Юрий Крылов: У меня нет иллюзий, что в этом мире стихи могут приносить деньги

— Юрий, Бродский называл поэзию видовой целью, высшей формой речи. Что для вас это «баловство стишками»?

— Поэзия для Бродского и поэзия в моем представлении — это разные вещи. Ее, поэзии, по идее, быть не могло на Земле вообще... Поэзия борется со смертью, с грехом уныния. Она предмет самоидентификации, этакая палка-копалка, позволяющая тебе узнать о себе то, что ты не знал о себе раньше. Любое публичное демонстрирование поэтических текстов — своего рода эксгумация, так как в момент написания текста ты уже получаешь от него все, что только можно. И все — текст прожит...

— Поэты — люди уязвимые. Потому вы прячетесь под маской редактора?

— Поэзия не кормит, и в этом смысле поэт уязвим. Все где-то как-то работают — у меня нет иллюзий, что в этом мире стихи могут приносить деньги. А редакторское ремесло позволяет жить. Есть редакторы-концепторы, есть редакторы-менеджеры, это две важные составляющие издательского процесса.

Я отношу себя к первым...

Поэт и редактор пересекаются во мне лишь на узком перешейке «своего». У меня вообще четкое разделение: в издательстве я редактор, дома за столом — литератор. И литература для меня — некое репутационное занятие, ведь редактор, который не может генерировать нечто свое, оригинальное, это не редактор на самом деле. Надо обязательно предъявлять миру что-то свое!

— Кто из современных 30–40-летних поэтов вам интересен?

— У меня давно не было удивления, но как-то пригласили на фестиваль в Пермь в качестве «варяжского гостя». Там и узнал интересного поэта Павла Селукова, правда, его короткая проза лучше его стихов. Там была Даша Крапивина с любопытными дамскими стихами. Из уже проявивших себя авторов могу назвать Ингу Кузнецову, Дмитрия Кузьмина, Юлия Гуголева.

— Выступая перед молодыми авторами, говорите о том, как нужно работать над текстом, чему их учите?

— Один свой текст можно написать раз пятнадцать. Авторам же даю очевидные советы: вот когда вы написали стихотворение, возьмите последнюю строку и начните с нее. Работа над текстом — это труд, а не только мифическое вдохновение. Эта метода дисциплинирует поэтическую мысль. А мысль расхристана: сейчас идет тотальная верлибристика — на мой взгляд, чуждая русской поэтике. По статистике, у нас 2–3 процента людей читают поэзию. И это нормально, ибо поэзия перестала быть предметом идолопоклонничества, прошла поэтическая истерия 1960-х... Зачем обожествлять творца? Ты просто транслируешь нечто в ноосферу — то, что существует и без тебя: все зависит от ловкости ловца.

— Вы как-то заметили мимоходом, что у вас достойных «всего-то 50 стихотворений и 150 переводов». Удивило, что переводов больше.

— Я сейчас перевожу поэму о Гильгамеше и делаю к ней большой комментарий. Считаю, что некоторые классические тексты раз в 50 лет стоит переводить заново, ведь переводы XVIII и XXI веков разнятся радикально! А такая традиция ротации переводов продлевает жизнь оригинальному тексту.

Огромное количество понятийных вещей нуждается в дополнительном толмачестве: почему Гильгамеш — предок героев, кто такие шумеры и так далее. Без современного справочного аппарата даже хороший перевод не работает в полную меру: люди XXI века ничего не знают о бытовании шумеров. Должен быть и новый перевод, и новый комментарий. И я свои 15 копеек в эту копилку бросил. Вообще же я переводами занимаюсь утилитарно — есть, например, заказ из оксфордского издательства: англичане хотят перевести своих поэтов на русский, вот я это делаю.

Такие же истории любит Токийский университет. С их подачи я перевел интересного японского поэта Акимицу Танака. Или я еще выпускаю, например, новеллы Фицджеральда, там энное количество стишков, и я сам их перевожу: получается быстрее и качественнее. Недавно даже получил премию имени Хемингуэя, учрежденную канадским журналом «Новый Свет», за перевод: забавно, где-то там, в Торонто...

— Что будете переводить через пятьдесят лет?

— Через пятьдесят лет меня будут переводить! (Смеется.)

— Интеллектуальная проза, как называют теперь качественную литературу, постепенно схлопывается в угоду литературе остросюжетной или сентиментальной...

— Интеллектуальная проза — это глобальный фейк, который придумали не слишком образованные люди! Кто это? Кафка? Гессе? Или Лена Элтанг? Интеллектуальная проза — это когда автор демонстрирует задавленному читателю свой непомерный интеллект? Проза может быть либо хорошая, либо плохая.

— Что для вас естественный отбор в искусстве? Кто у нас получает премии? Это же какая-то литпроцессия — одни и те же имена...

— Все наши премии — как институции, как двигатели литературы — себя исчерпали и дискредитировали. Я на пять лет вперед знаю, какую премию кто получит. Нет интриги! Премию дают по совокупности заслуг, а не для стимулирования литературного процесса. Это как на пенсию выйти: отработал — вот получи свою «литпроцессию». Мне в силу профессии в этих тараканьих бегах тоже приходилось участвовать, кого-то номинировать, но это все ротация того, что уже несколько раз перетрясли в премиальной корзинке! В 2018 году «Русского Букера» (одна из старейших и престижных литературных премий. — «ВМ») вообще не было: попечитель устал всем этим заниматься. Раньше была премия «Дебют», и я понимаю ее функциональность: получил молодой писатель свой лауреатский миллион — сиди пиши роман хоть целый год, тебе есть на что жить!

РИФМЫ

ТАНЕЦ ДЕРВИШЕЙ
Вот я стою по горло
полный водкой.
Встал на носки, качнулся
и затих.
Я — женские тела
плывут как лодки.
Я — сам слегка
заглядываю в них.
Я — переживший многия
уроны,
Зачем лукавить, так оно
и есть.
Я — голуби летят
над нашей зоной.
Я — дервиши, танцующие
месть.
Смотрю на все изрядно
изумленно:
К чему в твоей руке моя
рука.
Мы — голуби, летим
над нашей зоной
Несносные, как песня
моряка.
Я — все равно какому Богу
веришь.
...Я не банзай, я даже
не акме.
Я — все равно что…
христианский дервиш,
Я босиком танцую по зиме.
От глаз к плечам я не вожу
рукою.
Мой аналой, как будто бы
везде.
Я не в тебе. Я точно
не с тобою,
Я — дервиш, я танцую
на воде.