе. Надо было уезжать из Москвы, и я была в панике от того, что лишаюсь среды, к которой привыкла. Пошла к Фальку с моими портретами. Фальк посмотрел и сказал: «Поезжайте в Одессу и не пишите ничего, пока не потянет», – гениальный совет. Полгода я не писала, и лишь потом начала писать. Мало того – я не успела еще выйти замуж, а мне из театра в Одессе прислали приглашение на работу. Часто говорят – талант на потомках отдыхает. Я так и слышала все это время. Искусствоведы в МОСХе говорили, что я бездарна. А в театре меня сразу же приняли на ура. С первого же спектакля сказали, что «чувствуется отец». На премьере «12 стульев» присутствовал Михаил Светлов, с которым мы были знакомы. Он ко мне подошел и сказал: «Вы лучший художник Союза Советских писателей». С тех пор я стала работать, оформлять спектакли в огромных количествах – от Одессы до Магадана. Каким образом? Ведь не было рекламы, пиара – я этому до сих пор удивляюсь. Вообще чудес на свете много. Мне доводилось работать с замечательными режиссерами, тем не менее, я всегда считала себя прежде всего художником-живописцем. Хотя и в моих живописных работах театр всегда присутствует: я люблю писать ткани, арлекинов, разные цирковые образы. Недаром меня называют «живописцем в театре» и «театральным художником» в живописи.

- По вашим словам, что профессия сценографа считалась неженской. А у вас никогда не возникало трудностей в театре?

- Считалось, что это профессия, где надо хорошо уметь ругаться матом. Тем не менее я всю жизнь проработала в театре и успешно обходилась без этого. Скажу больше, при мне ни режиссер, ни рабочий сцены – никто не позволял себе таких слов. Что же касается трудностей… Я очень уважаю людей, с которыми работаю, и всегда стараюсь, чтобы они чувствовали себя создателями спектакля. Вспоминаю свой первый спектакль в Театре Советской Армии с Мишей Левитиным (ныне художественный руководитель театра «Эрмитаж»). Там мне была нужна «живая стена» - то есть где-то потертая, где-то шероховатая. В цехе объясняю это, мне говорят: мы вас поняли, приходите через два дня. Прихожу и вижу, стена плохая. Снова объясняю. Они говорят: мы вас поняли, приходите чрез два дня. Прихожу – стена мне по-прежнему не нравится. А мне очень важны хорошие отношения с цехами, и говорить снова, что стена мне не нравится, я не хочу. И вдруг я произнесла фразу, которую и не думала произносить. Как в анекдоте: откуда я знаю, что я думаю, пока не скажу. Я сказала: мне кажется, что это та же самая стена. Они расхохотались. Оказывается, они меня проверяли. А вы представляете, что было бы, если бы я просто ушла?

- А сейчас вы работаете в театре?

- Я – главный художник театра «Никиндом» Ники Косенковой. Она ставит пластические спектакли, используя мои картины и мой любимый сценический материал — ткани.

«Я ленива, как никто иной…»

- Слышала, что вы пишите одновременно сразу несколько картин. Как вам это удается?

- Дело в том, что у меня больная спина. Раньше я работала по 11 часов, стоя перед мольбертом. Теперь пишу сидя. Пишу ровно столько, сколько понимаю, что я делаю. Передо мной стоят 10 картин, я смотрю на них, и какая меня потянет, ту я и пишу. Могу в течение дня писать 4 или 5 картин. В этом году написала 50 картин.

- Вы так трудолюбивы?

- Терпеть не могу этого слова. Я ленива, как никто иной. Это страсть. Убеждена, творчество – основа жизни. Без творчества нет жизни. Сейчас я иногда пишу красками музыку. Кладу холст горизонтально, слушаю музыку, и возникают цвет, колорит. Потом мастехином из красок создаю ритмы. И есть люди, которые делают это вслед за мной. Это мои новые ученики, по первой специальности психологи.

- У вас вышло несколько сборников стихов. Вы начали их писать еще в детстве?

- Я в детстве пыталась складывать слова в рифму. Писала какие-то стишки: «Имя Ленина в наших рабочих сердцах» и нечто подобное. Папа мне тогда сказал: «С нашей фамилией тебе лучше стихов не писать». Он понимал, что лучше его я не напишу, и хотел, чтобы я была личностью. Папа умер в 1968 году, а через пять лет после его смерти в Доме литераторов открывалась моя первая персональная выставка. Накануне его дня рождения, 23 октября, я шла по улице, и вдруг во мне родилось стихотворение. Сразу с первой до последней строчки. Я совершенно уверена, что эти стихи послал мне папа. Потому что откуда иначе им взяться? После этого стихи стали на меня сыпаться. Я едва успевала их записывать. При этом до сих пор, если у меня возникает стихотворение, оно возникает сразу с первой строчки и до последней. Иногда пишу картину, а ко мне приходит стихотворение.

Вот одно из последних:

Я пишу по своим законам,

Нарушая великих каноны,

Одеваюсь совсем не по моде,

Беспокоясь лишь о погоде.

Говорят: о вкусах не спорят.

Что ж, согласна, я и не спорю.

Вам не нравится – ну, и не ешьте.

Королева я, а не пешка.

СПРАВКА "ВМ"

Татьяна Сельвинская – лауреат Государственной премии России, Почетный член Академии художеств России, известный сценограф, поставивший более 200 спектаклей в различных городах России и создавший целое направление в сценографии, названное ее именем – «школа Сельвинской». Воспитавшая множество учеников, Татьяна Сельвинская, если бы не подарила себя театру, прославилась бы как живописец.