[i]За те почти четверть века, что я его знаю, он мало изменился: разве что в игривую ироническую повадку успешного легкокрылого молодца вплелась столь же ненавязчивая заматерелость – с некоторым оттенком грусти кое-что повидавшего в этой жизни мужика. Чему удивляться, разумеется, нет причин – человеку все-таки 50.[/i][b]Просто рассказываю истории – Неловко начинать с реверанса, но юбилей все-таки.Вот что меня удивляет: «серьезная» литература у нас сейчас известно где, писатели – соответственно. Детективов ты не пишешь, в «букерах» не ходишь, классические каноны не попираешь. На Нобелевскую премию, насколько я знаю, тоже пока не выдвигался. Но! Тебя читают! Сам то и дело вижу – в метро, например. И читатель тебя знает – слышу. Короче, на чем стоишь? Только без пафоса, пожалуйста.[/b]– Я стараюсь писать серьезные вещи, но писать интересно. Прозаик – это человек, который умеет прежде всего рассказывать истории о жизни.Думаю, бог меня наградил даром интересно рассказывать такие истории. Я вместе с читателем пытаюсь разобраться в нашей жизни. Я всегда писал о том, что меня волновало, никогда не просчитывая при этом возможных последствий. Ну, кому могло прийти в голову, что премию Ленинского комсомола могут дать за достаточно жесткую критику комсомола ([i]за повесть «ЧП районного масштаба». [/i]– [b]В. Г.[/b])? [b]– Из армии ты вернулся в пальто «из матраса», ставшем легендой между твоими приятелями. Что тобой больше двигало в те годы, когда ты начинал марать бумагу: литературный зуд или элементарное желание «выбиться в люди»? [/b]– Я не связывал в одно целое свои литературные опыты и проблему социального роста. Я вырос в рабочей среде и, естественно, хотел подняться по социальной лестнице. Но для этого я защитил диссертацию, работал в газете… При этом на мое развитие как писателя мои социальные задачи не влияли.Я был человеком советским, и свою активность, которая досталась мне с детства, я, естественно, реализовывал через легальные формы. О чем пишет начинающий прозаик, если он, конечно, не обчитался Пруста и Камю? Он пишет о своем жизненном опыте. Обо всем этом я писал честно. Я же не виноват, что другие писатели о той же армии, школе, комсомоле писали нечестно. Я всего лишь предложил вариацию критического реализма, который на фоне бытовавшего соцреализма вызвал такую бурную реакцию общества.[b]– Ты был активным комсомольцем, даже секретарем комсомола Московской писательской организации. Только не говори, что тобой двигали «светлые идеалы». На идеалиста ты всегда был мало похож.[/b]– В эту организацию входили 30 миллионов человек. Ты же не скажешь, что все они были «гнилые»? Во многом гнилым был аппарат. Но я об этом и написал в «ЧП районного масштаба»! Иногда повесть путают с фильмом – очень талантливым, экспрессивным, но откровенно антисоветским продуктом. А в повести у меня гораздо больше полутонов. Не всегда понятно, кто «хороший человек», поставленный в дурные условия, а кто – наоборот. Убежден, кстати, что ломать комсомол было совершенно необязательно. Ведь все это было разрушено только для того, чтобы у нас появились супербогатые люди. Я считаю именно так! Этот десяток проходимцев, которые покупают на наши с тобой деньги футбольные клубы и качают из наших с тобой недр нефть, чтобы перегнать ее на Запад, не стоят того, чтобы сломать жизнь миллионам людей. К этим товарищам я испытываю классовую неприязнь, как и всякий нормальный человек.[b]– В комсомоле надо было блефовать. Наивным тебя не назовешь, значит, оставалось только врать сознательно?[/b] – Ты сейчас невольно занимаешься тем, чем занимаются наши политобозреватели. Они оценивают ту эпоху с точки зрения эпохи сегодняшней. Ведь были как бы две идеологии: одна – доведенная до идиотизма позднесоветская пропаганда, с другой – я верил в разумность устройства системы, где нет безумно богатых и безумно нищих. Верил! И сейчас верю. Я вырос в заводском общежитии, смог получить образование и смог стать писателем – чего ж мне не верить? Комсомол был очень двойственной организацией: не случайно наши самые богатые люди вышли именно оттуда.[b]– Не приходилось сожалеть, что ты не из их числа? [/b]– У меня были другие задачи – я писал книги. Например, в 88м году меня звали на работу в ЦК партии. Когда я отказался, они крутили пальцем у виска: ты что, мол, не понимаешь, к чему дело идет? [b]– Помню афоризм одного из наших общих товарищей тех времен: решает не система ценностей, а система отношений. Иными словами: твой социальный рост был связан только ли с возможностями, которые «подарило» тебе государство? [/b]– Да, в отношениях с людьми бог наградил меня умением общаться. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.[b]– Ты подразделял людей на полезных и менее полезных?[/b] – Ты все время хочешь услышать от меня, что я выстраивал некую прагматическую линию и благодаря этому двигался вперед. Если бы ты был в нашей комсомольской организации, у тебя бы никакой этой дури не было… [b]– Глядишь, качал бы сейчас нефть из наших с тобой недр…[/b]– Может быть. ([i]Улыбается[/i].) Так вот, у меня были нешуточные конфликты с людьми, от которых многое зависело. Я, например, ушел из одного журнала, поссорившись с его главным редактором, человеком чрезвычайно влиятельным. Меня не устраивало то, что он унижал сотрудников. Если бы у меня была исключительная установка на успех любой ценой, наверное, я нашел бы возможность с ним не поссориться. Моя карьера в московской писательской организации закончилась тогда, когда я выступил против исключения из партии Владимира Солоухина.[b]По истории моего брака можно изучать теорию супружества – В какой степени твои тиражи соотносятся с твоими пробивными способностями?[/b] – При советской власти тиражи были фиксированными. А сейчас тираж напрямую зависит от того, как книга продается.Например, «Козленок в молоке» у меня вышел уже более чем двадцатью изданиями.[b]– Сейчас автор живет с процентов от реализации. Умеешь поторговаться?[/b] – Уже научился. С некоторыми из своих прежних издателей я расстался именно потому, что мы не сошлись в цене.[b]– Тебе никогда не приходилось задумываться над таким вопросом: в ряду наших лучших прозаиков мое место там-то и там-то?[/b] – В принципе, каждый из нас хочет быть лучшим. А кто ты на самом деле, будут разбираться читатели и историки литературы. Конечно, я понимаю, что я не Платонов, я не Булгаков, я не Шолохов. Но то, что я успел сделать к пятидесяти годам, вполне сопоставимо с тем, что сделал, к примеру, Пильняк.Почему нет? Или Катаев, Трифонов в известной степени… По крайней мере, мне хочется так думать.[b]– В твоих книгах много любви, о которой сказать, что тут доминирует лирика, я бы не рискнул. Скорее, некий симбиоз Сергея Есенина и маркиза де Сада. Не компенсация ли это неких нереализованных амбиций в отношении нежного пола?[/b] – Насчет маркиза де Сада – это ты меня путаешь с Виктором Ерофеевым. Даже эротические сцены у меня всегда строятся на метафоре, на иносказании, по возможности – красиво.[b]– Но если вспомнить тот же «Апофегей»…[/b]– И что? Там можно найти такую раблезианскую любовь двух молодых людей. По сравнению с тем, что пишут сейчас, – невинные забавы двух целомудренных овечек.[b]– Ты женился в 20 лет, и твои с женой брачные перипетии тех лет, помню, отнюдь не были преисполнены идиллии. Кажется, дело даже пахло разводом. А сейчас вы с Наташей, как два голубка, разве что пылинки друг с друга не сдуваете. Настоящая любовь приходит с годами? Или это мудрость приходит? [/b]– Это же совершенно нормально. Естественно, длительный брак проходит в том числе и через кризисы. В принципе, не будет преувеличением сказать, что по истории моего тридцатилетнего брака можно изучать теорию супружеских взаимоотношений. Покажите мне человека, который прожил с женой 10 лет и не хотел хотя бы раз развестись. И даже уже написал заявление. ([i]Трепетно[/i].) А вообще в эти вопросы лучше не лезть: за счет чего супружеские пары своему браку сообщают долголетие? Это все равно что заглядывать под супружеское одеяло. В одном могу тебя уверить: наш супружеский союз – в рамках социалистической морали.([i]Смеется[/i].) [b]– Мало того, что ты женился в 20 лет, так, похоже, еще и навсегда. Есть в этом, Юра, что-то вызывающе антихудожественное, согласись. Если разделить количество браков наших писателей на количество писателей…[/b] – Это не имеет абсолютно никакого значения. Количество сексуальных партнеров никак не влияет на качество любовной лирики. И наоборот. Есть люди, которые по десять раз были женаты и не написали ни одной строчки о любви и о семье. А есть Лев Толстой, который один раз был женат, и он – один из самых глубоких «семейных» писателей.[b]Заявления писать никому не предлагал – Возглавив «Литературную газету», ты первым делом объявил, что «трибуна будет предоставлена всем» – либералам и государственникам, авангардистам и «почвенникам». И последовательно воплощаешь свою позицию в жизнь. А не посещают сомнения относительно того, что «в одну телегу впрячь не можно…»?[/b] – В телегу нельзя, а в газету – необходимо. Газета должна давать объективную информацию о литературном процессе. «Литературная газета» – она одна, она не один из бесчисленных толстых или тонких журналов, которые могут себе позволить быть тенденциозными.Должен быть диалог. А если он ведется с разных трибун, то это уже не диалог, а литературная борьба.[b]– Государственников и «почвенников» действительно прибавилось, а вот либералов заметно убыло…[/b]– Просто раньше либералы «занимали» всю газету, а теперь их стало примерно столько, сколько их в реальном соотношении в литературе. Если бы их осталось столько, сколько было, то пришлось бы газету делать не на 16, а на 32 полосах. А так… мы не забываем никого.[b]– Ты суровый начальник? [/b]– Как человек, который просидел дома за письменным столом пятнадцать лет и приучил себя к жесткой дисциплине, я терпеть не могу разгильдяйства. Это стало сюрпризом для некоторых сотрудников. Скажем, я давал задание, потом через две недели спрашивал: «Сделал ли?» – «А мы думали, ты забыл!» Я отвечал: «Дорогой мой, когда пишу роман, где действуют сто человек, и помню, как кого зовут, кто где родился, где сгодился и тэ дэ, то неужели ты думаешь, я забуду о задании, которое тебе дал?» [b]– Многие сотрудники написали заявления по твоему желанию? [/b]– Несколько человек ушли по принципиальным соображениям: их не устраивала «газета для всех». Сам я «писать заявление» никому не предлагал.[b]– Знаю, что ты хороший товарищ, и у тебя всегда найдется теплое место для обездоленного приятеля.[/b]– Теплого места не найдется, потому что газета существует в режиме самоокупаемости. Людей у нас на порядок меньше, чем было во времена Чаковского. С другой стороны, буквально на третий день после того как я вышел на работу, иду и вижу – на ступеньках стоит некий бородатый товарищ. Чем-то даже на меня похож. Говорит: я журналист из Коврова, остался без работы. Дайте мне шанс, хоть стажером. Ну ладно, говорю, давайте попробуем вас в отделе политики. А как, кстати, ваша фамилия? Он отвечает: Поляков. Я чуть не сел на лестницу: теперь будут говорить, что я начал работу с того, что взял своего родственника! ([i]Смеется[/i].) Вижу, человек сник окончательно. Ну хорошо, говорю, попробуем… Сейчас Владимир Поляков у нас редактор отдела политики.[b]ДОСЬЕ «ВМ» [/b][i]Юрий Поляков родился 12 ноября 1954 года в Москве. Окончил Педагогический институт им. Н. Крупской. Кандидат филологических наук. Работал учителем в школе, служил в армии. Был инструктором Бауманского райкома комсомола, редактором газеты «Московский литератор». Автор книг «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофегей», «Парижская любовь Кости Гуманкова», «Козленок в молоке» и многих других. С 2001 года главный редактор «Литературной газеты».[/i]