Пушкин в интерьере эпохи

Очередной сезон Театра на Покровке открылся премьерой «Маленьких трагедий» А. С. Пушкина. Детали этой красивой постановки свидетельствуют о том, что главный режиссер Геннадий Шапошников пустился на смелый эксперимент, чтобы приобщить нас к пушкинской реальности с помощью необычного пластически-музыкально-ритмического решения.

Войдя в зал, зритель предстает перед зеркальным пространством сцены, в котором видит себя. Отображение живое, дробящееся, словно выписано мазками слегка сбрендившего художника. Картинка все время двигается и ускользает — совсем как непоседливая Реальность нашей жизни.

Происходящее на зеркальной сцене — на контрасте — имеет строгие контуры. И хотя действие пьесы разворачивается в средневековых Франции, Испании, Англии и Австрии, ясно, что мысли Пушкина и Шапошникова — о матушке России. Перед нами обобщенный фон, на котором разыгрываются, корчатся, расцветают пышным цветом общечеловеческие пороки: гордыня, зависть, прелюбодеяние, сребролюбие… При этом одна пушкинская история незаметно перетекает в другую. Вот юный рыцарь Альбер (артист Григорий Мосоянц), ведущий полунищенское существование, полон претензий к отцу-барону (Сергей Загребнев). Отец смог скопить состояние, а сын не способен, но претензии к батюшке имеет немалые. Словно магнитом притягивает он к себе советы жида Соломона (Андрей Сумцов), предлагающего отравить не в меру «зажившегося на свете» отца.

Поскольку пушкинский сюжет хорошо известен, то самое интересное тут, конечно, то, как режиссер работает с пространством, визуализируя сокрытые между строками пушкинского текста смыслы. В разверзшуюся пасть сцены, словно огромная гидра, неспешно вползает гигантское живое полотно — чудовище, которое медленно закручивается вокруг скупердяя отца, служа ему то троном, то триумфальной аркой. Оно влачится за героем, словно мантия — прилипшая, живая масса, символизирующая страхи и жадность. Подобное, как известно, притягивает подобное: лишь только Барон умирает, а ключи от сундуков с золотом достаются Альберу, эта масса-мантия мгновенно присасывается к новому хозяину.

А как прекрасен и светел гуляка Моцарт (Артем Сухоруков) Как контрастирует его почти детская чистота с умудренной тяжеловесностью «пахаря от музыки» Сальери (Михаил Сегенюк)... Как мощно в финале звучит «Реквием», как лаконично, словно ватиканская «Пьета» Микеланджело, выглядит пара — рыдающий Сальери держит на коленях, словно ребенка, отравленного им же Моцарта, понимая, что убийство так и не привело к заветной цели. Не менее выразительно выглядит и «скульптурное кладбище» юных красавиц, соблазненных Доном Гуаном («Каменный гость»). «Хитрый искуситель» Гуан (Олег Парменов) бродит среди белоснежных скульптур дев, самодовольно вспоминая былые победы.

В каждой пушкинской истории Шапошников подчеркивает психологическую неотвратимость душевных мук: открывающиеся зеркальные двери отбрасывают багровые отсветы, в их гильотинном мелькании тонут плащи, туники. Кроваво-черный или, напротив, снежно-белый колорит сцены и костюмов (художники Виктор Герасименко и Мария Козлова) вырывает классика из голубой дымки, где он привычно упокоен нашей памятью, и переводит в кошмар наших собственных актуальных предчувствий.

Воистину права была Анна Ахматова, считавшая, что ни в одном из созданий мировой поэзии грозные вопросы морали не поставлены так резко, как в пушкинских «Маленьких трагедиях».

Читайте также: «Моя жизнь»: свежий взгляд режиссера на повесть Чехова