Купите бублички, горячи бублички.Торговцы и рынки в нашем городе от Средневековья до современности

Любой город живет, пока торгует. И наоборот — торгует, пока живет. Лишь перед самым концом света, по Библии, настанет «время, когда никто не сможет ни покупать, ни продавать». Так что, как и любой другой крупный город, Москва торговала, торгует и будет торговать; а знаменитые рынки столицы становятся туристической и исторической достопримечательностью, нашей гордостью.

За почти девять веков истории московские рынки много раз меняли внешний вид, название, местоположение. Но традиция не прерывается: на новом месте непременно формируется та же культура — пусть в другой одежде и с другими прилавками, но с теми же лицами, товарами и словечками. И мы — гурманы, коллекционеры, а может, и обычные, неприхотливые и непритязательные люди — снова и снова идем туда, чтобы купить и продать, продолжая жизненный круг.

ДЛЯ ДУШИ

Когда Красную площадь после великого пожара 1547 года расчистили от всех торговых лавок и построек — на ней лишь раз в год, перед Пасхой, стала кипеть жизнь. Вербный торг был праздником сам по себе, на него сходились и съезжались отовсюду. Коренная, допетровская Россия так сильна, так видна была в этом торге, что и в 1910-х годах писатель Иван Шмелев запомнил, а художник Аполлинарий Васнецов зарисовал этот торг таким же практически, каким он был еще до Петра Великого.

— Там продавали все, что только можно было затащить на временное торговое место, — рассказывает краевед Александр Можаев. — Например, легкую мебель, скобяные товары. И, конечно, все виды продуктов для грядущего праздничного стола — под разговение. И украшения, развлечения, все весеннее, все праздничное для затосковавшей долгим постом публики.

Поражает — как после разгула Вербного торга москвичи резко переходили к самому суровому посту Страстной недели.

После того как на Красной площади организовали почетный большевистский некрополь, увенчанный Мавзолеем Ленина — огромное пространство превратилось как бы в храм, в котором какой уж базар, какие гулянья и разносчики! Но сезонные базары возродились позже — уже после Великой Отечественной — на множестве городских площадей. «Здесь игрушки и хлопушки! У нас много тут подарков!» — зазывает Дед Мороз в первых кадрах нашего новогоднего гимна — «Иронии судьбы...» Уже давно в наших квартирах слишком разная мебель, никогда не подойдут к двум квартирам одинаковые ключи — но базары остались.

КУЛЬТ ЖЕЛУДКА

 С XVII века главное место торговли продуктами в Москве — Охотный ряд, в честь которого и одноименная улица. Все сорта мяса и птицы, фрукты, рыба, молоко — до появления магазинов в самом конце XIX века продукты покупали только здесь.

Чтобы выбрать — нужно было быть в известном смысле профессионалом: ни холодильниками, ни щепетильностью лавочники-охотнорядцы не были богаты. Санитарная комиссия в 1880-х годах изумлялась зловонию в некоторых лавках и аршинным крысам, которым были страшны не коты, но только фокстерьеры, которых держали лавочники.

— И все-таки не стоит забывать, что рядом с тухлятиной продавали и те самые свежайшие продукты, которые потом шли в работу в знаменитых трактирах и ресторанах, которыми славилась старая Москва, — говорит исследователь русского быта Алексей Митрофанов. — Это две стороны одной медали, и будет несправедливо забывать одну из них. Так что помянем Охотный ряд добрым словом! Лавки были навсегда закрыты и разобраны в конце 1920-х годов, но свежие продукты не исчезли — их продолжали покупать на рынках. Центральный, Тишинский, Даниловский, Рижский — репутация «самого гастрономического» передавалась, как переходящий приз, от одного рынка к другому. Сейчас — и уже более десяти лет — столичные рестораны и любители вкусненького ездят за продуктами на Дорогомиловский рынок, что близ станции метро «Студенческая». Снедь дороже, чем в большинстве магазинов — зато свежая и отменного качества. И, как во времена Охотного ряда, у большинства взыскательных клиентов есть свои любимые продавцы.

СТАРЫЕ ВЕЩИ ПОКУПАЕМ

После войны и великого пожара 1812 года появились в Москве совсем особые рынки. е, на которых торговали по бедности или из азарта «на грош пятаков купить». Рынки подержанных вещей. Сначала москвичам было разрешено торговать старыми вещами на Смоленском рынке, затем настал черед знаменитой Сухаревки.

Для московской бедноты рынок был возможностью дешево (хоть и не всегда гигиенично) одеться и обуться, а для людей не нуждающихся, но «желающих странного» — толкучки стали главным источником всевозможных редкостей и антиков.

Больших блошиных рынков было два. Толкучий, который за свою историю кочевал много, от Смоленской площади к стенам Китай-города, потом в Замоскворечье, оттуда на Тишинский рынок и вплоть до нынешнего замкадовского Новоподрезкова. И Сухаревка, не менявшая дислокации, но несколько раз закрывавшаяся (в 1934 году — со сносом Сухаревой башни — уже окончательно).

— Страшно всех интересует Сухаревка, а вместе с тем и развращает, — пишет в дневнике 1919 года москвич Никита Окунев. — Покупатели и продавцы по нужде после нескольких посещений Сухаревки превращаются сами в спекулянтов, и идет какой-о дьявольский кавардак, круговой обман, взаимное околпачивание, сознательное повышение цен на жизнь.

— Для коллекционеров полного аналога Сухаревки так и не появилось, — говорит антиквар Петр Сейбиль. — Новоподрезково выполняет функцию рынка для бедноты, хорошие вещи оттуда немедленно перекочевывают на Вернисаж в Измайлове — специальный рынок для коллекционеров. Там постоянный состав продавцов, там несведущего человека могут и обмануть, но с торговцами мы говорим на одном языке, и это ценно.

КУПИТЕ БУБЛИЧКИ!

Разносчики всего что угодно — от пирожков до сигарет — мельчайший московский бизнес, источник полуголодного, но существования и призрачный шанс стать новым Алексашкой Меншиковым? — Бесчисленное количество магазинов и еще больше торговцев, у которых, кроме корзины с яблоками, мандаринами ничего нет, — записывал свои московские впечатления в середине 1920-х немецкий журналист Вальтер Беньямин. — Чтобы защитить товар от мороза, его накрывают шерстяным платком, поверх которого на пробу лежат две-три штуки. Изобилие хлеба и другой выпечки: булочки всех размеров, кренделя и, в кондитерских, очень пышные торты. Из жженого сахара возводят фантастические сооружения и цветы.

— Конечно, эти люди не афишировали себя, ведь уличная торговля в значительной степени была нелегальная, — отмечает краевед Алексей Дедушкин. — Кстати, тогда, как и сейчас, изрядную часть этой уличной торговли держали столичные диаспоры, ведь их сплоченность для такого дела вовсе не лишняя.

Уличной торговлей не гнушались и советские тресты — прежде всего знаменитый «Моссельпром», нанимавший сотни девушек для торговли папиросами. Папиросницы так будоражили фантазию москвичей, что вошли в искусство: кинофильм 1924 года «Папиросница от «Моссельпрома» стал дебютным для великих Игоря Ильинского и Михаила Жарова.

Разносчики советских трестов — с мороженым, минеральной водой — со временем переселились в киоски. Зато возникли — на трудном рубеже 1980-х и 1990-х — новые мелкие торговцы: носками, вязаными шапками. Сейчас они мирно сосуществуют с разносчиками уже следующего поколения — теми, что в автомобильных пробках продают мелкие сувениры и зарядные устройства.

ПЕРЕПЛЕТ ПУШКИНА ПОМНИТ

Книжники Москвы с XVII столетия «гнездились» на Никольской улице, вблизи первого русского Печатного двора (позже — Синодальная типография). Аура книжности и сейчас не покинула те места — ведь типографии наследовала Славяно-греко-латинская академия, а потом и Историко-архивный институт. Но мелких торговцев книгами и букинистов отсюда выгнала советская власть.

— Хотя книжная торговля никогда не прерывалась, букинистика всегда считалась делом подозрительным, — говорит краевед Никита Брусиловский. — Мало ли какую «идейно неверную» книгу удастся найти на развалах! Долгое время букинистическая торговля жила в магазинчиках и лавочках. Развалы вновь появились лишь в перестроечные годы — но уже не на Никольской, а в других районах. Сейчас открытые лавки букинистов работают на Арбате — даже в лютые морозы.

— Я редко стою на Арбате сам, нанимаю людей, — говорит букинист Юрий Лучников. — И самые ценные книги все же продаю в помещении. Но как книжный клуб, как место встреч букинистический развал на Арбате незаменим!

НАПИСАНО ПЕРОМ

■ Иван Шмелев

«Лето Господне»

Какой же великий торг! Широкие плетушки на санях — все клюква, клюква, все красное. Ссыпают в щепные короба и в ведра, тащат на головах.

— Самопервеющая клюква! Архангельская клюква!..

И синяя морошка, и черника — на постные пироги и кисели. А вон брусника, в ней яблочки. Сколько же брусники! Вот он, горох, гляди... хороший горох, мытый. Розовый, желтый, в санях, мешками. Белые мешки, с зеленым, — для ветчины, на Пасху.

— «В Англию торгуем... с тебя дешевше».

Играют золотые огурцы в рассоле, пляшут. Вылавливают их ковшами, с палками укропа, с листом смородинным, с дубовым, с хренком. Антон дает мне тонкий, крепкий, с пупырками; хрустит мне в ухо, дышит огурцом.

— Весело у нас, постом-то? а? Как ярмонка. Значит, чтобы не грустили.

■ Владимир Гиляровский

«Москва и москвичи»

Старая Сухаревка занимала огромное пространство в пять тысяч квадратных метров. А кругом, кроме Шереметевской больницы, во всех домах были трактиры, пивные, магазины, всякие оптовые торговли и лавки — сапожные и с готовым платьем. В ближайших переулках — склады мебели, которую по воскресеньям выносили на площадь.

Главной же, народной Сухаревкой была толкучка и развал.

Какие два образных слова: народ толчется целый день в одном месте, и так попавшего в те места натолкают, что потом всякое место болит! Или развал: развалят нескончаемыми рядами на рогожах немудрый товар и торгуют кто чем: кто рваной обувью, кто старым железом; кто ключи к замкам подбирает и тут же подпиливает, если ключ не подходит.

А карманники по всей площади со своими тырщиками снуют: окружат, затырят, вытащат. Кричи «караул» — никто и не послушает, разве за карман схватится, а он, гляди, уже пустой, и сам поет: «Караул! Ограбили!» Один художник-реставратор возвращался как-то в воскресенье с дачи и прямо с вокзала, по обыкновению, заехал на Сухаревку, где и купил великолепную старую вазу, точь-в-точь под пару имеющейся у него.

Можете себе представить радость настоящего любителя, приобретшего такое ценное сокровище! А дома его встретила прислуга и сообщила, что накануне громилы обокрали его квартиру.

Он купил собственную вазу!

■ Евгений Иванов

«Меткое московское слово»

По обычаю прежнего времени приказчики, то есть продавцы «при растворах», стояли снаружи и наперебой затягивали в свой магазин каждого прохожего. При исполнении своих обязанностей зазывальщиков они один перед другим щеголяли искусством разговора. «Шелк, атлас, канифас, весь девичий припас!»

— «Платья венчальные, для вдов трауры печальные, для утехи любовной не вредные кринолины проволочные медные!»

— «У нас все без обману, матерьял без изьяну, имеем подушки пуховые, кровати двухспальные ольховые!»....

На одной из палаток, заваленной соленой рыбой-кетой, красовалась следующая красочная надпись: «Сам ловил, сам солил, сам продаю!» На соседней палатке, торговавшей тем же товаром, висела другая надпись: «Сам не ловил, сам не солил, а дешевле соседа продаю!»

ЦИФРА

70 лет - именно в этом возрасте вещи по неписаным международным правилам начинают считаться антиквариатами. Лишь для уникальных художественных предметов эта цифра снижается — но ненамного, до полувека.