РОДИОН ЩЕДРИН: НЕ НАДО ОДЕВАТЬ ГЕРМАННА В МУНДИР СОВЕТСКОГО МИЛИЦИОНЕРА

[i][b]Блистательная супружеская пара – Родион Щедрин и Майя Плисецкая – прилетела в Москву, как это часто случается в последние годы, буквально на считанные дни. Наша короткая встреча прошла в их квартире на Тверской, где каждый сантиметр пространства дышит балетом и музыкой. Композитор недавно признался, что за последние 12 лет работы на Западе он написал невероятно много – более 40 сочинений. Но лишь немногие из них изредка звучат сегодня в России.[/b][/i][b]– Родион Константинович, вашу «Лолиту» все же поставил Пермский театр, а Москва все только разговоры вела…[/b]– «Лолиту» показали в Москве, на сцене «Новой оперы», и, если судить по зрительскому вниманию, по особой тишине в зале, по продолжительности аплодисментов, то я бы поставил пермякам жирный плюс. Зал был полон – и это несмотря на то, что рекламы не было практически никакой! Москва, кстати, всегда отличается тем, что информация здесь просачивается совершенно иными путями, чем во всем остальном мире.[b]– У вас лично нет ощущения, что в провинции сегодня более серьезно, более трепетно подходят и к драме, и к опере? В Москве часто попадаешь на такую халтуру...[/b]– Не хочу кидать камень ни в Москву, ни в Петербург, но столичные города сегодня просто пресыщены количеством гастролеров. А провинция нет. Там каждый спектакль – событие. Где бы я ни был – в Перми ли, в Самаре или где-то еще, – везде я вижу невероятный трепет при подготовке премьер. И еще чувствуется огромное желание обязательно вытащить зрителя в театр. А в Москве мы с Майей Михайловной недавно посетили пять драматических спектаклей. С двух ушли после первого действия. Понимаете, это был такой хороший уровень задорного капустника... Не хочу сказать, что в столице совсем нет хороших спектаклей, но, если брать театральную ситуацию в целом, их крайне мало.[b]– Когда вы работаете на Западе, насколько вы как автор музыки вправе влиять на режиссерскую концепцию спектакля?[/b]– Конечно, композитор имеет право голоса. И было бы странно, если бы это было не так. Пока мне в этом отношении везет, и серьезных конфликтов с режиссерами при постановке моих сочинений я не помню. А качество режиссуры – это общая беда и в наших театрах, и на Западе. Мне, например, однажды пришлось видеть оперную постановку «Пиковой дамы», в которой Германн был одет в форму советского милиционера с портфелем в руках. Что там было – доносы, рапортички? И царица Екатерина в финале акта распахивала свой царский парчовый туалет и оставалась на авансцене в чем мать родила. А играла ее та же актриса, что и графиню.[b]– Вы уже больше десяти лет живете в Германии. Работа композитора на заказ диктует вам какие-либо строгие рамки – не временные, а в художественном замысле?[/b]– Нет. Как правило, я абсолютно волен, другое дело, что я могу прислушиваться к пожеланиям и учитывать их при работе, но не более того. Например, мне могут сказать: мы были бы рады, если бы вы обратились к русскому сюжету. А в остальном – как раз только регламент во времени. Недавний заказ Нью-Йоркской филармонии – «Очарованный странник» по Лескову – мне нужно было уложить в час пятнадцать – час тридцать. Так вот, на прогоне директор филармонии стоял в зале с секундомером в руках. А недавно в Японии мне сделали чрезвычайно интересный заказ – сочинение для тысячи виолончелей. Мне уже показали зал, сцену и – самое любопытное! – весь список музыкантов по именам и фамилиям. По этому поводу уже родилась шутка, что устроителям придется заказывать не одну, а две тысячи авиабилетов для музыкантов, так как каждая виолончель требует для себя отдельного места. Знаете, Слава Ростропович всегда говорит представителям авиакомпаний: «Моя виолончель любит сидеть у окна».[b]– Вы неоднократно подчеркивали, что авангард как новое направление в музыке ХХ века очень быстро исчерпал себя. Что, по-вашему, выдержало испытание временем?[/b]– В том-то все и дело, что авангард его не выдержал. Мало того – он отвратил от себя огромное количество слушателей, которые просто любят музыку, мир звуков. Сегодня авангард, конечно, существует, но как бы в резервации. В Мюнхене есть специальный абонемент «Musiсa Viva», который меня очень интересует как профессионала. На него рассылаются специальные приглашения, а на концерты идет только специальная аудитория, то есть каждый раз это одна и та же публика. В филармонических же программах этой музыки нет совсем.[b]– В истории музыки останется только название?[/b]– Факт его существования. Авангард способствовал многим технологическим сдвигам, которые произошли в музыке. Много нового найдено в звукозаписи, в звукоизвлечении, в контрастах и оркестровке, но к сути искусства – тронуть человека – авангард не подошел.[b]– Недавно мне довелось прочитать книгу диалогов с Игорем Маркевичем. Запомнилось то, какую важную роль для него в момент сочинения музыки мог играть любой потусторонний звук, даже шум запруженного шоссе за окном. Не только отрицательную: бывало, рождались и удачи. А как у вас?[/b]– Если мы не глухи (Бетховен был исключением), то весь мир окружающих звуков так или иначе вхож в нас. И с отрицательными реакциями, и с положительными. Это абсолютно точно подмечено.[b]– Родион Константинович, многие ваши сочинения навеяны прозой. Что для вас служит толчком, в какой момент вы чувствуете: ага, этот текст может быть воплощен в музыке?[/b]– Я начну с патриотического заявления. Уверен, что нет в мире ни одной литературы столь богатой, как русская. И для музыкантов она еще остается огромным нетронутым материком. У того же Лескова, по моему ощущению, есть фантастическое количество сюжетов абсолютно музыкальных. И у Чехова тоже… Кстати, идею «Дамы с собачкой» нам нечаянно подсказал один из шведских журналистов после премьеры «Чайки» в Гетеборге, спросив у меня, почему никто из композиторов до сих пор не обратился к этому чеховскому сюжету. У нас в семье действительно сложились очень тесные взаимоотношения с литературой. Я постоянно говорю Майе: «Не читай столько, ты испортишь зрение!» Но она читает и читает, причем, как правило, классику.Вот сейчас летели в самолете, она перечитывала – наверное, уже в сотый раз Куприна: «Олесю», «Поединок», «Гранатовый браслет». Удивительная энциклопедия жизни, чувств, общения между людьми, их быта. Это чисто по-человечески не может не трогать художника. «Мертвые души» – это же просто Библия для каждого человека, для которого родной язык русский. Я до сих пор с наслаждением, как в первый раз, могу перечитывать любую страницу Гоголя.[b]– Но судьба вашей оперы на сюжет «Мертвых душ» была не простой. Сегодня даже смешно говорить о тех цензурных глупостях.[/b]– Она была не совсем благополучной, но все же счастливой. Во всяком случае, ее не постигла участь балета «Анна Каренина». Сегодня в это трудно поверить, но на прогоне «Анны Карениной» были заперты все двери в зрительный зал, на страже стояли церберы, а балерина Марина Кондратьева, которая танцевала Анну во втором составе, даже не имела возможности увидеть репетицию из зала! Когда я недавно рассказал об этом иностранным журналистам, они, по-моему, подумали, что у меня мания преследования.[b]– Щемящая, почти физически изматывающая музыка «Дамы с собачкой» – не просто тоска по счастью, которое было так близко и возможно, но скорее какой-то несбыточный сон.[/b]– Думаю, что величайший Чехов ошибся в мечте о будущем человечества. К сожалению, мы не становимся лучше. Человечество все лживее и безжалостнее к ближнему. Ошибся не только Чехов, но и другие мыслители. У него же многие вещи просто пропитаны печалью. Странный, нелогичный диалог героев в пьесах, а внутри бушуют такие страсти, такие Везувии! Очень, очень много у него скрытых пластов. В «Даме с собачкой» много скрытой печали, и Гуров, и Анна Сергеевна понимают, что они не могут быть счастливы. Ощущение себя в железной клетке, постоянное стремление вырваться, воспарить. А Майя невероятно тонко чувствует музыку, каждый инструмент в оркестре. Ведь там практически одни струнные, всего несколько духовых инструментов.[b]– Когда произведение закончено, уходит от вас – вы способны в целом предсказать его судьбу?[/b]– Вдруг начинают работать какие-то абсолютно непредсказуемые вещи. Их просто нельзя объяснить. Я часто ошибаюсь, но потом невероятно радуюсь нежданному успеху. Разве мог я когда-нибудь предположить, что «Кармен-сюита» будет звучать в мире каждый день? Критика приняла ее сугубо отрицательно, не говоря уже о том, что в Союзе композиторов реакция была просто похоронная. Я помню, как балет отстаивал Дмитрий Дмитриевич Шостакович. А когда «Карменсюиту» впервые сыграли в Англии, критика единодушно высказалась отрицательно. И вот недавно мне прочитали по телефону рецензию из «Файненшл таймс» по поводу недавней постановки «Кармен-сюиты» в «Ковент-Гарден». Так вот, там буквально сказано, что единственным достоинством этого спектакля стала замечательная партитура Щедрина. А вспомните Чайковского, который писал брату о своей неудачной, статичной опере, имея в виду «Евгения Онегина». А Кюи как его изничтожал – просто ни одного доброго слова! А сегодня в редком театре не идет «Онегин». С «Кармен» Бизе та же история…[b]– А если вы, наоборот, не сомневаетесь в успехе?[/b]– Здесь тоже случаются странные вещи. У меня есть концерт для трубы, который я написал по заказу Питтсбургского оркестра. Он издан, напечатаны клавир и партитура, сделана великолепная запись в Финляндии. Его исполняют, но все же редко. Я-то считал, что он вполне может стать шлягером, учитывая тот факт, что в мире в принципе немного написано музыки специально для трубы. Остается тешить себя мыслью, что когда-нибудь, лет через 30–40 концерт будет более востребован. Я посмотрю с того света, улыбнусь и скажу: «А-а, заиграли!..»