Владимир Набоков: между литературой и энтомологией

"Как любил я стихи Гумилёва!

Перечитывать их не могу,

но следы, например, вот такого

перебора остались в мозгу...

"… И умру я не в летней беседке

От обжорства и от жары,

А с небесною бабочкой в сетке

На вершине дикой горы".

Набоков умер в больнице в Лозанне и причиной его смерти, скорее всего, стало его падение на крутом горном склоне во время очередной экспедиции за бабочками в окрестностях Монтрё. Сбылось его пророчество, как и многие другие его предвидения. Энтомология была самой сильной его страстью после литературы. Он открыл множество видов бабочек а именами его литературных героев было названо более 20 видов этих насекомых. Есть даже род бабочек Nabokovia. За свою жизнь Набоков собрал огромную коллекцию бабочек, 4324 экземпляра жена Вера отдала в дар университету Лозанны после его смерти. Но это лишь небольшая часть из его многочисленных коллекций, собранных за 70 лет.

Собранные Набоковым в Америке и в Швейцарии коллекции сохранились в музеях двух университетов, где он работал - Гарварда и Корнелла, а также в Музее естественной истории в Нью-Йорке. Работая как учёный-энтомолог Набоков разработал новую классификацию для рода Polyommatus, которая отличалась от общепризнанной. Позднее эта точка зрения на систематику бабочек голубянок была подтверждена при помощи анализа ДНК. Его привлекала научная исследовательская работа. Сам он не раз говорил, что если бы он остался в России, то, скорее всего, был бы скромным научным сотрудником в каком-нибудь провинциальном зоологическом музее. Литература и энтомология тесно переплетались в его жизни.

"Нет, бытие – не зыбкая загадка!

Подлунный дол и ясен и росист,

Мы – гусеницы ангелов; и сладко

Вгрызаться с краю в нежный лист.

Рядись в шипы, ползи, сгибайся, крепни,

И чем жадней твой ход зеленый был,

Тем бархатистей и великолепней

Хвосты освобождённых крыл".

Эти строчки он написал в 1923 году в Берлине, уже закончив Кембридж. А свою самую первую бабочку Володя Набоков поймал, когда ему было шесть лет. Об этом дне он потом написал в книге "Другие берега": "На персидской сирени у веранды флигеля я увидел первого своего махаона - до сих пор аоническое обаяние этих голых гласных наполняет меня каким-то восторженным гулом! Великолепное, бледно-жёлтое животное в чёрных и синих ступенчатых пятнах, с попугаячьим глазком на каждой из парных чёрно-палевых шпор, свешивалось с наклонённой малиново-лиловой грозди и, упиваясь ею, всё время судорожно хлопало своими громадными крыльями". С того дня и до последнего бабочки стали частью его мира. Ими он разрисовал изразцовую печь в детской на третьем этаже семейного особняка на Большой Морской, 47. И потом, уже, будучи известным писателем, Набоков рисовал вымышленных бабочек с вымышленными именами на титульных листах своих изданий. Скорее всего, эту страсть к легкокрылым красавицам Набоков унаследовал от отца, Владимира Дмитриевича, который сам был страстным коллекционером-любителем. В восемь лет он начал читать научные книги по энтомологии из семейной библиотеки, иллюстрации "Бабочки Британии" Ньюмена раскрашены его рукой. А уже в девять, он написал ведущему российскому лепидоптерологу Николаю Кузнецову, что совершил открытие, обнаружив неизвестную до того бабочку. Но как выяснилось, та бабочка уже была описана. Мечту открыть "свою" бабочку Набокову осуществить все же удалось - в 1941 году в Америке он описал неизвестный подвид.

После октябрьских событий 1917 года семья Набокова уехала в Крым. Там он активно занимался изучением бабочек. Позже статья о бабочках Крыма в английском научном журнале стала одной из первых его публикаций в эмиграции. Но потом, за все 20 лет жизни в Европе, ему только однажды удалось уехать за бабочками в Пиренеи, южную Францию. Это было в 1929 году, тогда же он начал писать "Защиту Лужина". Шахматы были ещЁ одной страстью Набокова, которой он и посвятил этот свой первый роман.

Бабочки были для него отдыхом и неизменным источником вдохновения, они же помогли ему и после бегства в Америку в 1940 году. Тогда он устроился на должность куратора отдела чешуекрылых в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета. Это была его первая постоянная работа в Америке, он работал тогда иногда по 14 часов. Эти годы стали самыми плодотворными для Набокова-энтомолога: он пополнял свою коллекцию и писал научные статьи, им были открыты более 20 новых видов бабочек. Наука спасала его от безденежья, помогала выйти из кризиса, обрести себя как литератора в английском языке. Позднее, "гоняясь" за бабочками по Америке, в энтомологических экспедициях, он исследовал всю страну от востока до запада. Это стало материалом для его творчества американского периода. "И высшее для меня наслаждение - вне дьявольского времени, но очень даже внутри божественного пространства - это наудачу выбранный пейзаж, всЁ равно в какой полосе, тундровой или полынной, или даже среди остатков какого-нибудь старого сосняка у железной дороги между мёртвыми в этом контексте Олбани и Скенектеди (там у меня летает один из любимейших моих крестников, мой голубой samuelis), - словом, любой уголок земли, где я могу быть в обществе бабочек и кормовых их растений. Вот это - блаженство, и за блаженством этим есть нечто, не совсем поддающееся определению. Это вроде какой-то мгновенной физической пустоты, куда устремляется, чтобы заполнить ее, все, что я люблю в мире", - писал он в книге "Другие берега".

После головокружительного успеха "Лолиты" у Набокова появились деньги, он больше не зависел от заработка и они с женой переехали в Европу – во Францию, а затем в Швейцарию. На вопрос, почему он выбрал Швейцарию, Набоков отвечал, что главная причина – бабочки. В те годы он начал две работы: Бабочки Европы и Бабочки в искусстве. Вторая должна была включать изображения бабочек в искусстве от Древнего Египта и до европейского Возрождения. На этом материале Набоков хотел проследить эволюцию видов, правда, осуществить задуманное он так и не успел...

"Бабочка"

"Бархатно-чёрная, с тёплым отливом сливы созревшей,

вот распахнулась она; сквозь этот бархат живой

сладостно светится ряд васильково-лазоревых зёрен

вдоль круговой бахромы, жёлтой, как зыбкая рожь.

Села на ствол, и дышат зубчатые нежные крылья,

то припадая к коре, то обращаясь к лучам…

О, как ликуют они, как мерцают божественно!

Скажешь: Глубокая ночь в раме двух палевых зорь.

Здравствуй, о, здравствуй, грёза берёзовой северной рощи!

Трепет, и смех, и любовь юности вечной моей.

Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье,

Крылья узнаю твои, этот священный узор".

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Владимир Набоков: я вечный скиталец с русским сердцем