Мое сердце закутали в мех…

Судьба подарила им двадцать шесть лет абсолютного растворения друг в друге. Алла стала шестой и последней женой Юрия Нагибина. Он — ее третьим мужем. Их история, собранная из осколков его поисков и разочарований и обрывков ее проб и ошибок, превратилась в результате в невероятной крепости мозаичное полотно.

Юрия Нагибина нет уже двадцать один год. Но он никуда не ушел отсюда — из полюбившегося им дома под Троицком: он живет рядом с Аллой — растворившись в тех вещах, что их окружали, ветре, что шумит, играя по вечерам макушками высоченных деревьев в их саду-лесу.

Дом, где его не стало, правда, она продала. Не могла в нем находиться. Их общая память живет теперь в маленьком доме неподалеку, который тоже придумала когда-то она.

Для него. Для них.

■

… Он называл ее Алиса. Нагибин чуть картавил, и потому вместо Аллы получалось мягкое, но все же другое имя — Авва. А «Алиса» произносилось легко. В нем слышалось и эхо старой сказки, и шорох листвы в золотом по осени лесу.

Они познакомились в Ленинграде в 1965 году. Ему было сорок пять. Ей — тридцать. Отправляясь на Масленицу в дом к сценаристу Александру Шлепянову, Нагибин и предположить не мог, что этот вечер перепишет сценарий его судьбы. Да и Аллиной тоже.

Она пришла, когда гости уже звенели бокалами вокруг длинного стола. С порога, еще в шубе, Алла заглянула в комнату.

— В комнате было много народу, но я почему-то сразу увидела Юру. Он потом говорил, что влюбился в меня сразу, но я о себе такого сказать не могу. Но помню, что увидела сразу — только его.

Он был со своей пятой женой — Беллой Ахмадулиной. Алла — со вторым мужем. Вскоре Нагибин увлек Аллу на кухню. Они пили чай с вареньем из апельсиновых корочек и болтали бог весть о чем. Она сказала, что вскоре, возможно, приедет в Москву.

Ее не впечатлило то, что перед ней был известный писатель. Да, он красив, ярок, умен. Но у нее никогда и ни перед кем не было никакого «придыхания».

Возвращаясь в Москву, Нагибин, обладавший даром мгновенно оценивать случившееся, все прекрасно понял про себя. Много позже друзья расскажут Алле, как он, подшофе, ждал и искал ее в Москве — заваливался во все подряд гостиницы и спрашивал, не останавливалась ли у вас высокая красивая женщина из Ленинграда? Потом он вновь приехал в ее город, который всегда так любил. С трудом отыскал ее телефон, никак не мог дозвониться…

— Я взяла трубку, не ожидая услышать его голос. Он назначил мне встречу в ресторане. Потом оказалось — поспорил с кем-то, что я наверняка не приду. А я пришла, хоть и с опозданием. После этого он начал приезжать в Ленинград на машине. Он звонил мне из Москвы — выпив, и твердил, что если не увидит меня, умрет. Я отпрашивалась с работы и летела к нему… Из «Дневников» Юрия Нагибина:

22 августа 1968 года: «Вернулся из Ленинграда, куда ездил на машине. Ездил сложно, тяжело, пьяно, а кончил поездку трезво, нежно и печально, как в прежние времена, когда душа еще была жива во мне. И этим я обязан молодой женщине, чуть смешной и остро притягательной, рослой, с тонкой талией и тяжелыми бедрами, полными ногами и узкими руками, странно, как-то вкось разрезанными глазами и большим нежным ртом. Я прожил с ней после мелкого, пустого распутства пять таких дней любви, каких не знал во всю жизнь...»

Все было непросто. Их семьи рушились одновременно — в Ленинграде и Москве. На какое-то время они расстались, но быть порознь было невыносимо, и все началось заново. Как-то, будучи в Ленинграде, Нагибин пришел к Алле домой со съемочной группой фильма «Голубой лед» и всю ночь проговорил на кухне с ее мамой. Потом она сказала Алле коротко: «Он очень хороший человек». И жизнь это подтвердила.

— Юра сделал мне предложение, скупив едва ли не все цветы на Кузнецком рынке. Я металась по квартире, силясь найти еще хоть что-то, куда можно их поставить, а он сказал — «выходи за меня».

Она не сразу, но все же переехала к нему в Москву, хотя ей, ленинградке до мозга костей, это было непросто.

«Много вещей не бери, все равно это скоро кончится» — сказал ей муж. Так считал не только он, все.

В обоих городах.

Ну что путного могло получиться у Нагибина — много любившего, много терявшего, женатого в пятый раз? Он — богатый, красивый, — был будто обречен всеми на некую личную несчастливость, гуляние и пьянки, муки творчества и романы, не дававшие затухать сплетням вокруг его имени.

Но оно не кончалось. И не кончилось до сих пор — даже спустя 20 лет после его ухода.

■

… Она родилась, когда Нагибин заканчивал школу. Была в Ленинграде всю блокаду. Он воевал под Волховом, на Ленинградском фронте, день провел в осажденном городе. Линии их жизней проходили рядом, но почти не имели шанса пересечься.

Но тогда в их жизни не было бы смысла… До Алисы он, казалось, знал любовь, а потом стало ясно — знал, да не ту. И то, о чем он и не смел мечтать, подарила ему она. Его трогала хрупкость Алисы и ее неожиданная внутренняя сила. Удивляла особая, в крови растворенная гордость, восхищала грациозность, трогала болезненность и просыпающаяся вмиг решимость.

Он, мальчик с Чистых прудов, бегавший в Большой театр «на протырку» — то есть без билета, на свободные места, отчего и знал наизусть арии из всех опер, но со второго акта, — был растворен в своем детстве и органично произрастал из него, обожая вспоминать те счастливые годы — этими воспоминаниями пронизаны многие его рассказы.

Алиса о детстве говорить не любила. Да и что она помнила из него? Замерзающий город, по улицам которого бродила смерть, санки с запеленутыми в тряпки трупами, что складывали потом на телеги, точно дрова, да вкус клея, единственной блокадной еды… Спустя много лет, во время ремонта, она почувствует запах нагретого столярного клея, и память, так долго прятавшая от нее детские воспоминания, вдруг выплеснет их наружу. Она начнет кричать, закрывая голову, — уберите, уберите это, и Нагибин испугается больше, чем когда бы то ни было. Может быть, поняв, что он мог потерять ее, так и не встретив.

■

Для московской компании Нагибина переезд Аллы стал маленькой сенсацией. Ее принимали не то чтобы неохотно, но с осторожностью: было непонятно, что за женщина могла околдовать великого ловеласа. В столице было полно своих красавиц.

А эта — хороша, да, но мало ли таких? Что она сделала с Нагибиным, кто она — та, которая могла прийти на смену великой Белле? Ахмадулина, развод с который стоил Нагибину дорогого, тоже всеми силами пыталась разузнать о новой жене бывшего мужа. Ее интерес был так велик, что Белла Ахатовна даже пыталась приглашать Алису в гости — «без Юры». Алиса в гости не поехала. Ей не нужно было ничье признание. Ей хватало Юры. Он просто любил ее — по-настоящему.

— Окуджава при каждой встрече знакомился со мной заново. Но я и не рвалась стать «своей»...

Переводчица по образованию, Алла с ранней молодости увлекалась дизайном пространства и мастерски составляла букеты, освоив профессию флориста задолго до ее появления.

Она была проста и естественна, но все вокруг нее обретало ценность — вещи, детали, даже мелочи. Но Нагибин увидел в ней не этот талант, а нечто вовсе бесценное — абсолютную близость души, сотканной из той же ткани, из которой была соткана и его душа, всю жизнь рвущаяся, болеющая, лишенная иллюзий.

Он найдет простые слова, чтобы описать это.

Из «Дневников» Юрия Нагибина:

«Алла переехала с двумя телефонными аппаратами, кастрюльками, чашками, хлебницей. Одновременно прибыла еще ранее отправленная малой скоростью газовая плита, приобретенная Аллой в Ленинграде. Приезд этого агрегата вызвал куда большее волнение в доме, нежели прибытие моей новой и, вероятно, последней жены. Это невероятно характерно для нашей семьи. Два дня у меня такое чувство, будто мое сердце закутали в мех. Помилуй меня бог…»

С закутанным в мех сердцем он будет жить без малого тридцать лет.

■

Накануне регистрации их брака, в 1969 году, Нагибин напишет в дневнике:

«Не отболел, не отвалился струп, а я снова лезу на рожон. Поистине, каждый спасается, как может. Впервые я делаю это по собственному желанию, без всякого давления извне, с охотой, даже радостью и без всякой надежды на успех. Я устал, очень устал. Быть может, меня еще хватит на тот, главный рассказ, а потом нужен отдых. Серьезный и ответственный, с лечением, режимом, процедурами. Иначе я вконец перегорю».

Он и правда мог перегореть. После выхода фильма «Председатель» Михаил Ульянов получил Ленинскую премию, а Юрий Нагибин — инфаркт: в сценарии углядели скрытый «подтекст», и он не вынес судилища в Союзе писателей. Все это было «накануне Алисы». Она стала его лекарством от самого себя — уставшего, отравленного давно порушенными иллюзиями, разрываемого безумной любовью к этой стране и ненавистью к ее строю и горечью осознания, что на Западе признан и почитаем, а тут — любим читателями, но как будто не замечаем властями.

Она все видела и понимала. И просто была рядом. Сделав все для того, чтобы ему было хорошо. С ней он стал другим. И впервые начал верить (он, вечно сомневающийся в себе!), что начал лучше писать…

■

Жизнь Алисы проходила под стрекотание пишущей машинки.

— Он работал на износ, был конченный трудоголик, даже выражение такое существовало среди писателей — «работать, как Нагибин».

И терзался он многим. Особенно — тем, что в далеком 1954 году, еще до встречи с Аллой, он похоронил — практически в прямом смысле, закопав в лесу, — свою повесть об отце, «Встань и иди».

— Юра долгое время был уверен, что его отец — Марк Левенталь, который его растил. О том, что был еще и настоящий отец — Кирилл Александрович Нагибин, — мама Юры Ксения Алексеевна рассказала ему лишь в 1938 году, когда Нагибин окончил школу и ему надо было вступать во взрослую жизнь. Кирилла как участника белогвардейского движения расстреляли еще в 1920-м. Марка посадили в 1928-м… Юра ездил к Марку втайне от всех 25 лет — Марк сидел до 1953-го. А тем временем мама Юры третий раз вышла замуж, и так в его жизни появился писатель Яков Рыкачев. Мы долго жили вместе — мы с Юрой, его мама и Яков Семенович. Он имел фантастический литературный слух, в дом приходили удивительные люди — Павел Антокольский, Семен Кирсанов, Андрей Платонов — вечный их сосед, с которым дружили особенно, так, что потом Платонову и Рыкачеву пришлось «вытравлять» из Нагибина «платоновщину» — настолько он был пропитан Платоновым. Он написал «Встань и иди» в 1954 году.

Отнес ее в «Знамя», и его друг Уваров, зам главного редактора, сказал: «Юра, сделай так, чтобы это никто никогда не увидел». И он закопал ее в лесу в большой жестяной коробке. А потом периодически выкапывал коробку, перепечатывал начинавшую тлеть рукопись, и закапывал затем обратно, сжигая прежний экземпляр.

Так продолжалось тридцать лет… Долгое время об этом не знала даже Алиса. Он все носил в себе. И для него эти повторяющиеся похороны собственной души были невыносимы. Только в 1989 году Алиса втайне от мужа отнесет повесть в «Юность».

Она понимала, что если что-то пойдет не так, головы ей не сносить. Но повесть напечатали. Это произвело на всех эффект разорвавшейся бомбы.

НАГРАДЫ ЮРИЯ НАГИБИНА

● Премия «Оскар» за фильм «Дерсу Узала»

● Гран-при в Локарно за фильм «Девочка и эхо»

● Лучший писатель Европы

● Приз в Сан-Себастьяно за «Бабье царство»

● «Золотой лев» на Венецианском фестивале за «Встань и иди»

● Гран-при Каннского фестиваля за документальный цикл о России. Ни музея писателя, ни его мемориальной доски в России нет.

Вближайшеевремя — продолжение истории. Можно ли пережить уход того, кого любишь по-настоящему.