Владимир Хотиненко: Голливуд вырос из «новой французской волны». А мы как дебилы пропустили этот кусок

Обозреватель «Вечерки» Евгений Додолев побеседовал с Владимиром Хотиненко о том, как культурные и социальные тренды, актуальные для Европы и Соединенных Штатов, отражаются на отечественном кинопроцессе.

— Американская киноакадемия ввела, скажем так, новые нормативы. Чтобы в каждой киноленте, по-моему, треть была представителей сексуальных меньшинств и национальных, инвалидов... Дойдут до нас эти установки рано или поздно?

— Я думаю, это у нас не совсем возможно.

— Ну разве мы не ориентируемся в целом на них…

— Ну, смотря в чем. В общем и целом — да. Ну кому не хочется получить «Оскар», например, или Гран-при американского фестиваля? Многие даже снимают кино под это. И дело в том, что все эти пункты, перечисленные в отдельности, всегда поощрялись, и просто их сейчас собрали в один пучок. А так все эти направления — они одобрялись, поддерживались.

— У нас?

— Там это концепт, установка, а у нас все-таки это было как эхо. Я не исключаю, что кто-то буквально попытается эту установку выполнить, потому что нет хорошей идеи у человечества… Вообще в основе всех революциях была идея. Слава богу, сейчас этот коронавирус настраивает нас как инструмент. Я убежден, что это так. Вот это специально для того, чтобы мы какие-то смыслы обрели в этой жизни. Что сейчас разъедает культуру? Пошлость. Про пошлость говорил Набоков. Разъедает незаметно, потому что это как бы нормально, это все как бы по-человечески, вот как-то так все происходит. Я даже придумал свою формулировку пошлости.

Пошлость — это воинствующее упрощение. Когда упрощается идея, когда упрощается вообще любой материал, но делается это агрессивно, выдвигается на первый план, а все остальное — задвигается. И вот с этими упрощенными категориями мы работаем. Как, по-моему, у Чехова было, что талантливый человек пошлость может превратить в художественное произведение, а бездарный художественное произведение в пошлость. И вот это очень точное определение.

— Может быть, просто меняются стандарты? Может быть, то, что нам кажется пошлым…

— Я никогда, вот клянусь тебе, не занимался посыпанием пеплом головы своей, что, дескать, в наши времена звездочки были ярче.Я очень хорошо помню, что любил Rolling Stones. Я носил длинные волосы, носил рваные джинсы, и, конечно же, моим родителям это не нравилось.

— Казалось это им пошлым?

— Они такой термин не употребляли. Но это было для них чужое. Вопрос другой, они мне позволяли все. Они мне все равно позволяли. Я понимал, что это им непонятно, не нравится, какой-то язык непонятный, мне кажется, это как раз совпало с моим периодом архитектурным. Тогда еще я по глупости Моцарта считал упрощенным таким, простеньким композитором.

— Попса…

— Да, попса такая. Классическая. Но все было наряду с этим. Мы сумасшедшие были «на кино». Я кино знал тогда лучше, чем сейчас, мне в голову не приходило, что я буду этим самым кино заниматься. Вот это поменялось. Ну, хорошо это или плохо — это уже другой вопрос. Это время покажет, мне кажется. Я сейчас ни в коем случае не собираюсь никого судить, выносить какие-то вердикты, но я заговорил об этом, что к нам пришел Настройщик.

— Я правильно понимаю, что кинематографисты, с которыми вместе приходилось подниматься, были в значительной степени сориентированы на американскую школу. Нынешние точно так же смотрят на Запад?

— Да, к сожалению. К сожалению, это очень серьезный вопрос на самом деле, в этих самых 90-х и вообще в этих новых временах мы совершенно растеряли нашу традицию. А голливудская — мы сколько угодно можем упираться, но она не наша и по менталитету, и по деньгам. Ну просто вот по всему. Мы как бы форму взяли, записи сценария, какую-то методологию. Вопрос другой, новый Голливуд вырос из европейского кино, из «новой французской волны», когда и Коппола, и Скорсезе тащили французов к себе, смотрели взахлеб их фильмы. А мы как дебилы полные пропустили стадию, очень существенный кусок пьесы,вышли из зала не в тот момент.

— Но молодежь, с которой приходится заниматься, воспитанники — там есть проблеск надежды? Искра или перспектива?

— Меня довольно часто спрашивали, как хватает времени заниматься преподаванием? Не то, что хватает, я его всегда найду, потому что я как раз это и ценю за то, что ко мне с улицы приходит очень много людей молодых, я не имею права брюзжать, но голос улицы услышишь. И в любом случае — им жить. Вот как моя мама мне говорила: «Да это тебе жить». Поэтому усилия-то надо прикладывать в школе, в детском садике, вот в той зоне, потому что уже позже немножко поздновато… Сколько побеждают наших ребят на разных олимпиадах физических!

— О них не пишут в соцсетях…

— От этого они ну как бы во фриков превратятся, дескать, ну что ты, зачем тебе это нужно. Ну, их не собьешь, таких людей. У меня племянник — умница, сейчас в МГУ занимается точными науками, говорит: «Там такие, там такие ребята!» И вот эта реплика моего племянника вселяет в меня, конечно, надежду. Потому что мы не знаем, сколько нужно святых, чтобы они за нас молились.

— Кстати, про коронавирус я очень интересную слышал теорию, что это как бы некое новое божество, невидимое, карающее, и поэтому появляется новая этика. Может быть, нынешние школьники будут носить маски не из медицинских соображений, без маски будет ходить просто неудобно: с голым лицом — как без штанов…

— Ха-ха. Тут по разному можно формулировать. Это, может, не новое божество, это — новый метод обращения Бога с нами. Видишь, я это назвал Настройщиком. Еще никогда в истории человечества мир за такой короткий срок не выстраивался весь, без исключения. И даже дело не в сроке. Как пример: идет страшная война, Вторая мировая, кровь, миллионы людей гибнут — Швейцария живет своей жизнью, совершенно спокойно, вот тут прямо, под боком.

Где-то, в каких-то странах и слыхать не слышали про ту войну... А тут — все построились. Когда я говорю «мы», я имею в виду и себя. Хотя я считаю, что надо и в этих обстоятельствах стараться оставить за собой право жить своей собственной жизнью. Соблюдая даже ограничения… Ну что, трудно что ли маску надеть и перчатки? Это как раз ерунда. Тут вопрос психологический. Особенность этих карантинов и прочего в отсутствии тактильного контакта. Это как «Колыбель для кошки» — роман глубоко метафоричный. У них там был культ бака-мару, когда они садились и пятками соприкасались.

Это был секс, описано очень остроумно у Курта Воннегута, это был эротизм какой-то высочайший. Поэтому все так или иначе, наверное, повторяется, но что мы шутим — я считаю неплохо, потому что чувство юмора спасает в некоторых обстоятельствах, безусловно… Но на самом деле это все равно очень серьезно.

— Но чувство юмора тоже будет, мне кажется, корректировано в контексте тенденций на запреты шутить на расовую тематику, на тематику, связанную с меньшинствами, — тоже будет какая-то происходить коррекция.

— Будет. И, кстати, вот в данном направлении это может и у нас определенно соблюдаться. Вот не эти голливудские игры, а новая система взаимоотношений. Ведь сейчас даже термин новый появился — «новая мораль».

— Да, новая мораль и новая этика. Про новых кинокумиров хочу поговорить. На днях беседовал с одним режиссером приватно, за столом. Он сказал, ну, Александр Петров просто сейчас везде, и того оно не стоит. Ваше мнение?

— Значит, смотри, я ни разу в жизни не высказывался вот так ни про кого. Ни разу. Мы знакомы с ним, у нас нормальные отношения: я бы просто его самого призвал посмотреть со стороны на этот процесс. Мне почему-то, кажется, это произойдет (потом увидим, даст бог, проверим), потому что Петров мне кажется разумным человеком. Может, год пройдет, может, два, но он сделает выводы из происходящего… Потому что ему нужно на карантин.

— Вот так вот? Профессиональный карантин?

— Да. Взрослые люди устраивали себе такое. Понятно, когда деньги нужны, строго говоря, Винсент Ван Гог просто картины не продавал, но он писал, писал, в огромной количестве писал картины. Это тоже можно было бы сказать: «Послушай Винсент, че ты?» И Микеланджело пахал, как папа Карло. Поэтому на самом деле у каждого свой выбор, ну раз мы заговорили о «кумире Петрове», то я считаю, что он сам примет решение.

Если бы были деньги очень нужны, я бы тогда понимал, но надо просто работать, и все. Я никого не хочу обидеть, просто реально поменялись — да, новая этика, поменялись даже критерии оценки, что такое талантливое, что такое… И главное, что меня смущает, сейчас смотрю — есть все-таки в нем масштаб, а у кого есть, тот способен устроить себе карантин.

— А настроение внутри цеха (среди кинематографистов), я же просто не знаю ваших стандартов, реалий?

— Ну сейчас же тусовок меньше, и я не очень хорошо знаю.

— Ну, допустим, Никита Ефремов, сын Михаила, а получается, что самую известную свою роль Михаил Олегович Ефремов сыграл в 2020 году (роль человека нетрезвого за рулем). Может, это помешать карьере сына?

— Исключено совершенно.

— То есть это и не в ту, и не в другую сторону не работает?

— Боюсь даже (поскольку про пошлость мы с тобой поговорили), наоборот может случиться, что кто-то может его взять, потому что тень «отца Гамлета» падает, и это привлечет определенное внимание…

Владимир Хотиненко / Фото: Игорь Ивандиков, «Вечерняя Москва»

— Евгений Писарев рассказывал мне, что его в молодняке нынешнем, с которым он занимается, удивляет приверженность здоровому образу жизни. Он говорит — они совсем не выпивают.

— Понимаешь, мы с ним можем сейчас заняться «пропагандой». Но если кто-то совершенно органично и естественно этим не занимается, это на здоровье. Вопрос другой, ведь не даром Иисус воду в вино превратил на свадьбе. Потому что Парацельс (швейцарский алхимик, врач, философ эпохи Возрождения. — «ВМ») сказал: «Все есть яд и все лекарство». Одно дело нажраться, как свинья…

— От дозы все зависит, да?

— Зависит, зависит, но это ж соки жизни, это ж не так все просто, и кто-то сообразил, и вот этот перегон и напиток замечательный. Это, если всерьез, как это сейчас не смешно прозвучит, скорее в определенных дозах нужно, потому что ты пропускаешь через себя соки земли, вообще-то говоря. Да, это красиво выглядит и может быть смешно, но я к этому так отношусь, например.

Потом ведь мы в стрессе живем, а алкоголь это все-таки облегчает, если не перебирать, не уходить в иные миры. Это нормально, ты чувствуешь — да ничего, это перемоем, то, се, пятое, десятое… Все зависит от дозы. Но если кому-то это совсем не нужно, значит, и не нужно, чего тут такого?

— Если надо выбрать какую-то одну картину, это будет «Мусульманин»? Или все по-своему близки и хороши?

— Не хочется выбирать, ну правда, они как дети. Вопрос другой: какая картина определенное влияние оказала. Это «Зеркало для героя», вне всякого сомнения. Я до этого две картины снял и даже сомневался — не зря ли я поменял профессию архитектора. Это было не то, чего я хотел. И вот «Зеркало для героя» — на этой картине пришло чувство совершенно невероятное: когда получается то, что ты хочешь.

ДОСЬЕ

Режиссер и кинодраматург Владимир Хотиненко родился в 1952 году в Славгороде, на Алтае. По первому образованию — архитектор, работал на Свердловской киностудии художником-постановщиком, в 1982-м окончил Высшие режиссерские курсы ВГИКа (мастерская Никиты Михалкова). Как режиссер дебютировал фильмом «Один и без оружия» (1984), который снял в тандеме с Павлом Фаттахутдиновым. Известность пришла к Хотиненко после картины «Зеркало для героя» (1987), а его лента «Мусульманин» (1995) с Евгением Мироновым в главной роли стала знаковой для отечественного кино.

Народный артист России, лауреат премий «Ника» и «ТЭФИ», обладатель Гран-при Международного фестиваля в Монреале.

Читайте также: Сосо Павлиашвили: Мне петь осталось четыре года