Джулиан Генри Лоуэнфельд: В США знают всего трех русских писателей, и среди них нет Пушкина

В четверг, 23 апреля, во всем мире отмечают день книг и авторского права. В преддверии этой даты специальный корреспондент «Вечерней Москвы» встретилась с американцем Джулианом Генри Лоуэнфельдом. Однажды услышав русскую поэзию, он стал одним из лучших переводчиков Пушкина на английский язык, а кроме того, он специализируется на авторском праве. Сейчас Лоуэнфельд живет и работает в России. И часто ездит на родину, где знакомит соотечественников с русской литературой.

— Джулиан, расскажите о семье.

Я родился в Вашингтоне. Мой папа работал в Госдепе, да, в том самом!

— Так вы мажор!

— Наверное (смеется). Отец был советником Кеннеди, а потом Джонсона. Я из династии юристов. Юристами были мой дедушка, папа, дядя. Моя сестра стала уголовным защитником. Выбор моей профессии, казалось, был предрешен. Если бы, когда я родился, кто-нибудь сказал моему отцу, что его сын полюбит Россию, он бы очень удивился. Я помню холодную войну, идею, что Советский Союз — империя зла, а русские — злобные, жуткие люди. Русских мы боялись всех! Коммунистами можно было детей пугать. У нас были уроки гражданской обороны, и мы все боялись, что СССР бросит на нас бомбу.

— А действительно американцы строили бункеры в подвалах домов?

— Более того, в школах нам давали инструкции, что делать в случае ядерного взрыва.

— А как полюбили Россию?

— Впервые я услышал русский язык в Гарварде: в аудитории кто-то пел песню Булата Окуджавы «Молитва Франсуа Вийона» — «Пока земля еще вертится…» Я даже не знал, что это за язык, но до сих помню это ощущение, как у меня вся душа выворачивается наизнанку и по коже бегут мурашки. Я сказал себе: я выучу этот язык! Хотя родные меня не очень поняли. Они сказали: ты что, хочешь быть шпионом? Нет! Какой из меня шпион? Я такой рассеянный, любую секретную папку оставлю в кафе. Но мне всегда хотелось быть драматургом и поэтом. И русский язык — такой мелодический, звонкий, тонкий — затронул какие-то важные струны моей души. На юриста учиться я продолжил, чтобы не огорчать родителей (они боялись, что увлекшись русским языком, я по миру пойду). И это хорошо, что у меня теперь две специальности. Одно время я здесь был юристом на киностудиях «Союзмультфильм», «Мосфильм», «Ленфильм» — по авторскому праву.

— Окуджава — это внезапно. А как все-таки пришли к Пушкину?

— В США знают трех русских писателей — Толстого, Достоевского, Чехова... стоп. Но как можно судить о России только по «Толстоевскому» (смеется)? Как любила шутить моя наставница по русской литературе, есть два вида людей: те, кто читал «Братьев Карамазовых», и те, кто еще не читал. Но все-таки больше всего русского, мне кажется, в Пушкине. Он сформировал и язык, и мышление, и это вот русское тепло, которое я ощущаю все время, — оно исходит от солнца нашей поэзии, потому что я теперь русский тоже. Однако мое знакомство с русским языком было непростое. Жуткие учебники, жуткие методички. Я не любил делать упражнения, не понимал орфографию. И тогда преподавательница сказала: «А что вы любите?» — «Поэзию». — «Хорошо, я вам дам поэзию, но она намного выше вашего уровня знаний». И показала мне стихотворение «Я вас любил…»

— Что сказали близкие о вашем желании жить в России?

— Сказали, что я ку-ку. Моя сестра до сих пор так, наверное, считает.

— Их можно понять: бытует мнение, что США — самая удобная страна в мире.

— Я разве сказал что-то плохое? Я очень люблю Америку. Но мог бы критиковать неравенство, беспощадное, какое-то такое «корпоративное» отношение ко всему. Мы в Америке часто друг друга не слушаем. Меня удивляет, что все в мире стремятся жить по-американски. Такой потребительский подход к жизни.

— Так у нас тоже этого хватает!

— Я об этом и говорю! Разве кока-кола — американская культура? Нет. Американская культура — это Марк Твен, Уитмен, Фолкнер, блюз, джаз, Пит Сигер (исполнитель народной музыки. — «ВМ»). А кока-кола — это ничья культура. Но Америка и Россия имеют кое-что общее. С одной стороны, идеализм, высокая культура, с другой — материализм и цинизм. И здесь, и там нужен доктор Ухоглаз, поскольку то, что слышишь — это не то, что видишь (смеется). Когда я впервые приехал в Россию, уже была перестройка. И первое, что я увидел, выйдя из поезда «Хельсинки — Санкт-Петербург» на пограничном пункте, — это огромный плакат «Курить строго запрещается». Прямо под ним стоял русский пограничник и курил.

— Как получилось все-таки, что вы осели в России надолго?

— Я руководитель замечательного проекта «Пушкин всему миру». Перевожу, продаю книжки, также мы проводим мероприятия, концерты, показываем, какой чудный Александр Сергеевич.

— В Америке удается проводить просветительскую работу?

— Уж надеюсь! Хотя я чураюсь слова «просветительский», в нем есть какой-то прагматический смысл, что-то связанное с принуждением, «невкусно, но полезно». А Пушкин — это очень вкусно. Это красота и свобода. Нужна ли просветительская работа, чтобы любили Моцарта? Нет.

— Но Моцарту не нужен переводчик. А Пушкина на Западе если и знают, то как либреттиста оперы Чайковского «Евгений Онегин».

— Я вам не скажу за всю Америку, но, безусловно, Пушкина хуже знают, чем прозаиков: поэзию трудно перевести. Представляете, если бы Шекспир был только в подстрочнике без переводов Пастернака, Маршака, Лозинского? На французский Шекспира переводил Вольтер, на немецкий — Шлегель. И так далее. А в случае с Пушкиным все спотыкались об очень трудный русский язык, который надо выучить. Он ведь никогда не был самым популярным языком в мире. В Америке второй язык — испанский, потом — французский. Сейчас уже и китайский. Но до русского дело так и не дошло.

— Но в мировоззрении Пушкина много было от французской культуры.

Очень хорошо, что я уже говорил по-французски, когда начал изучать русский и Пушкина. Если ты прочел Вольтера, Дидро, Руссо, Расина, Корнеля — это очень помогает понять Пушкина. В них есть грация, гармония, баланс. Это все свойственно и Александру Сергеевичу. В лицее у него было прозвище Француз, и лучше всего он успевал по французскому языку и русской словесности — ну еще бы!

— Вы перевели «Онегина», сохраняя онегинскую строфу и соблюдая классическую рифму. Хотя поэты рифмой давно пренебрегают.

Мне досталось за это! Довольно известный английский профессор литературы сказал мне: «Зачем вы переводите Пушкина, сохраняя его ритм? Есть же традиционные ритмы традиционных английских поэтов». Но я ответил: Пушкин — русский поэт! В звучании есть значение. Надо его музыку передавать, иначе теряется что-то очень важное. Если переводить только смысл — это не работает. У Толстого есть эссе «О Шекспире и о драме», где говорится, что Шекспир — посредственный поэт и самая худшая его пьеса — «Король Лир». Несимпатичные ему эпизоды Толстой пересказывает прозой, и читателю может показаться, что действительно «Король Лир» — нелепица полная.

— Это как в анекдоте: «Фигня ваш Карузо! Мне Рабинович напел».

— Хотя замечу в скобках: Толстой — сам король Лир русской литературы. Важно не только ЧТО сказано, но и КАК сказано. «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» — и что-то сразу происходит с нами, читателями. Мы заворожены этими словами, может быть, даже больше, чем сам поэт, переживающий «чудное мгновенье». Я не знаю, как умом переводить, мне близко — сердцем.

— Но переводите очень близко к тексту. Это большое искусство. У вас получается лучше, чем у Набокова.

— Я скажу вам большой секрет: когда вы стараетесь сохранить музыку автора, перевод получается точнее.

— Словарный состав английского языка, по некоторым смелым оценкам, достигает миллиона слов, поэтому вам нетрудно подбирать синонимы. А в нашем словаре Даля всего 200 тысяч.

— Русский тоже богатейший! Но это разное богатство. Например, мы не сможем сказать по-английски: «Давай выпьем винишка». Нет слова «винишко» в английском языке. Только «вино».

— В СМИ время от времени возрождается спор о возрасте Татьяны. Многим покоя не дает строчка из четвертой главы о «девочке в тринадцать лет». Она относится к няне героини, но многие считают, что именно Татьяне было тринадцать.

— Вы видели рисунок Пушкина, на котором изображена плачущая Татьяна? Там вполне взрослая девушка, как минимум лет семнадцати. Как раз этот возраст Татьяны обозначал сам поэт в письме к Вяземскому. Кроме того, восемнадцать тогда — это двадцать восемь сегодня. Анна Петровна Керн вышла замуж в семнадцать. Много можно проводить параллелей Онегина с Пушкиным, но точно отметил Кюхельбекер: Татьяна похожа на Пушкина. «Она любила на балконе предупреждать зари восход» — это про кого? Про Александра Сергеевича тоже.

— А как вам проза Пушкина?

— Пушкин — это Парфенон прозы. Полнота, глубина и ничего лишнего. Но все-таки для поэта переход к прозе — это вынужденная мера. Какое-то пренебрежение к прозе у Пушкина, может быть, тоже было. В «Повестях Белкина» он якобы издатель. Он как бы отстраняется. Но «князю прибыль, белке — честь». Прозу читали много, и она давала возможность заработать.

— А что вы думаете о «Капитанской дочке»? Сегодня это произведение — «универсальная отмычка» для девятиклассников, которые готовятся к ОГЭ. В одном из заданий нужно написать сочинение на тему какого-нибудь морального качества. «Красота», «Дружба», «Предательство», «Зависть» и так далее. И нужно привести пример из литературы. А «Капитанская дочка» — это почти полная энциклопедия пороков и добродетелей, поэтому дети ее усиленно штудируют под руководством учителей.

— Это очень хорошо. И нельзя забывать, что до «Капитанской дочки» Пушкин сочинял сказки. Недаром он начинает повествование, убеждая нас, что Петруша Гринев — в чем-то дурачок. Но его полная бесхитростность становится точкой роста. Это притча о том, что милосердие, любовь важнее, так сказать, «процессуального права». Это такая медитация о самом мироздании. «Не было бы счастья, да несчастье помогло». И конфликт поколений, и столкновение культур — когда мосье Бопре, учителя Петруши, выгоняют за его страсть к водке и к женщинам. Притом Пушкин показывает сложность, непредсказуемость человеческой души. Даже у абсолютного негодяя Швабрина есть какое-то обаяние. Пушкин — это действительно энциклопедия и еще — большая радость. И хочется передать эту радость англоязычному читателю. Это настоящий культурный мост через океан. Если ты читаешь и любишь Пушкина, невозможно ненавидеть Россию.

Что думают о России в Америке

Как показывают результаты опросов Института общественного мнения Gallup, почти двадцать лет после распада СССР американский народ положительно относился к России. Однако с 2013 года рейтинги нашей страны среди американцев начали потихоньку снижаться. В феврале 2013 года 44 процента жителей США оценивали нас доброжелательно, но в 2014-м, после того как Россия предложила убежище сотруднику ЦРУ Эдварду Сноудену, доля симпатизирующих нам американцев снизилась до 34 процентов. Впервые Россия возглавила список «стран-вредителей» в 2015 году, но тогда только 18 процентов респондентов предложили ее в качестве основной угрозы. Зато в 2019 году опрос показал, что отношение североамериканских жителей к России такое же, как в период холодной войны. Выяснилось, что они считают нашу страну главным врагом США: такое мнение высказали 32 процента опрошенных.

Кроме того, 52 процента американцев оценили военную мощь России как «критическую угрозу» жизненно важным интересам США. Исследователи из Gallup считают, что на ухудшение имиджа России, возможно, влияет напряженность между США и нашей страной из-за гражданской войны в Сирии, а также с допинговым скандалом, разразившимся после зимних Олимпийских игр 2014 года. Сейчас негативно к России относятся 73 процента американцев.

СПРАВКА «ВМ»

Джулиан Лоуэнфельд с отличием окончил Гарвардский университет, защитив диплом по русской литературе, стажировался в Ленинградском государственном университете. Получил диплом юриста в НьюЙоркском университете. В России стал Лоуэнфельд широко известен как «адвокат Чебурашки»: будучи специалистом по защите интеллектуальной собственности, он часто представлял интересы российских киностудий в суде, в том числе «Союзмультфильма», «Мосфильма» и «Ленфильма».

Читайте также: Трагизм самоизоляции и перезапуск нашей культуры