Виктор Галантер — все материалы автора

Виктор Галантер

[b]Как пообещала первый секретарь Союза Римма Казакова, церемония вручения премии «Венец» пройдет без пафоса, свойственного такого рода мероприятиям.[/b]В подтверждение чего пригласила на сцену Дома литераторов члена указанного Союза Андрея Макаревича, который под аккомпанемент акустической гитары и задал тон церемонии – камерный и, не побоюсь сказать, проникновенный. Позже Макаревич еще раз появился на сцене, на этот раз в сопровождении Алены Свиридовой. (По одним циркулирующим по Москве слухам Макаревич и Свиридова – близкие друзья, по другим – добрые товарищи).«За выдающийся вклад в современную литературу» в номинации «проза» победил Борис Васильев, который сам не смог приехать в ЦДЛ, —он серьезно болен.За поэтические достижения «Венца» была удостоена Тамара Жирмунская.В номинации «публицистика» отмечен Юрий Черниченко, который по словам «вручанта» Леонида Жуховицкого, будучи безоговорочным «паханом нашей публицистики», давно «избавил публицистов от саморазрушительной борьбы за первенство».Размеренное течение «камерной» церемонии нарушил человек отнюдь не камерного темперамента, председатель СПС Борис Немцов. Вручил премию родителям погибшего в августе 91-го юного поэта Ильи Кричевского и сообщил: «У тех, кто говорит, что это был «безумный переворот», либо склероз, либо они родину не любят».Лучшими переводчиками названы Наталья Астафьева и Владимир Британишский (за антологию «Польские поэты ХХ века»).Лучшим дебютантом признан автор «армейской» повести Алексей Гелейн, автор лирический и вместе с тем ироничный.Вместе с сопутствующими регалиями переводчики и дебютант получили не скромные конверты, как другие победители, а пластиковые карты Банка Москвы, который все годы существования премии финансово поддерживает «Венец».

Гардемарин считает без промаха

Мнение или оскорбление?

[b]Газета “Вечерняя Москва” Редактору отдела культуры г-ну В. ГАЛАНТЕРУ[i]Уважаемый Виктор Михайлович![/b][/i]С интересом в моей семье читают (а я уж непременно всегда просматриваю) раздел “Культура” вашей газеты. Считаю этот раздел весьма интересным и даже в определенной мере выигрышным для газеты.Мое письмо вызвано следующими соображениями. В рецензии Екатерины Барабаш ([i]“ВМ”, №44, 12.03.2002 г.[/i]) на кинофильм “Я — кукла” меня до глубины души потрясли и возмутили следующие слова автора: “А, ты хочешь Домогарова посмотреть, героя нашего, Иванушку-дурачка? Да какая тебе разница — посмотри по телевизору “Марш Турецкого”, он там почти такой же. Он везде такой, хоть турецкий, хоть польский. Он даже маски не меняет. Зачем? Он же такой мужественный и одухотворенный. Всегда и везде”.Считаю, что журналисту уважаемой и солидной газеты так небрежно и бездоказательно утверждать, по меньшей мере, безответственно.Рассмотрим все эти утверждения автора: вначале — по форме, а затем — по существу.[b]ПО ФОРМЕ[/b]:[b]Во-первых[/b], в этих фразах автор нигде не удосужился вставить слова: “по-моему”, “на мой взгляд”, “мне кажется”. Что вы, здесь нет и тени хоть какого-то сомнения в непогрешимости своих изречений: Я, Екатерина Барабаш, почти как Господь Бог — изрекаю лишь истины в последней инстанции.[b]Во-вторых[/b], сами фразы построены так, что возникает ощущение, что автор просто на биологическом уровне не переносит этого артиста… Чего стоит только запанибратское обращение Иванушка-дурачок применительно к Александру Домогарову (между прочим, заслуженному артисту России).[b]В-третьих[/b], все это еще и непорядочно. Вы же прекрасно понимаете, что ни один артист не может себя хоть как-то защитить от предвзятости либо низкого культурного уровня рецензента.[b]ПО СУЩЕСТВУ[/b]:На мой взгляд, автор права в одном: да, в “Марше Турецкого” роль сыщика Турецкого — не лучшая роль Домогарова, но она вполне добротно им сыграна (в пределах требований среднестатистической публики к произведениям подобного жанра). Примерно то же самое можно сказать и о роли журналиста Серегина в “Бандитском Петербурге”.А вот все остальные утверждения автора просто не выдерживают критики. И я даже догадываюсь,почему. Задаю контрольный вопрос: смотрела ли Екатерина Барабаш следующие роли, сыгранные Домогаровым в спектаклях и фильмах с участием Домогарова: “Сирано де Бержерак”, “Мой бедный Марат”, “Милый друг” (всюду — главные роли) — в Театре им. Моссовета; “Нижинский” (заглавная роль) — в Театре на Малой Бронной; фильм Ежи Гофмана “Огнем и мечом”; сериал “Графиня де Монсоро” (роль графа де Бюсси)? Ответ я примерно знаю. По-видимому, автор смотрела Домогарова только по телевизору в “Марше Турецкого” и, возможно, еще в “Бандитском Петербурге”, и не видела ни одного спектакля с его участием.Уверен, что у любого непредвзятого человека, который посмотрел хотя бы некоторые спектакли с участием Домогарова, просто язык не повернется сказать, что “Он везде такой… мужественный и одухотворенный. Всегда и везде”. Во всех этих ролях Домогаров — как минимум всегда и везде разный и многоплановый.Если же автор статьи, Екатерина Барабаш, все-таки смотрела перечисленные выше спектакли, то тогда придется констатировать, что имеет место явная предвзятость автора, и вопрос состоит лишь в том, чем это вызвано. Возможны разные гипотезы: автор либо не в ладах с собственной совестью (вижу одно, думаю другое, а говорю третье), либо она по каким-то личным причинам обозлена на артиста и решила ему отомстить (что, пожалуй, наиболее вероятно), либо статья, увы, заказная (в этом случае даже Вы бессильны это доказать), либо имеют место какие-то уж совсем иррациональные причины.В любом случае, совершенно очевидно, что автор предумышленно нанесла оскорбление артисту, а заодно вольно или невольно подвела и газету, которую она представляет. Думаю, что наилучшим выходом из всего этого было бы: обсуждение этого письма с журналисткой с последующими ее извинениями или разъяснениями в газете в той или иной форме; либо дезавуирование позиции автора редакцией.Считаю, что в любом из этих случаев репутация и престиж газеты не пострадают, а скорее даже вырастут.С глубочайшим уважением, [b]Валерий Семенович ШИРОКОВ, выпускник МГУ, кандидат наук[/b][b]P.S.[/b] [i]Это не только моя позиция. Я просто взял на себя труд наиболее лояльно и вежливо сформулировать возмущение своей семьи, друзейи коллег.[/i][b]P.P.S.[/b] [i]Конечно, можно и проигнорировать это письмо, но это ведь тоже позиция.[b]Уважаемый Валерий Семенович![/i][/b]Не в наших традициях игнорировать письма читателей. И уж тем более не в наших правилах “дезавуирование позиции автора редакцией”. Разумеется, именно “позиции”, а не искажения конкретных фактов или информации в целом. Но рецензия – не информация (хотя и здесь не исключены фактологические ошибки). Времена, когда рецензия журналиста, например, “Правды” означала бесповоротное “мнение газеты “Правда”, слава Богу, прошли. Мы внутри отдела или редакции можем иметь мнение, отличное от мнения рецензента (что зачастую и бывает). Так же, как, впрочем, может иметь свое мнение и читатель, например Вы, уважаемый Валерий Семенович. Но делать из этого несовпадения мнений “оргвыводы” “с последующими извинениями или разъяснениями в газете”! Вот в этом случае “репутация и престиж газеты” уж точно пострадают. А мы как минимум не сможем взглянуть в глаза товарищу по работе – и отнюдь не из корпоративной солидарности.Соображения вполне тривиальные, и странно, что приходится высказывать их Вам, человеку, судя по письму, отнюдь не чуждому культуры.Вас “до глубины души потрясло и возмутило” сравнение Александра Домогарова, “героя нашего”, с Иванушкой-дурачком. Но ведь автор рецензии многократно и последовательно именует героя фильма именно “героем”. Из чего со всей очевидностью следует, что потрясшее Вас сравнение относится именно к “герою”, персонажу, а вовсе не к актеру.Далее. “Автор нигде не удосужился вставить слова “по-моему” и т.п. Но ведь Екатерина Барабаш излагала не мое и не Ваше мнение, не “позицию редакции” и не соображения Совета министров. Она поставила свою подпись под материалом, чего, по-моему (вот не удержался ведь!), вполне достаточно для констатации авторства.Что касается Вашей оценки “культурного уровня рецензента”, то, извините, малограмотных в отделе не держим.“В поддержку Домогарова” Вы задаете “контрольный вопрос” (звучит почти как “контрольный выстрел”!): приводите перечень театральных работ актера, но ведь рецензент пишет только о его ролях в кино, отечественных, “польских и турецких».Из всего сказанного можно сделать вывод, что вести речь о “предумышленном оскорблении актера” по крайней мере преждевременно.Как, впрочем, и о “заказном” характере статьи и “иррациональных причинах”, подвигших автора на указанное действо.С искренним уважением и благодарностью за внимание к газете, [b]Виктор ГАЛАНТЕР, редактор отдела культуры[/b]

В Кремле Шаболтай начал с революции

[i][b]Заметку о книге Петра Шаболтая, думаю, уместно начать с… признания собственных ошибок. 10 мая 2001 года «Вечерка» опубликовала информацию «Шаболтай переехал в Кремль, а Карпов взял «Россию». Мы писали: «За один день сменилось руководство двух самых крупных концертных залов страны.Петр Шаболтай покинул пост директора ГЦКЗ «Россия» и утвержден в должности генерального директора Государственного Кремлевского дворца, а в его кабинет переедет заместитель Вячеслав Карпов». Там же фотографии героев публикации. Все бы ничего, но на фотографии нового директора «России» был изображен… популярный композитор Александр Морозов. Что тут добавить? Хорошо, хоть фотографию прекрасно знакомого всей художественной Москве (и, понятно, нам тоже) Шаболтая не перепутали… И вот прошло пять лет, и Петр Михайлович выпускает мемуары. Попытаться пересказать, о чем эта книга, дело столь же безнадежное, как попробовать «вкратце» изложить «Войну и мир». Ведь даже персонажей здесь больше, чем в классическом сочинении графа Толстого. И все сплошь культурная элита Государства Российского, и о каждом свой отдельный сочный «мемуар».[/b][/i]Да и как иначе, если человек два десятка лет руководил и руководит двумя крупнейшими «горнилами» отечественной эстрады? Именно так, а не «шоу-бизнеса». Ибо к последнему словосочетанию у Шаболтая свое, не побоюсь показаться высокопарным, выстраданное отношение. «У нас шоу-бизнес стал средством отмывания денег, и занимаются им люди, не имеющие понятия об этой сфере деятельности.Продается все – были бы покупатели. Покупателей делает реклама, и ныне разработан целый механизм «вешания лапши на уши». Как говорится, другому бы не поверил… В Кремль он пришел, твердо зная, чего хочет. «Свою деятельность в Кремлевском дворце он начал с технической революции» (Александра Пахмутова). И начал не с бухты-барахты. Ведь Шаболтай, помимо того что «начальник», еще и профессиональный режиссер и одаренный музыкант. В итоге проведенные им реформы сделали сцену Кремлевского дворца желанной для звезд всего мира. А ведь до этого, по деликатному выражению автора, Дворец тяготел к «определенной официозности». Здесь и сейчас не кафе-шантан (достаточно заметить, что репертуар утверждается на заседаниях общественного совета под председательством управделами президента Владимира Кожина). Но откровенное «очеловечивание» площадки хорошо заметному всякому, кто бывает здесь сейчас и бывал, скажем, 10 лет назад.К реформаторству Шаболтаю не привыкать. Еще только став директором «России», он тут же вступил на «тропу войны». И три года доказывал по инстанциям, что «коммунальный вариант – гостиница и культурный очаг – вещи абсолютно разные. Это напоминало битву Давиду с Голиафом!» Надо ли говорить, кто победил? [b]НА ФОТО:[/b][i]Петр Шаболтай и Лев Лещенко [/i]

Владимир Егоров: Понимание сильнее приказа

Никита Богословский: Семьдесят лет назад отец выписал мне «Вечерку»

[i]Я не стану заострять внимание на гастрономических подробностях ужина с великим композитором.Во-первых, потому что контуры нашей застольной беседы были заранее очерчены вполне конкретно: 75-летие «Вечерки». Во-вторых, хранительница очага Богословских Алла Николаевна предпочла в эти морозные московские дни погостить у дочери в одной из солнечных средиземноморских держав. Будь она на хозяйстве, не сомневайтесь: никакая «тема» не остановила бы вашего корреспондента от описания кулинарных изысков и гурманских прелестей этого дома — вся журналистская Москва тому порукой.Перед включением диктофона Богословский уведомил вашего корреспондента, что готов ответить на любые вопросы, кроме тех, которые могут его скомпрометировать. Корреспондент пообещал быть корректным.[/i][b]— Никита Владимирович, вы старше нашей газеты на десять лет. Ваши первые воспоминания о «Вечерке».[/b]— Думаю, я один из самых давних и преданных почитателей «Вечерки». Почему? Я жил в Ленинграде, а отец мой, который разошелся с мамой, жил в Москве. И к дню рождения он мне сделал подарок — выписал «Вечерку». Это было ровно семьдесят лет тому назад. Не уверен, что в Москве найдется еще читатель с таким стажем. А через десять лет я, можно сказать, стал литературным сотрудником «Вечерней Москвы». К тому времени уже переехал в столицу, и первая моя публикация была именно в «Вечерке»! То ли стихотворный фельетон, то ли какая-то ехидная реплика, уже не помню.[b]— Вы уже тогда были склонны к ехидству? [/b]— Надо полагать... Я был дружен со многими редакторами газеты — и с Кириллом Толстовым, и с Виталием Сырокомским, и с Сеней Индурским, и с его зятем, который теперь посол России при ЮНЕСКО, бывший наш министр культуры и очаровательный человек. Вообще замечательная семья! Особенно близкая дружба была с многолетним ответственным секретарем газеты Всеволодом Шевцовым, с которым мы познакомились, как ни странно, в городе Тбилиси в сорок шестом году.Прекрасный был мужик! Веселый, милый, компанейский. Крупный профессионал в своем деле. И сын его сейчас корреспондент «Труда» в Брюсселе. Слышали? [b]— Как же. Никита Всеволодович Шевцов еще и автор «Вечерки».[/b]— В одном Всеволоду не повезло. К ним сунули первым заместителем редактора абсолютного болвана и ничтожество! По профессии, кажется, столяр. «Еще» писал через «сч».Надутый, как индюк. В газете он оказался только потому, что его брат был крупным партийным боссом.Фамилию забыл, но наверняка в редакции знают, кого я имею в виду.Он держался довольно долго. Это был такой идиот, что над ним беззастенчиво и без всякого сожаления издевались все журналисты газеты.[b]— А вас, Никита Владимирович, я слышал, в «Вечерке» побаивались.[/b]— Не побаивались, а боялись! Потому что у меня такое физиологическое свойство, что ли: мгновенно находить ляпы, которых в газете не замечали ни выпускающие редакторы, ни корректоры — никто. А я замечал даже одну букву! И торжествующим голосом телефонировал в редакцию. Несмотря на то, что «Вечерка» — любимая, родная газета, был в этом отношении крайне строг. Поэтому, когда я звонил утром главному редактору по прямому телефону, он от меня ничего хорошего не ждал.[b]— Можете вспомнить конкретные ляпы? [/b]— Нет нужды напрягаться. Я с пятидесятых годов собирал тематическую коллекцию ляпов. Особенно мне было приятно, что в те времена, когда граждане разводились, они были обязаны об этом сообщить через городскую газету: такой-то разводится с такой-то, дело будет слушаться там-то и там-то. Кроме того, сообщалось о защитах диссертаций, к которым я тоже был неравнодушен. У «Вечерки» вся последняя полоса была в этих объявлениях.[i]Никита Владимирович извлекает из недр своего несметного архива пожелтевшую тетрадь величиной с добрый телефонный справочник. Корреспондент наэлектризован предвкушением — и не напрасно (выдержки из заветного альбома Никиты Владимировича см. тут же).[/i][b]— Читатели могут подумать, что вы находили ляпы исключительно в «Вечерней Москве».[/b]— Увольте [i](Н. В. произвольно раскрывает раритетную тетрадь).[/i] Вот орган ЦК КПСС, шестьдесят шестой год: «В Ташкенте произошло сильное землетрясение. Погибло около 8 человек».[i]Дальнейшее цитирование прерывает протяжный международный звонок. Алла Николаевна беспокоится о муже и... требует передать трубку вашему корреспонденту.Н.В. досадует, но уступает. «Как вы находите Н. В.?» — «Превосходно».— «Мне не нужно заказать билет на более ранний срок?» — «Разве что очень соскучились по мужу». Трубка вновь переадресовывается Н. В.«Алла, я приготовил тебе подарки к дню рождения. Ты не смотрела телевизор? «Русское лото» и передачу Караулова. Я там ничего. Нет? Ну не волнуйся, я записал на видео!» [/i][b]— По моей информации, главные редакторы вас не только боялись, но и любили! [/b]— Дело прошлое, но дружба наша не ограничивалась, конечно, приветствиями при встречах. Иногда после окончания рабочего дня где-то в кабинете кто-то вынимал из сейфа продолговатый сосуд с бесцветной жидкостью, кто-то — завернутые в газету бутербродики, и до позднего часа мы там веселились, рассказывали всякие истории, трепались. Бывало, придумывали некие сюжеты. Я никогда в жизни нигде не служил, но любил приходить на службу к друзьям. И сейчас едва ли не каждый день переговариваюсь по телефону с Юрием Ивановичем Казариным на разные темы. Иногда какая-то шутка придет в голову, первый, кому звоню, — Юрий Иванович. Спрашиваю, пройдет? Отвечает: «Пройдет». Я прислушиваюсь к интонации: если кислая, сбагриваю в другую газету. Если нет — даю.[b]— Какой вы хитрец, Никита Владимирович! [/b]— «Вечерка» первая напечатала мои «Заметки на полях шляпы», потом и в других изданиях они появились. Но самые удачные отдаю вам: вы не боитесь моих проколов, а я стараюсь соответствовать.[b]— А сама шляпа действительно существует? Каково происхождение названия «Заметок»? [/b]— Шляпа существует. Она находится во владении газеты «Вечерний клуб». Название? «Заметки на манжетах» — банально. «На полях орошения» — глупо. Какие еще бывают поля? У шляпы. Так придумалось название.[b]— Что вам нравится и не нравится в нынешней «Вечерке»? [/b]— Как правило, мне все по душе. А вот что не нравится. В «Вечерке» работает, с моей точки зрения, весьма способный художник Иорш. Ярко выраженная индивидуальность, что довольно редко у карикатуристов, когда по карикатуре можно узнать автора. Но! Тексты в его рисунках подчас скучны или вовсе непонятны. Например, была рубрика «Живой уголок Алексея Иорша» — совершенно невнятная. Я привык, имея таких друзей, как в свое время Олейников, Заболоцкий, Хармс, к шуткам заумным, теперь и постмодернистов воспринимаю. У Иорша я понять не могу ничего! При том, что рисунки прелестные! В редакции, насколько мне известно, достаточное количество остроумных людей — помогли бы с текстами! [b]— Боюсь, Леша Иорш не поймет... [/b]— Вы знаете, мне иногда придет в голову сюжет для рисунка, звоню в редакцию и... сюжет не осуществляется.[b]— Например? [/b]— Вот недавно придумал. Можно сделать рисунок или фотомонтаж: памятник Минину и Пожарскому, а на нем — «Проктер энд Гембл» — реклама! Но об этом сюжете я еще не звонил. Да... вот что еще не нравится...[b]— Что? [/b]— Я не видел и не знаю ни одной страны в мире, ни одной столицы, где бы каждый день менялось расписание пригородных поездов! Для того, чтобы попасть на пригородный поезд, надо каждый день читать внимательно «Вечерку»! [b]— Ну это не газета такая — страна. [/b]— Пожалуйста, о газете. Я понимаю, что рекламу газеты печатают не от хорошей жизни. Но посмотрите: «Ксении смело доверь свое тело»! В Соединенных Штатах это объявление хорошо бы прозвучало. Если вместо «Ксении» поставить «Монику».[b]— А вам случалось пользоваться услугами рекламы? [/b]— Я сначала осторожно проверяю степень полезности того или иного рекламируемого продукта у друзей.[b]— То есть реагируете на рекламу? [/b]— На «вечеркинскую». Вы же не можете рекламировать непроверенные предметы. Вот в других газетах это бывает. И вот еще... [b]— Претензия? [/b]— Соображение. Вы же вечерняя газета. Так ради Бога выходите вечером! А если два раза в неделю газету приносят по утрам, так называйтесь тогда не «Вечерняя Москва». Мне Юрий Иванович объяснял, почему так, но я ничего не понял. Кроме того, нет субботнего выпуска. Когда пятничные новости преподносятся в понедельник, они уже никому не интересны.Ведь у нас есть газеты, которые выходят и в субботу, и в воскресенье. Ладно, на воскресный выпуск нельзя подписаться, но его можно купить! [b]— Никита Владимирович, последний вопрос. Вы читаете «Вечерку» семьдесят лет. Газета каких времен вам симпатичней? [/b]— По нарастающей. Чем дальше, тем больше. — Спасибо. Я так и думал.[b]Из заветной тетради Н. В.[/b][i][b]Разводы [/b]«Шендерович Андрей Александрович разводится с Миляевой Галиной Михайловной». Рядом другое объявление: «Васильев Вячеслав Николаевич возбуждает дело о разводе с Миляевой Галиной Михайловной». Адреса тут и там одинаковые. «ВМ», 6 сентября 1955 г.«Эйхенгольц Александр Васильевич, проживающий на Новолесной улице, 13, кв. 10, возбуждает дело о разводе с Эйхенгольцем Александром Шимановичем, проживающим там же. Дело подлежит рассмотрению в нарсуде 4-го участка Советского района г. Москвы». «ВМ», 14 марта 1957 г.«Михеев Владимир Иванович возбуждает дело о разводе с Соколовой Нинель Ивановной». Под этим объявлением другое, траурное: «Скончался Михеев Владимир Иванович». «ВМ»,14 ноября 1963 г.«Бордакова Елизавета Алексеевна разводится с Бардаком Денисом Калиновичем». «ВМ», 17 сентября 1962 г. Между бракоразводных сообщений заверстано следующее объявление: «Продаются односпальные железные кровати».[b]Информации, объявления [/b]«Музыкально-эстрадное объединение Всероссийского общества слепых переехало по адресу: Зарядье, Кривой переулок, 13». «ВМ», 28 мая 1958 г.О фильме: «Композитор Векерман, музыка Марка Фрадкина». «ВМ», 11 декабря 1958 г.О театре: «Покажет бессмертную комедию великого английского драматурга «Ромео и Джульета». «ВМ», 28 декабря 1958 г.В годы произвола: «Москва — Норильск: за пять часов без посадки». «ВМ», 8 февраля 1953 г.[b]Диссертации [/b]«Исследование процессов сгребания поперечными граблями свежескошенных и провяленных трав с целью создания более совершенного грабельного аппарата». «ВМ», 3 мая 1958 г.«Влияние методов обработки на точность размеров и формул края борта мужского пиджака». «ВМ», 15 мая 1959 г.[/i]

Оскар Фельцман: Самую легкую музыку писал Моцарт

[i]В основном тогда еще, когда председателем жилкооператива был Исаак Дунаевский. Теперь сидят дома и не только потому, что зима. Криминальная аура посткоммунистической Москвы зависает и над этим двором, заставленным иномарками и обезображенными коррозией мусорными баками. Потому пьем кофе со знаменитым композитором на кухне и озабоченно толкуем — о чем? — угадали: о недомогании президента.«Все знают, язва — это от нервов», — замечает Оскар Борисович и возразить ему нечего.[/i][b]Переход Суворова через Альпы [/b]— Когда Борис Николаевич был первым секретарем в Свердловске, то часто приходил на премьеры моих оперетт в Театр музыкальной комедии. Вел себя абсолютно демократично, приятен в общении. Как-то говорит после спектакля: «Оскар Борисович, я вас отвезу в гостиницу». Я смотрю — вроде машины нет. Он: «Вот эта «Волга» светлая — моя». Я: «А где же правительственная?». Он смеется: «Есть две таких машины, но это для гостей!». Думаю: нормальный человек, как все. Несколько лет назад он мне вручал в Кремле орден Дружбы, и я сказал: «Скоро полжизни, как мы знакомы!».[b]— Знаю, что вы со Свердловском давно связаны.[/b]— В самом начале войны (было мне тогда неполных двадцать лет) я уехал в Новосибирск. Остановились в Свердловске. Мы пошли в город — абсолютно незнакомый: вдруг, смотрим, импозантное здание — Театр музкомедии. Тогда было два законодателя мод в жанре оперетты — Москва и Свердловск. Я ходил вокруг этого театра и думал: боже мой, какие-то люди имеют счастье каждый вечер выходить здесь на сцену! И вот прошли годы: у меня премьера в Свердловском театре музкомедии! «Суворочка, дочь фельдмаршала». На премьеру приезжает маршал Жуков, он тогда был командующим Уральским военным округом. Я провел с ним рядом все три акта и антракты:он же был для меня святой личностью! [b]— О чем вы говорили с опальным маршалом? [/b]— Сюжет оперетты был связан с разжалованием Суворова, придворными интригами. Похоже, маршала проняло не на шутку, он был взволнован. Говорит: «Вы знаете, почему переход через Альпы был настолько сложен?» —«Ну причины, по-моему, очевидны». — «А главной-то вы и не знаете! Форма наших солдат была так скроена, что совершенно не пропускала воздуха! Люди прели от жары, притом что кругом снег!». Потом уже в Москве подарил мне свою книгу... Теперь, когда я иду на Красную площадь и вижу чугунного маршала на коне, вспоминаю наши встречи и думаю: не похож! [b]Без вариантов — Оскар Борисович, вы начали сочинять музыку пяти лет от роду. Думали, что станете композитором «легкого» жанра? [/b]— Отнюдь. В Одессе, где я родился, в знаменитой школе Столярского, меня учили как «серьезного композитора». И я счастлив этим обстоятельством. Потому что без серьезного музыкального образования невозможно писать легкую музыку. Некоторым невдомек, что самую «легкую музыку» писали Моцарт, Бетховен, Чайковский... Скажу без ложной скромности, что музыкальное вооружение у меня было от легкого стрелкового до тяжелой артиллерии. На композиторском факультете Московской консерватории (еще до войны) я единственный получил сталинскую стипендию — пятьсот рублей.[b]— Это много? [/b]— На Старом Арбате в хорошем магазине мужские туфли стоили шестьдесят рублей. Я мог снимать хорошую комнату, нормально питаться...[b]— ...Приглашать девушек в рестораны? [/b]— Может быть, это прозвучит неправдоподобно, но я был целиком поглощен музыкой и учебой. В Одессе в старших классах я, конечно, влюблялся в девочек, но там ничего, кроме поцелуев, не было. А в Москве и поцелуев не было — одна музыка! [b]— Как же вы женились? [/b]— Женился я красиво, но довольно прозаически. Мы вместе учились в консерватории, потом вместе поехали в Новосибирск — и там расписались. Более пятидесяти лет я женат на одной женщине, других вариантов не было.[b]— Как же так — без вариантов? [/b]— Музыка! В консерватории ведь на меня возлагали серьезные надежды. Представляете, когда началась война и нас эвакуировали, меня, двадцатилетнего, назначили ответственным секретарем Сибирского союза композиторов! В Новосибирске я принимал в союз Кирилла Молчанова.Под «моим началом» были Георгий Свиридов, Владимир Щербачев... В эвакуации я познакомился с оркестром Утесова. Вот тут-то все и началось. Они говорят, Оскар, напиши нам песню. Я написал: кажется, «Варежки» называлась... Уже в Москве сочинил песню «Теплоход», ничего особенного в ней не находил, но музыканты из оркестра заставили меня позвонить Утесову. Леонид Осипович меня пригласил к себе, послушал и говорит: через две недели будешь слушать эту песню по радио. Через две недели она звучала по всей стране (поет): Теплоход, теплоход, уходит в море теплоход, Свежий ветер сердцу вторит и поет: «Не печалься, дорогая, все пройдет...» [b]Как О. Б. растлевал молодежь — Оскар Борисович, а как сочинились знаменитые «Ландыши»? [/b]— Меня попросили написать песню для эстрадной программы театра «Эрмитаж». Я очень быстро, без проблем, придумал мелодию, позвонил Геле Великановой: она тогда толькотолько набирала силу, хорошенькая молодая певица. Отдал ей ноты и уехал на юг. Через две недели я узнал, что такое настоящая слава...[b]— А как «Ландыши» превратились в «Карлмарксштадт»? [/b]— Несколько лет назад — довольно давно — мне позвонили: можно перевести «Ландыши» на немецкий? Почему нет: поют же по-венгерски, по-японски?.. А когда я услышал «немецкий вариант», то выяснилось, что это уже не «ландыши», а «Карлмарксштадт». Такой, оказывается, революционный перевод.[b]— Чтобы написать шлягер, нужно знать какие-то секретные рецепты? [/b]— Много лет тому назад СоловьевСедой, с которым я дружил, вдруг прекратил писать песни. Год — ничего. Второй — ничего. Я говорю: «Вася, что случилось?». Отвечает: «Написать песню я могу, это не проблема.Проблема в том, что не могу понять: что я им (то есть народу) сейчас должен написать. Чего они от меня ждут? Когда пойму — будут песни». Прошло некоторое время, и появляются «Подмосковные вечера». Я что хочу сказать? Некоторые наивные люди думают: сочини хорошую мелодию, и вся страна запоет. Чепуха! Надо знать, ч т о ты хочешь сказать людям! Если «сойдутся» твои чувства и чувства людей, то песня будет жить и десять, и пятьдесят лет. Как все лучшие советские песни.[b]— Советские? [/b]— Когда началась перестройка, это для меня было потрясением. Потому что я воспитан советской системой. Знаю: если голосуют — единогласно. Если говоришь не то — это чревато. Не забуду того дня, когда прочитал в «Правде»: было какое-то партсобрание и кто-то там выступил «против». Светопреставление! Оказывается, есть на свете свобода слова, свобода печати, свобода мысли! [b]— А вы сомневались? Не слушали «вражеские голоса»? [/b]— Обязательно слушал! Но это у них — у мракобесов! А у нас — единогласно. Так вот, когда началась перестройка, я растерялся. И год-другой ничего не писал. Не понимал, как говорил Соловьев-Седой, «чего от меня ждут». А потом раскрепостился.Потому что понял: несмотря на все сложности нынешней жизни, у нас теперь есть главное — свобода.Ведь многие годы у нас было только право телефонного звонка. Из ЦК могли позвонить и ласково сказать: не советуем. Все! Не было силы, которая могла бы противостоять силе этого «скромного» телефонного звонка.[b]— Но вы тут были как будто бы в порядке. Все-таки один из ведущих композиторов Страны Советов.[/b]— Вы так думаете? Орден, например, у меня за всю жизнь один, тот самый — «ельцинский». Среди тех, кого больше всех ругали, я занимаю одно из первых мест. Может, первое.Может, второе. Но не третье! Двадцать три года меня обвиняли в растлении молодежи, пропаганде дурного вкуса и едва ли не в подрыве Советской власти.[b]— Чем же вы растлевали молодежь? [/b]— «Ландышами»! [b]— !? [/b]— Первые два-три месяца, после того, как Геля начала исполнять «Ландыши», я был на вершине блаженства. А потом кто-то наверху сказал: надо дать примеры пошлости. По музыке, по литературе, по архитектуре...По музыке? Есть у нас: «Ландыши»! Слышали, ребята? Запишите: «Ландыши»! И двадцать три года «Ландыши» были в СССР «образцом пошлости». Телевидение и радио устроили «перерыв» в исполнении «Ландышей». Только народ пел «Ландыши» без перерыва.[b]С именами разберется История — Оскар Борисович...[/b]— Я знаю, какой вопрос вы зададите! Оскар Борисович, в самые жесткие времена вы написали «Огромное небо», «Балладу о красках», «Мир дому твоему», «На пыльных тропинках далеких планет»... Как же так? С идеологической удавкой на шее? А вот как.Требовалось огромное напряжение творческих сил, чтобы все это создать, — но таким дистиллированным музыкальным языком, чтобы не могли придраться ни к одной интонации, и в то же время доходчиво и правдиво. С другой стороны: скажите, есть сегодня такая же скрупулезная ответственность за свои песни, как в те годы? [b]— Известный сюжет: идеологический зажим способствует расцвету художеств.[/b]— Тогда был перебор контроля. А сейчас — бесконтрольности. Тогда были — песни. А сейчас? [b]— А сейчас, может, просто не умеют? Так, чтобы пели твою вещь и через пятьдесят лет.[/b]— Школы нет. К тому же мы по отечественной традиции всегда опаздываем. Уже несколько лет во всем мире идет возвращение к мелодии, надоели безумные ритмы, надоели грохот и аритмия. Люди хотят мелодии. Душа просит. Жизнь наша просит! И вот эта самая жизнь покажет: кто действительно композитор, а кто драмодел.[b]— Кто, по-вашему, что-то умеет из нового поколения? [/b]— У Игоря Николаева есть приятные песни.[b]— А из исполнителей? [/b]— Пугачева. Такой артистки, может быть, у нас и не было раньше.[b]— А муж ее? [/b]— Хороший шоумен. Хотя песни оставляют желать лучшего... Достойно работает Ирина Аллегрова. Лет пятнадцать назад она пришла ко мне, и я сказал: из вас будет толк.Пришел много лет назад молодой человек, представился: «Иосиф Кобзон. Только демобилизовался.Может, я могу пригодиться?». Он пришел ко мне, к Островскому, к Колмановскому, к Пахмутовой. И каждый из нас понял: пришел будущий мастер. Пришел молодой, а теперь — великий Кобзон.[b]— Оскар Борисович, в студенчестве вы любили только музыку. А потом — были у вас романы с исполнительницами? [/b]— (Задорно смеется). Ну как это без романов? Я же всю жизнь вращался среди артистов. И артисток. Как я могу не влюбляться, когда пишу о любви?! [b]— Имен не будете называть? [/b]— С именами пусть разбирается история.[b]— Вы смотрите передачу «Угадай мелодию!»? [/b]— Смотрю. И вообразите, там какие-то люди без всякого музыкального образования угадывают песню с двух-трех нот. А я не могу! Две ноты — и кричат: «Ландыши»! А я не знаю, что это «Ландыши»... Если бы меня пригласили туда, я бы отказался: вся страна надо мной смеяться будет!

ВЕЛИКИЙ ИЗГНАННИК

[i]Мы попросили писателя [b]Виктора Ерофеева [/b]написать «что-нибудь о Набокове» ввиду двух обстоятельств.Во-первых, Ерофеев, пожалуй, самый неистовый «пропагандист» Набокова в России в посткоммунистическую эпоху. Во-вторых, Ерофеев, можно сказать, классик того направления современной литературы, к которому ревнители незамутненной чистоты жанра причисляют и Набокова — «модернизма».«Написать?» — призадумался Виктор. И предложил о Набокове... поговорить. Почему бы и нет, ответили мы. [/i][b]Мне впервые в жизни не подали руки! — Если мне не изменяет память, вы автор предисловия к первому изданию Набокова в СССР? [/b]— Верно. К тому же я фактически выпустил первую советскую «Лолиту» в 1988 году. Моя статья о Набокове «В поисках утраченного рая» растиражировалась по предисловиям и официальным, и пиратским. «Огоньковский» тираж четырехтомника Набокова в миллион семьсот экземпляров, который я составил и прокомментировал, разошелся за две недели. Вы не ошибетесь, если напишете, что я произвел «набоковизацию» всей страны. Помню, когда вышла «Лолита», пришел адъютант от Горбачева и взял два экземпляра...[b]— Для себя и Раисы Максимовны? [/b]— «Лолита», можно сказать, вошла в президентский дом с моей помощью (смеется). В то время я очень бурно помогал сделать имя Набокова в России общезначимым: ведь в интеллигентских домах Набоков уже присутствовал где-то с конца 60-х годов, тогда как для большинства он был писатель-невидимка. Его российской карьере, конечно, сильно поспособствовал эффект «запретности плода», столь притягательный — особенно для интеллигенции. Он сначала как бы жарился на медленном огне, хорошо протушился, а когда подошла эпоха реформ, был подан в качестве основного литературного блюда на стол миллионов читателей. Имело место настоящее гастрономическое мероприятие — косточек не оставили. К «огоньковскому» четырехтомнику какие-то шустрые люди «приделали» пятый том и поместили туда «Лолиту». Уж не знаю, сколько они денег заработали, а я получил за свою адову двухлетнюю работу стандартный «огоньковский» гонорар типа три рубля.[b]— А что это за история с обидой на вас семьи Набоковых? [/b]— Была совершенно дикая обида. Мне впервые в жизни не подали руки! На «набоковской» конференции в Париже меня познакомили с симпатичной женщиной, как оказалось, троюродной, что ли, племянницей Набокова: я протянул руку — она нет. Что случилось? Вы не соблюдали авторские права! Как будто я издатель и обогатился на Набокове. Я так искренне и наивно удивился этому демаршу, что в конце концов рукопожатие все-таки состоялось.[b]— По-моему, имел место еще некий симпатичный инцидент? [/b]— Когда вышла «Лолита», я был в Швейцарии. Позвонил в отель в Монтре, где жила вдова Набокова, и сказал ей: «Вы знаете, ваш муж в своей жизни сделал одну ошибку: предсказал, что «Лолита» никогда не будет напечатана в России». Она пригласила меня к себе. В отеле я узнал, что чета Набоковых всегда жила в номере «64». И сразу догадался о его значении: на шахматной доске — шестьдесят четыре клетки. У него, очевидно, все было продумано... Я сидел внизу и ждал, когда Вера Евсеевна меня пригласит.Наконец является важный лакей и сообщает, что госпожа Набокова плохо себя чувствует и принять меня не сможет. Но книжку я передал... Вообще, что до «авторских прав», семья Набоковых болезненно и, разумеется, корыстно щепетильна. Сын Дмитрий запрещал (не знаю как сейчас) исследователям Набокова цитировать отца больше, чем, скажем, в пять строк. Если шесть — то плати. Бедные американские исследователи тщательно выверяют количество слов, чтобы, не дай бог, не стать жертвами судебного преследования.[b]Ход конем — Было ли творчество Набокова вызовом традициям русской классической литературы, как это ему иногда приписывают? [/b]— Пограничное произведение всегда более радикально, чем сам создатель этого произведения. Набоков как человек, который и продолжает, и разрывает традицию (а в литературе только так и можно действовать!), менее радикален, чем его книги. Хотя и славен своими крайне радикальными формулировками. Но это потом. А когда начинал, то явно выходил из шинели символистов. Символизму он обрубил голову метафизики, а так — вполне «оттуда». Вплоть до своего американского творчества. А вообще Набоков сделал то, на что не осмелился ни один русский автор — подчинил роман целиком эстетическому восприятию. Он заткнул идеологическую трубу и в этом смысле, конечно, встал в контры традиции.[b]— Говорил: для меня литература только эстетическое наслаждение, остальное — журналистская дребедень.[/b]— И был последователен в этом своем убеждении, в чемто ограничивая себя и загоняя в угол. Ощущение отсутствия Бога у него есть. А писатель, не верующий в Бога, идет по очень скользкой дороге.[b]— А вы, Виктор, веруете в Бога? [/b]— Скажу так: не знаю, что бы со мной произошло, если бы я не писал. Но когда сочинял свой роман «Русская красавица», вдруг понял, что это не я пишу! Нет, не для журналистов, не для славы... Я понял, что так не могу писать! Я так не знаю женщин, я так не чувствую стиль, я так не владею материалом. Меня вдруг нагнала интонация — и поволокла. Я писал страниц по сорок в день! Это было не вдохновение, а какая-то другая энергия. После чего, сделав несколько логических шагов, я понял, откуда это. И пришел к определенному выводу.[b]— Вернемся к Набокову. Вот некоторые его отзывы о собратьях по перу: «Фолкнер и Сартр — ничтожные баловни западной буржуазии», «Гемингвей (транскрипция В. Набокова. — В.Г.) — современный заместитель Майн Рида».[/b]— Тут разборки с современниками. Когда он мучительно становился американским писателем, то понимал, что он хорош, и одновременно вокруг него были писатели-кумиры, те же Хемингуэй и Фолкнер, которые, если теперь поставить на гамбургский счет, не думаю, что окажутся сильнее Набокова. Он, подлец, поразительно скуп на комплименты почти ко всем: жаба ревности, конечно, грызла его здорово. Опять, кстати, знак не очень большой душевной щедрости. В «Защите Лужина», если вчитаться, тоже страх: придут молодые и обгонят! Он жил этими страхами. Этих страхов не ведал Пушкин.[b]— Набоков презирал «злобу дня». Под его пером неприятие «злободневности» подчас напоминает просто злобу. Был ли он вообще злым? [/b]— Я думаю, что он не был добрым человеком. Перечитывая его письма, я только один раз — в письме к сестре — уловил нотку тепла, когда он говорит о затравленных еврейских мальчиках и девочках в концлагерях.Письма его очень сухи, хотя здесь есть подвох: писатель в письмах всегда очень скован, он может создать любую форму письма, нарядиться, как актер, в любой стиль, и сухость, которую порой выбираешь, — не для того, чтобы спрятать душу, а — обуздать свой стиль.[b]— Вы полагаете, что это проблема стилистическая? Вообще в наших пенатах слово «стилист» нередко ассоциируется со словом «холодность», а то и «цинизм».[/b]— Конечно, набоковская формула «единственное, что у меня есть, — это стиль» отпугивает нашего читателя. У нас вперед идут «искренность», «нравственность», «не могу молчать»... Поскольку я не принадлежу к этому двору и в этом смысле Набоков мне очень близок, то полагаю, что «стилист» — понятие внешнее по отношению к писателю. Большим стилем овладеть невозможно. Или он есть, или его нет. И в этом смысле стиль — это действительно человек. Тут совершенно неправ Булгаков. Даже в названии своем — «Мастер и Маргарита». Писатель не может быть «мастером». Мастер — это плотник или каменщик, или даже политик.Писатель — не мастер, он медиум.Едва Набоков возомнил себя «мастером», он провалился. Его роман «Ада» настолько плох, что не веришь, что это всерьез... Булгаков внес в литературу «мастерство», писательские—гуманистические ценности. Не будь Советской власти, не было бы и Булгакова. Потому что все идеи «Мастера и Маргариты» очень уж поверхностны. А Набоков сказал: литература — это ход конем, в литературе прямолинейных движений нет. И был абсолютно прав.[b]Я — другой — Он исключал «души высокие порывы». Презирал общественный пафос и проповедничество. У него, если подвижник-идеалист, то непременно бездарь и полудурок. Как, например, Чернышевский в «Даре», «пасквиле на русскую интеллигенцию». Белинский, Добролюбов, Писарев — «такое же препятствие для русской литературы, как правительство».[/b]— Он сам был идеалист! Яростно воевал с Советской властью. В начале пятидесятых он абсолютный фанат борьбы с Советами. Говорил американцам: только «холодная война» заставила вас понять, что такое советский режим. Там такая железобетонная политическая позиция, что дальше некуда. Он был человеком безукоризненной антисоветской складки. Скажем, «Приглашение на казнь» как роман идеологически расшифровывается именно так: если даже казнь, то все равно я не с вами. Я — другой, и если шагну к вам, мое «я» разрушится.Позиция прямо-таки Александра Матросова! Набоков часто играл.Что, кстати, тоже отличает его от русской литературы: был вполне идеологичен, но при этом укрывался за «игрой». Что касается его нападок на Достоевского, Горького...то здесь он как раз до конца не дошел. Именно эта литература в конечном счете привела к большевистской революции.[b]— Литература «больших идей»? [/b]— Именно. Литература, когда «завтра должно быть лучше, чем сегодня». Набоков все это недоосмыслил, просто все время бранился по поводу каких-то «больших идей».При том, что «идеи» были направлены против него, его детства, вынужденной эмиграции, ругань эта была какой-то не очень внятной. Все сводилось к одному: дайте мне побольше эстетики, возьмите ваши идеологические игрушки! Ради этого пускался на подлоги: эссе о Гоголе написано великолепно, но это не Гоголь! Совершенно напрасно просмотрел значимость Достоевского.Я недавно через много лет перечитал «Бесы»: очень мощный юмористический писатель! У него по-настоящему сильное отношение к слову, как и у самого Набокова: хочет сделать что-то «идеологическое», но его несет и видно — он абсолютно наш! Вообще чем больше мы увидим Набокова человеческой фигурой — с ошибками, с кокетством, с промахами, со слабостями, тем лучше поймем его как писателя.[b]— А промахи — это что? [/b]— У него два промаха: его поэзия и его каламбуры. Каламбуры — третьеразрядные, на уровне каких-нибудь Загоскина или Марлинского. Впрочем, требовать от писателя, чтобы он соответствовал всем «критериям», невозможно. У него есть целый ряд произведений, которые его делают классиком этого века, и этого достаточно.[b]— А слабости? [/b]— Самая большая — снобизм аристократа. Что само по себе противоречие. Он, как известно, в самом деле аристократ, а снобизм — желание не будучи аристократом выдать себя за аристократа. Я много занимался Набоковым, но это его качество у меня никогда не вызывало сочувствия: отношение к людям или, скажем, отношение к журналистам, которые должны были передавать ему вопросы в письменном виде, как английской королеве.[b]Мы все — на чужбине — Ощущение, что «человеков» он не очень любил. Пародировал, окарикатуривал. Или, может быть, скорее, не «человеков», а человеческую пошлость? [/b]— Да, он любил бабочек больше, чем людей. В этом, пожалуй, тоже была реакция на великую русскую литературу. Потому что великая русская литература, как добродушный пес, который всех людей облизал. Они даже отмахиваются: отстань! А он все равно лижет. Набоков здесь — баланс: когда литература перегибает в одну сторону, то сама же как бы инстинктивно начинает распрямляться в другую. Я думаю, что эмигрантское бытие с убийством отца и прочим мало способствовало большой любви к человечеству. Подвиг Набокова в том, что он показал: эмиграция это не просто чужбина, не просто изгнание из страны — это подлинная форма человеческого существования. Мы все изгнанники, мы все на чужбине.[b]— Я где-то прочитал, что он любил только одного человека на этом свете — своего сына.[/b]— Он обожал его. Мы все заложники любви к детям. Об этом мало кто писал тонко и откровенно. Набоков настолько обожал Дмитрия, что с Дмитрием не могло не случиться того, что случилось. Он ощутил себя супер-Набоковым. И оперные экзерсисы, и гоночные автомобили — все ему свалилось с неба.Парадокс, который мы все в какой-то степени переживаем. Здесь есть какая-то игра природы — не скажу «ловушка», это было бы слишком пессимистично — мы все вкладываемся в детей для того, чтобы однажды понять: детям это меньше всего интересно.[b]— Читатель не простит нам, если мы обойдем вниманием «Лолиту». Насколько, по-вашему, силен там элемент эпатажа? [/b]— Это абсолютно замечательная, продуманная и четко выстроенная книга. Ее слава абсолютно заслуженна и совершенно не связана ни с какими запретами или там сексуальными играми. Это книга об уникальном эстетическом одиночестве. «Лолита» — это выбор другой, нежели общепринятая, красоты. Все любят сисястых-жопастых, а я люблю худенькую...другую. Вы меня никогда не поймете, вы меня за это в тюрьму посадите, сгноите и уничтожите, но я не отдам эту свою красоту за вашу красоту! «Лолита» — гениальная песнь утверждения себя в одиночестве эмигрантском, одиночестве художника, потому что художник действительно всегда одинок.[b]— Ну вот и прозвучало слово «гениальность». Вообще у нас не очень-то юбилейная беседа вырисовывается...[/b]— Вот все это прочтут и скажут: Ерофеев разочаровался в Набокове. Да, я в 80-е годы писал о нем и как-то все это меньше видел. Да, я более восторженно к нему относился. Но сейчас, когда я смотрю на Набокова, я твердо знаю: это классик двадцатого века, и если судить его строго, то по самому высшему счету. И по этому счету он все равно оказывается в первом ряду писателей. Я хочу, чтобы мы избавились от вредных привычек: если любимый — значит солнце, и за ним ничего не видно; а если закатился — совершенно не замечаем. Вот с неба скатился Мандельштам, для нас он на сегодняшний день — ноль.Мандельштам очень сильный поэт, и скатился он для кого-то или не скатился — он силен. Так и Набоков. Надо искать другие отношения с писателями: уметь ценить тот дар, который ему дан. Иначе мы просто будем заложниками моды, мелких страстей и, конечно, страшноватого человеческого желания увидеть большого писателя «маленьким человеком». Чтобы иметь возможность растрогаться: боже мой, все мы такие! [b]Библиография романов НАБОКОВА [i](Указан год первой публикации) [/b]Машенька. Берлин, 1926 Король, дама, валет. Берлин, 1928 Защита Лужина. Берлин, 1930 Соглядатай. Париж, 1930 Подвиг. Париж, 1932 Камера Обскура. Париж, 1933 Отчаянье. Берлин, 1936 Приглашение на казнь. Париж, 1938 Дар. Париж, 1937—1938 Solus Rex. Париж, 1940 Ultima Thule. Нью-Йорк, 1942 Подлинная жизнь Себастьяна Найта. Норфолк, 1941 Bend Sinister. Нью-Йорк, 1947 Lolita. Париж, 1955 (в Нью-Йорке вышла только в 1967-м) Pnin. Нью-Йорк, 1957 Pale Fire. Нью-Йорк, 1962 Ada. Нью-Йорк, 1969 Transparent Tings. Нью-Йорк, 1972 Посмотри на Арлекинов. Нью-Йорк, 1974 (Книга воспоминаний «Другие берега» вышла в Нью-Йорке в 1954-м) [/i][b]Досье "ВМ"[i]Владимир НАБОКОВ [/b]родился в 1899 году в Санкт-Петербурге. Отец писателя, В. Д. Набоков, один из лидеров кадетской партии, в 1917 году был членом Временного правительства.После революции Набоковы оказались в Крыму, а в 1919году семья эмигрировала. Образование Набоковпродолжил в Кембридже. После окончания университетапереехал в Берлин и прожил там больше пятнадцати лет.В 1922-м в Берлине его отца убили монархисты. В первыеберлинские годы Набоков зарабатывал на жизньчастными уроками, преподавая английский ифранцузский языки, бокс, теннис и стихосложение. Сначала 20-х годов под псевдонимом Сирин публикуетстихи, а затем и романы. Дважды изгнанник, бежавший отбольшевиков из России и от Гитлера из Германии, в 1937году он уезжает во Францию, в 1940-м — в Америку. С 40-х годов начинается англоязычный период творчестваНабокова. Вплоть до выхода «Лолиты» основнымисточником его дохода продолжало оставатьсяпреподавание. Он совмещал две академическиедолжности, деля свою любовь между литературой ибабочками. С 1961 года и до последних дней Набоковжил в Швейцарии в курортном городе Монтре на берегуЖеневского озера в гостинице «Палас».Умер в 1977 году. Похоронен близ Монтре.[/i]

В пустыне только — мы, псы да охрана

Евангелие от брата Георгия

[i]Наша встреча со знаменитым автором «Жеглова и Шарапова» имела место в неброском, но импозантном особнячке на одной из заповедных Тверских-Ямских.По таким нешумным улочкам гуляют влюбленные студенты, не замечая ничего окрест, кроме милого веснушчатого шнобеля напротив. А между тем это на таких вот неприметных улицах в подъездах валяются вещественные доказательства, а в окно ненароком выставлен горшок с кактусом, способный многое сказать даже самому захудалому нелегалу. Подобные улочки как будто созданы для конспиративных манипуляцийи агентурных инсинуаций.Никаких опознавательных знаков на фасаде особняка, доступ «строго по пропускам». Пронизывающий до пяток взгляд охраны, после которого сразу хочется сдаться.Словом, интрига закручивалась уже на подступах к дому.Что неудивительно, поскольку шли мы в гости не к кому-нибудь, а к самому «брату» [b]Вайнеру — Георгию[/b].[/i] [b]Я — бомж — Георгий Александрович, вопрос без околичностей: где мы сейчас находимся? [/b]— Мы находимся в офисе инвестиционной компании, я даже точно не знаю, как она называется. Они занимаются анализом и регулированием финансовых потоков в нашем обществе и вообще в финансовом мире.[b]— Понял! Теперь ваш рабочий кабинет — на пересечении мировых финансовых потоков! [/b]— У меня своя интерпретация: поскольку они исходят из идеи, что не хлебом и деньгами едиными жив человек, но нужно по возможности поощрять и глохнущую словесность, то они меня здесь приютили.[b]— А что на дому не работается? [/b]— На дому скорее отдыхается.[b]— А где сейчас ваш дом? Брат ваш Аркадий Александрович, известный «московский озорной гуляка», завсегдатай всевозможных светских тусовок. А вас, Георгий Александрович, совсем не видно, не слышно.[/b]— А это потому что дом мой — небольшая такая территория под названием земной шар. Вы не введете публику в заблуждение, если напишете, что я — бомж. Бомж — это же не обязательно грязный, оборванный, пьяный маргинал.Например, русский человек, американский гражданин Набоков тоже был бомж — по душевным склонностям. Большую часть жизни обитал в швейцарской гостинице. Я живу в Москве, у своих друзей в Нью-Йорке, в Париже, бываю в Израиле. При первой возможности стараюсь повидать мир, познакомиться с людьми. Потому что, к сожалению, все так быстро проходит... Может, это возрастная штука, но все чаще возникает, я бы сказал, событийная ностальгия.Остается бездна непрочитанных книг, которые я никогда не успею прочитать. Прекрасных женщин, с которыми я никогда не успею познакомиться и полюбить их. Есть бездна нереализованных дружб.Есть ненаписанные книги... Время так мимолетно! Нам выпало счастье жить во время беспокойное, насыщенное событиями, которые делают его еще быстрее. И если раньше нам казалось в силу прекрасной молодой безответственности: ах, десять лет — целая вечность, то теперь это — миг.В моем новом романе герой задает вопрос — практически всем, навскидку: какова длина человеческой жизни в днях? А вот вы знаете, Виктор? [b]— Боюсь, без калькулятора не обойтись.[/b]— А никто не знает! Никто не думает такими категориями. А ужас состоит в том, что «долгий» человеческий век в семьдесят лет — это меньше двадцати пяти тысяч дней! Если отбросить бессмысленное детство, распад и атрофию чувств в старости, недоразумения, неприятности, посягательства, поиски своего места плюс сон, который отбирает у нас вообще треть жизни, остается чепуха.[b]— Что до «атрофии чувств», то у вас, судя по всему, даже отдаленных симптомов этого недуга не просматривается. Не бывает желания, вместо того чтобы в очередной раз нестись сломя голову в «Шереметьево2», прилечь на софу с бокалом «Алазани», расслабленно уперев взгляд, скажем, в «Дарьял-ТВ»?[/b] — Ату вас! У меня такое ощущение, будто я мальчик, которого в первый раз привели на праздничную елку! Все еще только начинается! И идея о том, что свечи погашены, пора всем по местам, меня ужасает. Разница между молодостью и старостью, по сути, определяется только одним критерием: люди в возрасте начинают понимать, что праздник кончается. (Сурово, «по-пацаньи» осерчав) Елка бу-удет закрыта.[b]— Поскольку вы большую часть времени проводите за границей, можно предположить, что новый ваш роман вы написали...[/b]— Сам! К сожалению, ничем не могу подкормить желтую прессу, к которой ваша почтенная газета никоим образом не относится... Не могу сообщить ничего обнадеживающего — кровавого и зубодробительного: как у нас с Аркадием от рождения отношения были братские, дружеские, так они сохраняются и по сей день. Существует иллюзия, будто соавторы — это такой двуглавый орел в единой плоти. Мы достаточно самодеятельные, самостоятельные и довольно даже разные люди. Аркадий, например, затрачивает титанические усилия на упомянутый вами телеканал, который они делают с дочерью, моей племянницей Наташей Дарьяловой.[b]— Вы никак не участвуете?[/b] — Только как благодарный зритель.[b]— Наталья начинала карьеру телезвезды в Америке. Дядюшка ей как-то протежировал?[/b] — То, что я мог сделать по предъявлении ее реальных способностей, я сделал. И считаю это святым делом. Но надо знать американское телевидение: по блату, за брата, за свата — ничего не сделаешь. Так что можно считать, что мое участие было чисто фигуральным.[b]— Вы увидели Америку такой, как в «советских сновидениях»?[/b] — Мы как были страной мифологических конструкций, так и остались, несмотря на крушение «железного занавеса». Миф о невероятной открытости американцев, так же, как и об их несокрушимой деловитости, сильно преувеличен. И там есть брат, сват, заинтересованные деньги, чья-то любовница, чья-то племянница, «очень успешный ребенок очень почтенных родителей, не помочь грех!».[b]— Улавливаю здесь некоторое противоречие относительно предыдущего вопроса-ответа.[/b]— Никакого противоречия! Мне бы очень не хотелось, Виктор, наврать вам и сказать: я пришел к президенту Эй-би-си и рявкнул: «Старичок, посмотри, какая у меня девчушка подросла, давай начинай раскрутку!». Мы — новобранцы в другой жизни.Мои 152 вышедшие в мире книги, 20 с лишним фильмов и сериалов в Америке не конвертируются. Или конвертируются немножко, как монгольские тугрики. Пока там я, кроме себя самого как очень хорошего парня, ничего не могу предложить.[b]— Можно ли утешаться тем, что вы можете предложить нечто более весомое в родных пенатах? [/b]— В отрыве от художественной ценности того, что мы с братом насозидали — в кино, в книгах, — мы достигли единственной привилегии, которую я очень высоко ценю и считаю, что это очень дорогие погоны: наши имена известны практически каждому грамотному человеку в стране. И это невероятные регалии, невероятное счастье! [b]Миша, еще минуту! — А есть вариации счастья, присущие исключительно нашему безалаберному отечеству? [/b]— Мы с братом очень дружили с другими небезызвестными братьями — Стругацкими. И вот после обсуждения художественных вопросов (которые, как правило, очень быстро нами решались) начиналась долгая прекрасная пьянка, которую мы называли «полеты». Это было всегда замечательное пиршество.При всей комфортности жизни в Америке я этого там никогда не получу. Потому что никогда мне больше не пировать ни с ушедшим безвременно Аркадием Стругацким, ни с Володей Высоцким, ни с Валерой Фридом... Я не говорю о якобы народном признании (поймите меня правильно, Виктор!), а вот бытовое достижение у меня было одно, мой самый большой достаток: у меня был самый длинный в Москве обеденный стол в частном доме! Никогда больше не собрать этого застолья. Это основная боль и тягота моего мироощущения.Потому что некоторые ушли навсегда, некоторые распались — больны, бедны... Даже не столько материально — они себя просто не вписали в этот мир.Сколько идей рождалось за этим столом! Ненаписанный роман братьев Стругацких—Вайнеров — не уроните диктофон! — «Мертвые души». Володя Высоцкий горел продолжением фильма «Место встречи изменить нельзя», которое он хотел снимать как режиссер. Он же был человек страсти невероятной: я сказал! Мучил нас, чтобы мы быстрее писали сценарий. Если помните, в фильме Жеглов щеголяет в пиджачке кургузом, а в петлице — орден Красной Звезды. «Давайте сделаем фильм, за что я получил этот орден!» Не успели — Володя ушел от нас...[b]— Представьте себе, мне попадалась в руки аудиокассета «Высоцкий в гостях у Вайнеров»![/b] — Как же! Полуторачасовой раритет. Понимаете, было столько спето, выпито и рассказано столько сногсшибательных рассказов, что никому не приходило в голову это записывать. Ведь мы бессмертны! Володя на пятнадцать дней старше меня... Однажды Высоцкий пришел к нам с женой Мариной и пасынком (ее сыном от предыдущего мужа) Вольдемаром. Мальчику было скучно слушать байки старых барбосов, и он от нечего делать воткнул клавишу магнитофона. Итак, Высоцкий с Мариной, Гарик Каспаров, Чингиз Айтматов... и мы устроили фестиваль невероятных рассказов. Та самая кассета, которая ходит по рукам. Это был такой триумф болтунов и златоустов, что даже присутствовавший там Миша Жванецкий рвался прочитать рассказ, а ему: «Миша, вот сейчас! Еще минуту!». В результате Миша ничего не прочитал. Информация для Книги Гиннесса: на конкурсе чтецов Жванецкому не дали прочитать рассказ! — А о чем рассказал Высоцкий? — Главный режиссер Малого театра Борис Равенских, у которого Володя одно время что-то такое делал в театре, узнал, что Высоцкого призывают на военные сборы. Равенских схватился за голову: как можно! Ведь вся войсковая часть, куда тебя призовут, дезертирует! Надо было слышать, как он это рассказывал: был ведь человек неслыханной наблюдательности, остроты и быстроты ума... Настоящий народный герой. Это только он мог договориться в блокированной карантином «холерной» Одессе, где снимали «Место встречи», чтобы нас соединяли по межгороду по нужным номерам.Был только один человек в Одессе, которому девушки-телефонистки не могли отказать. Только с ним могли происходить вещи, не подвластные даже нашей высокохудожественной фантазии: у него был «Мерседес», у меня — черная «Волга» с номером 007, но каким образом мы с ним, пьяные, на Беговой попали в 23-й трамвай и приехали на нем к подъезду моего дома, — этого я объяснить не могу. Причем, видимо, впервые в практике московского трамвая по просьбе Владимира Семеновича девушка-вагоновожатая сделала остановку посреди станций маршрута! В общем-то, пустяк: просто надо, чтобы тебя любили двести миллионов человек.[b]— А если не любят тебя двести миллионов, как быть-то, Георгий Александрович?[/b] — Большинство людей живет несчастливо, их поддерживает только ток любви их родителей и очень ослабленный ток любви их детей. Быстро пересыхающий поток любви их девушек или жен. Человек начинает задыхаться, он ощущает отсутствие этой любви, как нарастающее кислородное голодание. А такие люди, как Высоцкий или Каспаров, они так плодотворны, потому что находятся на бесконечной подпитке незримого волшебного тока любви человеческой. Эта вещь существует, я в это верю.[b]Думать надо — А как у вас обстоит дело с волшебными токами?[/b] — Говорить о том, что кто-то меня любит, все равно что говорить: я умный или талантливый.Может, это от ограниченности происходит, но я человек, очень обеспеченный людской любовью. Меня очень мало предавали, редко обманывали. Есть очень мало людей в мире, которых я бы ненавидел. А в основном как-то удается общаться с бездной прекрасных людей. Я, профессиональный ротозей, обязан смотреть внимательно, как ведут себя люди, о чем мечтают, чего хотят, что ненавидят.Запомнить это и написать. И вот вижу, что все сейчас страдают, даже не от бедности — от ужасного ощущения недоданности счастья. Всем недодали по их заслугам, по их самоощущению в мире, по тому, к чему они были предназначены.Всем не хватает или маленько денег, или чтобы его признали, или показали по телевизору. Чтобы хорошо сложились отношения в ЖЭКе с секретаршей. Те кризисные военные испытания, которые претерпевает многомиллионный народ, вызвали явление, подобное аутизму (психиатрический термин) — погружению в себя. Я вовсе не хочу сказать, что при коммуняках все бегали по улицам с цветами и счастливыми лицами.Но нынешняя жизнь, которая официально провозглашена как «жизнь индивидов», способствует этому самому аутизму, попытке отъединиться от того, что всех так сильно удручает. А люди должны смотреть не только в курс доллара, но и на звезды.[b]— Говорят, что писать начинают большей частью не очень счастливые люди.[/b]— О, мы были веселые проходимцы! Я был электротехник, а мой брат — следователь московской милиции. В чистом виде желая улучшить свое материальное положение, решили писать рассказы для специализированных изданий. А вообще-то литературные университеты я начал проходить в «Вечерней Москве».[b]— ?! [/b]— У вас в редакции был человек по фамилии Волк. Сейчас его уже нет? [b]— Нет, есть только Марина Зайцева.[/b]— И вот старый газетный Волк поручил мне написать про чистильщиков сапог. Я накатал здоровую прекраснодушную бодягу. Поскольку нельзя было отражать в полной мере правду жизни, обошелся аллюзиями и эвфемизмами. И пошло-поехало: появился наш первый с братом бессмертный опус под названием «Часы для мистера Келли». Произведение вызывало у нас священный трепет, поскольку оценивали мы его в основном по толщине, а было там 500 страниц! [b]— Вы сказали, что первый ваш стимул к творчеству был материальный, а вот некоторые другие авторитеты утверждают, будто в основе художественных свершений — несчастная первая любовь.[/b]— К сожалению, не могу разделить эту точку зрения, потому что у меня не было ни первых, ни последующих несчастных любовей. Все мои любови были счастливые — вот. Я никогда не обманывал женщин. Когда я с ними знакомился, они мне так нравились, что я на них на всех собирался твердо жениться. Потом, правда, мешали привходящие обстоятельства. Когда, бывает, читаю, какие страшные истории развивались на этой почве, даже завидую: люди прожили драматическую жизнь, а у меня все это было пресно и счастливо.[b]— Вы примерный семьянин? [/b]— У меня в доме был бы, наверное, кошмарный патриархат, если б моя жена (так она, во всяком случае, меня уверяет) не была так счастлива.[b]— Вы совсем не даете ей поводов для огорчений?[/b] — Во всяком случае, очень стараюсь, чтобы никогда не возникало для нее информации о поводах для огорчений. И она — умная женщина — понимает: раз уж я прожил с ней столько лет, нажил трех замечательных детей, предан ей навек — куда уж мне гарцевать? Старому облезлому коню.Смотрю, как наши пожилые люди — песок сыплется — особенно попсовые: уж так они надуваются! Бабы жрут тайские таблетки, стали похожи на Ленина в саркофаге.Мужики — в париках! (Самозабвенно, упоенно хохочет). Они не могут поверить, что их можно полюбить не только за телесную красоту! [b]— Женщины вас одаряют вниманием как мужчину-автора? Именно так: через дефис.[/b]— Да-а. Вот вчера. На большой презентации подошла одна популярная певица, интересная вполне женщина, и спрашивает: «Вы автор «Евангелия от палача» Георгий Вайнер?». Я отвечаю, горделиво пританцовывая: «Я!» Протягиваю руку, чтобы поздороваться, а она эту самую руку... целует.Ввергнув меня в такую бездну застенчивости, от которой я не могу отойти до сих пор. Женщине ведь так мало надо, Витя! Нельзя обещать, чего ты не можешь сделать, нельзя лгать, нельзя надуваться, нельзя предавать, нельзя двурушничать, нельзя стучать. Это так нетяжело все! Надо просто задуматься над этим. Но многие не успевают задуматься и порождают большие несчастья.[b]О новом романе[/b] [i]Мой новый роман —о новых людях, которые пришли в новое время. Я не хотел бы разойтись во времени с этими людьми. Главная проблема — проблема денег. Мы ведь жили вне денег; то, что в Советском Союзе называлось деньгами, было просто талонами на плохое питание и скверную одежду. А сейчас люди встретились с чудовищными проблемами, которые порождают деньги. И радостями, которые дают деньги. Но радостей гораздо меньше, чем проблем. Деньги — это очень мощный энергетический конденсатор.Один из главных героев — типологизированный российский магнат, олигарх. Не мифологизированный шарж, а, надеюсь, художественно полнокровный образ. В наступающем тысячелетии эти люди будут заказывать музыку, определять направление нашей жизни. Я постарался уйти от газетного клишированного изображения злодея, который расхитил все деньги народные. Это не «Критика Готской программы», не финансово-экономическое исследование. Надеюсь, читатели будут достаточно близко введены в правдоподобные декорации действий наших хозяев жизни.[/i]

Кто здесь Шиловский?

[b]Кинофестиваль в Гатчине встретил своих участников феерической зимой с ажурными кружевами деревьев, скрипящим снежком и покалывающим морозцем. Зима особенно к лицу провинции, и эта умиротворяющая зимняя нота как бы задала тональность мелодии фестиваля: уютную, свойскую и домашнюю.[/b][i]Без батальных сцен «больших» фестивалей с пороховым дымом и кулуарными интригами вокруг выявления победителей. (Хотя по некоторым косвенным признакам вялые окопные перестрелки и имели место.) На первый план вышел сам процесс: просмотры, променады и рауты для гостей, простодушный провинциальный ажиотаж вокруг «звезд». Звезды, по выражению идеолога фестиваля ректора Литиинститута, председателя жюри Сергея Есина, — «все те же мифологизированные лица, которых не надо представлять»: Клара Лучко (бесспорная прима зрительских симпатий), Юрий Яковлев, Евгений Матвеев, Эмиль Лотяну, Людмила Касаткина, Александр Пороховщиков, Аристарх Ливанов, Евгений Дога, Владимир Конкин...Здесь еще раз понимаешь, чем было кино для «социалистического» зрителя: узнаваемы и любимы исключительно герои былого советского экрана. А, скажем, не успевший засветиться в доперестроечном кинематографе Виктор Раков, нынешний премьер «Ленкома», встречен был лишь вежливыми хлопками, — не знают.[/i]Фестиваль в Гатчине называется «Литература и кино»: демонстрируются только экранизации — и в этом смысле он не имеет аналогов. Как я уже заметил, фавориты и аутсайдеры здесь достаточно условны, хотя трепетные творческие натуры вполне чувствительны и к скромным регалиям «домашнего» фестиваля. Состав жюри был ориентирован на некий приятный баланс и включал, например, таких, казалось бы, взаимоисключающих персонажей, как романист-монументалист [b]Петр Проскурин [/b]и кинокритик-прогрессист [b]Виктор Матизен[/b]. В итоге основные призы получили хорошо раскрученные, в том числе и демонстрацией по ТВ, «Барак» и «Ворошиловский стрелок» («ВМ» подробно писала об этих картинах).Формулировки наград с их, скажем так, старомодным пафосом заслуживают того, чтобы процитировать их без купюр. Хотя бы по некоторым номинациям (всего их 12).Главный приз — «Гранатовый браслет» — режиссеру [b]Валерию Огородникову [/b]«За создание выдающегося актерского ансамбля» в фильме «Барак».Специальный приз (90-томное собрание сочинений Льва Толстого) — режиссеру фильма «Ворошиловский стрелок» [b]Станиславу Говорухину [/b]«За метафорическое выражение социального негодования».Приз «За незабываемую актерскую работу в фильме С. Говорухина «Ворошиловский стрелок» — [b]Сергею Гармашу,[/b] создавшему социально острый и неоднозначный образ милиционера».Если не принимать во внимание «неоднозначный образ милиционера», то предпочтения вашего корреспондента совпали с мнением жюри пожалуй что в номинации «анимация». Приз за лучший анимационный фильм получил [b]Александр Петров[/b], режиссер и художник фильма «Старик и море» по повести Э. Хемингуэя.Постановщик работает в технике «ожившей живописи». Мужественная философичность «старика Хэма» в сочетании с трогательной прозрачностью анимационной ткани дают впечатляющий эффект. Некоторую торопливую иллюстративность классического текста, видимо, можно «простить» «анимационным» объемом ленты — 20 минут.Показали два фильма из предполагаемой серии «Русский Декамерон»: ясно, что про любовь, понятно, что с лихими сюжетными наворотами. Если первый — «Женская собственность» с [b]Еленой Сафоновой [/b]— вполне расхожая поделка, то второй — «Тесты для настоящих мужчин» с [b]Анной Каменковой и Алексеем Серебряковым[/b] — изящно инструментованная режиссером [b]Андреем Разенковым [/b]лента со скрупулезно закрученной интригой, точными психологическими акцентами и выверенной «картинкой». Наверное, сказывается и школа: молодой постановщик успел поработать ассистентом на двух фильмах у [b]Н. Михалкова. [/b]Неясен, правда, литературный первоисточник сценария [b]В. Черныха[/b], но это уже частности.Не могу не упомянуть показанную вне конкурса ленту [b]Терренса Малика [/b](он же автор сценария по новелле Джеймса Джонса) «Тонкая красная линия». Картину сравнивают со «Спасением рядового Райна» [b]С. Спилберга,[/b] но, на мой взгляд, последняя в сравнении с «Линией» смотрится как большевистская прокламация на фоне евангелического текста. Лента, почему-то обозначенная в каталоге фестиваля как «приключенческий остросюжетный фильм», — художественное воплощение «человеческого аспекта» известной битвы американцев с японцами за Гвадалканал во время Второй мировой войны. Здесь все живет — джунгли, деревья, трава... люди. Режиссура и операторская работа потрясают. Каждый кадр можно было бы заключить в рамку и вывесить в картинной галерее.Чего здесь меньше всего, так это «остросюжетности», — сценарная канва достаточно туманна: это истории нескольких солдат, заброшенных в нечеловеческую мясорубку человеческого взаимоистребления. Лента именно человечна. Не той узколобой голливудской «человечностью», где добро побеждает зло с клинической непреклонностью комбайна, но пронзительной многомерной естественностью. Оказывается, американцы умеют снимать и такие фильмы.Вообще же аура «домашнего» фестиваля, повторюсь, это не столько «нормальные» передряги вокруг выявления победителей, сколько локальный периферийный праздник со «звездами» в эпицентре. Надо было видеть одухотворенные лица местных людей, когда знатные гости поднимались по лестнице кинотеатра «Победа». Куда там ихний филистерский Канн! Порыв, восторг и вдохновение. Полет валькирий, пикирующих за автографами.Ваш корреспондент, кстати, тоже был весьма польщен, когда две милые девушки попросили у него автограф. Горделиво пританцовывая, он аккуратно изобразил крендель собственной фамилии в девичьих блокнотах. Но вместо естественной благодарности барышни озадаченно захлопали глазами, полными недоумения и обманутых надежд: — Ах, так вы не Всеволод Шиловский? [b]Гатчина — Москва [/b][i]Все это славное действо под Питером организует и проводит изумительная бригада женщин во главе с женщиной-локомотивом Генриэттой Ягибековой. Есть женщины в русских селеньях! [/i]

Интимный альбом

[b]Мы — утопленники Утопии.Изучая ленинский текст, выражение «двоежопие» мной прочитывается как тест.Вылезает из круглых скобок перископный глаз как циклоп.Раздвоение душ прискорбно, но страшней — раздвоенье жоп. [/b][i][b]Из поэмы «Лонжюмо» 35 лет назад эти строки были вычеркнуты цензорами из ЦК КПСС [/b][/i][i]Нет смысла докладывать, что такое Вознесенский в нашей словесности. Кому надо — в курсе, кому нет — уже не объяснишь. Его не все любят, но все знают. Кто любит — счастливо, как в романе.Так повелось у нас, что жизнь заметного поэта сама по себе — роман, перипетии которого на устах внимательной публики.Роман душещипательный, скандальный, авантюрный, амурный и далее по жанрам.Наш герой, самый знаменитый поэт современной России, притом, что тоже, разумеется, не обошелся без шлейфа слухов, легенд и анекдотов, сумел счастливо избежать «ауры» романсового демонизма в его бульварной ипостаси.[/i][b]Душа народа — В своих беседах с журналистами вы, как правило, уходите от разговоров «о клубничке». Это своеобразная полемика с обывательским восприятием поэзии или просто вы такой человек «в себе», Андрей Андреевич? [/b]— Я думаю, это от воспитания. Как человек и поэт я воспитывался у Пастернака. Уверен, что никакому сегодняшнему, даже самому разудалому репортеру не пришло бы в голову спросить у Пастернака: а как вы трахали такую-то свою возлюбленную? Даже скандально-легендарный Есенин написал: остальное — в моих стихах. Один из озабоченных товарищей признал, что делает это ради рекламы. Моя же поэзия в рекламе не нуждается.[b]— Наверное, «озабоченные товарищи» задумаются, читать ли им дальше: давайте попытаемся их не до конца разочаровывать, а? Вопрос мой как раз о товарищах — без кавычек. Не поколенческая и не цеховая, а просто мужская дружба для вас существенна? [/b]— Мне не нравится слово «цеховая». Ведь поэт — это не профессия — образ жизни. Это внутри тебя, а не на поверхности, как у других людей. Я что, искал себе друзей в Союзе писателей? Нет.Мои близкие друзья не из «цеха»: Родион Щедрин, поставивший меня на водные лыжи, элегантный гуляка Дмитрий Айрапетов и Виктор Жак. Под конец жизни он был ректором политехнического университета, фанат поэзии, совершенно сумасшедший и при этом удивительно светлый и деликатный человек. Я каждое лето и зимы тоже пропадал у него в Беловежской пуще... Чтобы запомнить его телефон — 24-53-17, — я написал четверостишие: [i]Вам телефон поставили как тайную мечту: смерть Ленина и Сталина в семнадцатом году.[/i]Эти стихи гуляли в самиздате… А вообще-то поэт одинок.[b]— А если говорить о вашем поколении, поэтической плеяде, чьи звездные имена нет нужды перечислять, насколько уместно здесь слово «дружба»? [/b]— Когда умер Окуджава, Андрей Битов подошел к Белле и мрачно пошутил: «Ну что, вас теперь только двое осталось...»* В этом что-то есть.[b]— Наверное... Скажите, а «шестидесятником» вы себя ощущаете? [/b]— Конечно, нет. Поэт не может быть «шестидесятником» или «восьмидесятником». Если ты только «поэт поколения», значит, ты не поэт. Какого поколения Блок или Пастернак? Термин «шестидесятники» придумал Феликс Кузнецов, который когда-то был левым критиком, потом стал правым, потом опять левым. И словцо пошло гулять. Хрущев на меня орал на встрече с интеллигенцией в 63-м году: почему? Я с трибуны пытался объяснить этим «образованным» людям: есть горизонтальное поколение и есть вертикальное поколение. Я сказал: Лермонтов, Пастернак и Ахмадулина для меня люди одного поколения — вертикального. Поколения уходят, поэзия остается.[b]— При всем том «шестидесятые» для многих почти синоним слова «ренессанс».[/b]— Конечно, это было время волшебное — пик столетия. Может быть, какое-то особое излучение солнца. Расцвет поэзии во всем мире — и у нас. Но люди, расцветшие там, не остаются в этом поколении. Если ты художник, то для всех поколений.[b]— Я думал, вы скажете про либерализацию, а вы — про излучение солнца.[/b]— Была романтика, вера в свободу, которая, видите, к чему привела.[b]— Вы разочаровались в свободе? [/b]— Мы думали, если будет свобода — будет все. Такой авантюрный романтизм. Мы не знали своей страны, не знали всех темных сторон своего народа. Взять хотя бы разгул криминала.[b]— Вы сами каким-либо образом соприкасались с людьми криминала? [/b]— На вечере памяти Высоцкого подошел ко мне некий высокий человек. Оказалось, один из вождей московской мафии. И говорит: «Андрей, пригласи меня к себе чай пить. Все узнают, что я у тебя был, и ты будешь под моей крышей». Я не стал его звать на чай, но обратите внимание, как все перепутано: ведь «авторитет» пришел на вечер памяти Высоцкого! Или в Париже: другой известный «авторитет» посетил мой концерт. Возьмите вот Брежнева: тоже по психологии «авторитет», а любил Есенина. Слушал дома Высоцкого, может быть, запершись. В России поэзия — душа народа. Кстати, если раньше Брежнев не сам книги писал, то теперь наши лидеры сами пишут, некоторые даже и стихи... Между прочим, сейчас в грузинских школах опять преподают два стихотворения Сталина — грузины говорят, что это хорошие стихи.[b]— Андрей Андреевич, а «новые русские» не вызывают у вас изжоги? [/b]— Отнюдь. У нас принято считать, что «новые русские» — это золотые цепи, это хамство... «Идеалист, новейший русский» — это я об убиенном Диме Холодове написал. «Новые русские» для меня — компьютерщики, интернетчики. Это очень богатые люди — и с университетским образованием. Профессора. Большей частью молодые. Впервые в истории России молодость и богатство совпали в таком масштабе. Несколько лет назад один банк купил себе «Квадрат» Малевича — один из, кажется, четырех. Могли ведь купить футбольную команду, могли купить баб для гарема...[b]— А вы, кстати, владеете компьютером? [/b]— Я работаю на компьютере, но — боюсь его. Боюсь, что компьютер нарушит мою связь с этим миром.[b]Со словом, с языком и с Пастернаком — Вернемся к началу. Стать известным — помимо того, что это давало практические дивиденды, — было важно для вас? [/b]— Что значит важно? Это же не пост, который ты занимаешь. Известность сама пришла. Конечно, приятно, когда твои стихи знают, но слава ведь — это и страшная зависть коллег, и вообще на нервы очень действует. Помню, в молодости я разговаривал с одной актрисой: она сказала, что боится выходить на улицу, у нее началась шизофрения — она в лес по грибы, а к ней и там лезут с автографами.Тогда я принял это за капризы звезды... Известность — тяжкая участь. Хотя, конечно, и наркотик.Может быть, если бы я не стал... то огорчился бы... Я не могу писать дома, я брожу по улицам: иногда бормочешь строчки какие-то, а на тебя люди глядят — все пропадает. Понимаете? К тому же у меня был Пастернак, мне до лампочки были все эти союзы писателей, пресса, кумиры моих сверстников — Симонов, Смеляков и даже Эренбург: я понимал, что рядом с Пастернаком никого нет. Это когда у тебя внутри не хватает, тогда ты начинаешь выпендриваться, цепляешь разноцветные пиджаки... А когда ты со словом, с языком и с Пастернаком — тебе хватает для честолюбия... для всего.[b]— Для критики вы всегда были большей частью автором «антимиров» и «парабол», а для меня, давнего вашего почитателя, скорее, поэтом лирическим. Скажу даже так — есенинским, хотя вы и числитесь по другому «ведомству».Всегда было ощущение, что ваша «социальность» наносная, чужеродная, поколенческая. Ведь один из кумиров Политехнического просто не мог не быть «социальным».[/b]— Когда ты читаешь, скажем, в «Лужниках» и тебе стадион хлопает или не хлопает — это, конечно, влияет. Но влияет опосредованно, а не прямо — через голову.Тогда все воспринималось как политика. Система уничтожала тебя, ты уничтожал Систему. Между тем я был дневниковым поэтом и остаюсь дневниковым поэтом.Если я пишу о Чечне, то это не «социальный заказ». Тебя трогает — и ты пишешь. Так же, как тебя трогает любовь женщины.[b]— Вас называли «поэтом научно-технической революции». А легко ли вы научились, к примеру, водить автомобиль? [/b]— Я сдал экзамен на водительские права, еще когда был студентом второго курса Архитектурного. С другой стороны, техника со мной за это расплачивалась.Вот я с вами разговариваю, а башка у меня пуста: у меня было шесть сотрясений мозга — и все вследствие автомобильных катастроф.[b]— Вы такой лихач? [/b]— Да не лихач я, просто — судьба. Два раза я сам был за рулем, в другой раз московский таксист, водитель первого класса по фамилии Бревно, еще — Олжас Сулейменов, казахский поэт... Наверное, с тех пор у меня абстракционизм в башке остался...[b]— Дилемма «художник и власть» как-то преломилась для вас в новом времени? [/b]— Я думаю, что на мне закончилась русская традиция противостояния «поэт и царь», когда Никита на меня орал и грозился выгнать из страны. С тех пор, помоему, цари больше не прикасались к поэзии. Слава богу, сегодня никому в голову не придет, что власть думает о поэзии. К тому же это противостояние — какой-то дьявольский магнит: ведь не только Сталина влекло к Мандельштаму и Пастернаку, но и их к нему. Такая фрейдовская любовь-ненависть.[b]— Можно предположить, что и вас, поэта, тянуло к царю? [/b]— Для моего поколения Хрущев был кумиром — с его либеральными идеями. Я же хорошо знал Пастернака, и он мне сказал: «Раньше нами правил фанатик-убийца, теперь — дурак и свинья». Притом, что Пастернак не знал самого страшного о Хрущеве; это мы потом узнали, как он бросил атомную бомбу на своих — на крестьян и солдат в Сибири. Так что думаю, что от любви к власти я излечился раньше, чем другие.[b]— Власть не думает о поэзии, а поэт — о власти? [/b]— Во всем, даже в отношении к Ленину, я следовал Пастернаку. Он считал его гением. Известно, что у гроба Ленина встретились Мандельштам и Пастернак — и не для того, чтобы плюнуть на этот гроб. Что касается моей поэмы о Ленине, о которой некоторые люди думают, что она гладко проходила, — то они заблуждаются.Одну из глав, например, категорически не хотели печатать. Тогда я нашел телефон секретаря ЦК по идеологии, позвонил и сказал: «Что за дела? Не печатают ленинскую цитату!» Трубка грозно прогромыхала: «Кто не печатает?! Почему?» Затем трубка настороженно поинтересовалась: «А что, собственно, за цитата?» Я прочитал ему эту главку**: [i]Мы — утопленники Утопии.Изучая ленинский текст, выражение «двоежопие» мной прочитывается как тест.Вылезает из круглых скобок перископный глаз как циклоп.Раздвоение душ прискорбно, но страшней — раздвоенье жоп.Удивительная новинка — человек с четырьмя половинками.Амортизирован, чтоб лежать — непонятно, куда лизать.Многоженство антизаконно.К многожопству теперь пришли, как упругие шампиньоны их выращивает Дали.Но, увы, еще до Потопа от рождения нам дана: одна Родина, одна жопа и, увы, голова одна.[/i]Трубка минуты две молчала — может, он осмысливал услышанное или просил секретаря найти нужную цитату. Наверное, так, потому что наконец трубка ответила: «Действительно, у Владимира Ильича встречается это слово — трижды, в разных стенограммах. Но читатели нас не поймут. Кстати, как там у вас: «увы, одна голова»?» Я услышал угрозу: то ли мне, то ли он о своей голове задумался.[b]Неудобный человек — Что вы любите в этой жизни помимо сочинительства? Есть вещи более важные, чем творчество? [/b]— То, что вы называете «сочинительством», — та же жизнь и судьба. Самый высокий кайф — это когда ты пишешь стихи. Помню, у Пастернака за столом (были Ахматова и Рихтер) зашел спор.Ахматова сказала, что вдохновение — это чувство, с которым сравнить ничего нельзя. Но ты никогда не знаешь, когда оно появится, когда пропадет. Можешь месяцами ждать, вдруг нахлынет и — пошло, пошло, пошло. И говорит молодому Славе Рихтеру: у вас, музыкантов, разыграешься — вот и вдохновение. У поэтов же своего пианино нет. Слава обиделся: нет, Анна Андреевна, я тоже могу месяцами не подходить к роялю!.. В то же время с вдохновением неудобно жить. Допустим, ты назначил какую-то встречу (не с вами), и тут пошла рифма — ты опаздываешь. Получается, ты очень неудобный человек для общества.[b]— Вы живете на даче. Случается вам, скажем, копаться на грядках? [/b]— Грядок у меня нет. Все хочу завести клумбу: иногда я привожу какие-то цветочки из разных поездок...[b]— В надежде посадить? [/b]— И сажаю. Но так — клочками. Вы знаете, что есть две садовые формы — английская и французская? Английская — естественная, неухоженная, французская — аккуратная, подстриженная. Поэтому я сторонник английской — ею не надо заниматься.[b]— Вы заканчивали архитектурный институт, стали поэтом. А кем бы вы никогда не могли быть? Наверное, военным или депутатом? [/b]— Депутатом точно нет. А что касается армии, в свое время я был на сборах во Львове, мы крепко подружились — молодые лейтенанты уходили вечером в ресторанные гульбы: все — в штатском, а я обязательно надевал форму с погонами. Мне это так дико нравилось! Мне казалось, что я Лермонтов или Гумилев. Я хочу написать прозу — офицерскую. Ведь это были шестидесятые годы, а значит — вольнолюбие, декабризм, заговор, революция молодых лейтенантов! Так что, если бы я стал военным, то тогда.[b]— Андрей Андреевич, а что важнее: демократия или когда любимая дышит в щеку? [/b]— (Почти не раздумывая.) Когда любимая... Конечно. Когда дышит, это прекрасно.[b]— В какой степени творческие импульсы в ваших любовных стихах обусловлены, скажем так, ситуацией? Стихи ведь «не пишутся — рождаются». Как рождаются стихи о любви? [/b]— Просто нельзя врать — иначе стихи не получатся. Все это дневниковые вещи, но, к сожалению, ты должен их печатать. Просто потому, что так принято. Трудно.[b]— Когда вы хотите понравиться женщине, вы читаете ей свои стихи? [/b]— Когда я хочу понравиться, я что-то другое делаю... Бывает, ты пригласил женщину, которая тебе нравится, на свое выступление. Она в зале — и ты вдруг видишь, что она дура дурой. Это открывается сразу. Когда ты читаешь, то вроде бы зал не видишь, и в то же время ты видишь все.Восприятие обостряется невероятно. Кстати, женский зал всегда лучше, чем мужской — в смысле встречного восприятия. Женщина, она даже по утрам понимает стихи лучше, чем мужчина.[b]Я никому не отвечаю — Какое время в большей степени «ваше»: когда вы начинали или сейчас? [/b]— Я в каком-то смысле человек заколдованный, все время смотрю на какой-то таймер, что ли: ты не знаешь, что такое счастье, что такое любовь... Если пишутся стихи, значит, это любовь. Если пишется, значит, ты правильно живешь. Скажем, поэма «Оза» повернула мою жизнь. Так же, как и «Авось». Так и время: если тебе пишется — это сильное время. Так было в молодости и сейчас так.Сейчас очень много энергии выделяется — темной, страшной.Может, потому что перелом веков. Жуткое время. Но пока Бог посылает тебе сигналы, значит, ты правильно живешь.[b]— Поэт в России — всегда пророк, и вы, конечно, не исключение.[/b]— Пророк и шут — это две стороны одной медали. Начнем с того, что, погадав на моей книге, Алла Пугачева напророчила себе свадьбу с Киркоровым. В свое время у меня была строчка «а лебедь не умеет хором». Тогда нельзя было вообразить, что появится одинокий волк генерал Лебедь.Десять лет назад я написал стихи о реставрации картины «Явление Христа народу». Мне казалось, что Христос похож на актера Леонида Филатова. Там была строчка «спускался человек, похожий на Филатова» — рефрен стихотворения.Весь прошлый год у нас прошел под рефрен «человек, похожий на Скуратова». А если говорить серьезно, одна из главных вещей, предсказанных мною, — симметрия времени. К примеру, девятьсот пятый и девятьсот семнадцатый годы — русские революции, которые саданули по всему миру.И за пять лет до конца столетия — антиреволюция в России. По-моему, симметрия сработала. Или вот: за пять лет до кремлевской аферы с облигациями государственного займа я написал видеому в виде Кремля, а на зубчиках кремлевской стены — «М–М–М...».[b]— Вы напророчили большое будущее многим нашим, теперь уже седовласым, маститым поэтам. Можете назвать кого-нибудь из молодых, кого стоит запомнить? Хотя бы одно имя.[/b]— Одно? Вы его и так помните — Земфира.[b]— Помню и ваши стихи, написанные тогда, когда о девушке еще мало кто слышал: «Дитя эфира — поэт Земфира...» [/b]— У нее очень сжатые и интересные стихи, это личность. Вспомните хотя бы «Синоптик» — прекрасное стихотворение! Или строчку «У тебя СПИД, и скоро мы умрем» — здесь целая психология поколения. Не так, как раньше: рвали на себе волосы, узнав, что у тебя СПИД — теперь это просто часть любви.[b]— Андрей Андреевич, вам знакомо чувство профессиональной ревности? Задумываетесь ли вы над таким сакраментальным вопросом: мое место в поэзии там-то и там-то? [/b]— Абсолютно нет. И не потому, что я такой святой. Чему завидовать? Что я не написал «Евгения Онегина» или «Теркина на том свете»? Это ведь не мое! Каждый поэт — первый или говно. Так же, как никто, кроме меня, не смог бы написать, скажем, «Юнону» и «Авось». Потому что это — только мое. Нет у меня ни черной зависти, ни белой, тем более что зависть в любом случае — зависть.[b]— А мстительным вы быть умеете? Если крепко обидят.[/b]— «Не отвечаю никому, достойных нет, но вам отвечу». Вообще-то, у меня нет времени читать статьи глупцов. Слава богу, меня до сих пор много ругают. В основном на тему «он раньше писал хорошо, а теперь плохо». Те самые критики, для которых я раньше писал «плохо». Но не все же критики замшелые пни: есть Константин Кедров — Иван Калита российского поставангарда. Или Михаил Эпштейн. Правда, он за океаном.[b]— Вы можете послать человека матом? [/b]— (Решительно.) Ни х... не могу.[b]— Вас волнует, что о вас говорят? [/b]— Раньше очень сильно волновало. Теперь отношусь к этому спокойнее. В прошлом году вот в журнале «Караван» какая-то дамочка опубликовала мемуары, где, в частности, «вспоминала», как Андрей Вознесенский, «лунноликий» (это слово запало мне в душу!), в Риге такого-то числа такого-то года занимался на сцене любовью с актрисой при широком стечении публики. Другая газета написала, что у меня вилла на Багамах. Это когда у тебя пятисот рублей нету, чтобы заплатить за телефон, и его отключают. Я не отвечаю никому — улыбаюсь, хожу... Я не посягаю на свободу прессы. Ну вы понимаете, да? [b]— Чего вы боитесь в этой жизни, кроме компьютера? [/b]— (Сурово.) Черных кошек.[b]* В 60-е годы А.Вознесенский написал знаменитые стихи: «Нас мало, нас, может быть, четверо...» ** Публикуется впервые [/b]

Возьму на лапу!

Не борщ, а клюква

[b]Неблагодарное дело для рецензента – сериалы. Когда закончится очередной, зритель уже будет поглощен следующим (благо, отечественный сериальный конвейер ныне работает без перебоев). А напишешь, пока не закончился «очередной», рискуешь быть обвиненным в верхоглядстве.[/b]С другой стороны, чтобы убедиться в том, что борщ пересолен или наоборот – удался на славу, вовсе необязательно умять его до состояния чистой тарелки. Коротко говоря, на момент получения этого номера еженедельника вы (и я тоже) посмотрите только первые три серии «Есенина», сериала, проанонсированного Первым каналом с горячечным ажиотажным пафосом – подобно кинематографической бомбе замедленного действия и новейшей технологической пробы.Я это все к тому, что упомянутый борщ уже с первых ложек вызывает у меня ощущение стойкого зрительского несварения. Если верна аксиома о том, что основа всякого качественного кинематографического продукта – драматургический материал (а аксиомы по определению неверными не бывают), то уже с этого основополагающего момента «Есенин» у меня, что называется, оставляет вопросы.Беда, коль сапоги… Сценарий отца и сына Безруковых (по роману Безрукова-старшего) при всем уважении к актерским дарованиям обоих – этакая суррогатная мелодраматическая солянка, выполненная из полуфабрикатов исторических и литературных штампов и изрядно приправленная диетической лубочной сметанкой.Аромат психологической и фактурной достоверности при этом подчистую улетучился куда-то в форточку «драматургической» кухни. А когда нечего играть, то и мастерство даже такого испытанного профессионала, как Сергей Безруков (Есенин), оказывается не у дел. В итоге мы видим перед собой некое, «по-буратинистому» вырубленное из неказистого драматургического полена создание, лишенное и намека на естественность и органику, эдакого «рязанского парубка» с театральной челкой и провинциальной (отнюдь не в географическом смысле) патетикой.Столь же незатейливо клишированы едва не все ситуации и характеры – по крайней мере, увиденные мной на момент подписания этого номера.Вместо акварели – комикс. Сама «детективная» интрига насильственной смерти поэта извлечена, видимо, из тухлых архивов приснопамятных изданий типа «Наш современник», сколь назойливо, столь и неубедительно мусоливших эту тему лет 15 назад. Следователь, который ведет «дело», разумеется, прекраснодушен и благороден, аки архангел – или гэбист из «ТАСС уполномочен заявить...». Матушка императрица вкупе с великими княжнами, понятно, непорочны и чистосердечны, словно гимназистки из Урюпинска. «Святой старец» Гришка Распутин, разумеется, «пронзает взглядом» и общается посредством афоризмов. Александр Блок, сами понимаете, хоть и сидит на стуле, но на самом деле витает в глубоких эмпиреях. Лев Троцкий, надо ли говорить, интеллигентный кощей. И т. д. и т. п. Что до постоктябрьского периода, то здесь лубок оборачивается сюжетной и композиционной невнятицей с обилием не столь знаковых, как упомянутые выше, но тем не менее вполне реальных исторических персонажей вроде бомбиста-чекиста Якова Блюмкина. Разобраться кто есть кто и «что есть почему» простому зрителю здесь так же непросто, как и понять, почему, собственно, Сергей Есенин – превосходный поэт и вообще большая умница, а не только фанфарон и раздолбай. Особенно если принять во внимание тот факт, что, как я подозреваю, фильм смотрят не только историки и литературоведы.Короче, не борщ, а самая что ни на есть развесистая клюква.

Хочу в Урюпинск!

[b]Когда я слышу слово «Урюпинск», то ассоциации у меня возникают совершенно такие же, как и у вас: задрипанный захолустный городишко, где по разбитым деревянным тротуарам бродят полусонные и полутрезвые аборигены, а на лужайке у муниципалитета пасутся астенические куры.[/b]Урюпинск – некоронованная столица российской провинции, символ периферийной затхлости. Жителя этого славного населенного пункта – «урюпина» – еще Даль в своем знаменитом словаре поименовал как «замарашку, разгильдяя, неряху». И был, как выясняется, неправ.Потому что глубоко заблуждаются те, кто считает, что в Урюпинске «урюпины» заняты исключительно тем, что ловят мух распахнутыми в зевоте ртами и водку ведрами кушают. Иным прецедентам, которые случаются в одиозном городишке, могут позавидовать даже видавшие виды пресловутые Ницца и ЛасВегас. Местные энтузиасты умеют «прикалываться» так, как не докумекали на сакраментальном карнавале в Риоде-Жанейро, а преступления вершатся такие, которые не снились и Хичкоку.К примеру, в рамках традиционной Покровской ярмарки в Урюпинске на днях имел место конкурс… «Мисс козочка2005». Ушастые-рогастые «миски» выступали на подиуме так, что, доведись увидеть сие действо, скажем, нашей экс-мисс Вселенной Оксане Федоровой, глядишь, обкусала бы наманикюренные ногти.Что касается криминальной жути, то опять же намедни со здешней скульптурной композиции главных героев шолоховского рассказа «Судьба человека», только что открытой к 100-летию писателя, буквально через сутки злоумышленники похитили… железобетонную курицу. Вырвали, понимаешь, с ногами! Или приделали ноги – понимайте, как хотите.Словом, в Урюпинске, господа, как и в Греции – есть все! Кроме замшелой провинциальной скуки. В том числе и абсолютная копия решетки Летнего сада, которой обнесен местный ЦПКиО (инициатива урюпинского мэра-фантазера Валерия Сушко). Так что если чуть-чуть приподняться мыслью над надуманной урюпинской «историографией», то, можно предположить, недалек тот час, когда «столицу российской провинции» будут именовать точней и лаконичней – «третьей столицей». Во всяком случае, я этому нисколько не удивлюсь.

ГЕНЕРАЛОМ МНЕ БЫТЬ НЕИНТЕРЕСНО

[i]Наша встреча со старшим из знаменитых братьев-писателей Аркадием Вайнером имела место на телеканале «Дарьял ТВ», где Аркадий Александрович — царь, бог и воинский начальник, т. е. генеральный продюсер (а Наталья Аркадьевна Дарьялова, соответственно, — генеральный директор).В роскошно декорированном павильоне № 4 Киностудии Горького (где базируется телеканал) с «натуральными» озерами, мостами, антуражем из обихода древнего племени майя и пр. снимали очередную программу. Охранники у железной (бронированной?) двери в павильон заговорщицки шипели «тсс!» По коридорам вдохновенно дефилировали творческие сотрудники: деловито — техперсонал, надменно — ошеломительно красивые телевизионные барышни, при виде которых даже у нашего кое-что повидавшего в жизни фотографа челюсть опадала на фотоаппарат.Словом, кипела нормальная будничная телевизионная жизнь.[/i][b]В нагрузку к «Боингу» — Аркадий Александрович, ныне вы в некотором роде телемагнат. Каковы ваши обязанности телемагната? [/b]— (Смеется)Единственное, что я не делаю, так это полы не мою, и то из-за недостатка времени. Я отношусь к той категории руководителей, которые никому ничего не доверяют и все стараются делать сами. Я понимаю, какой это ужасный порок, но ничего с собой поделать не могу. При том, что у нас замечательная команда, которая работает в основном по анекдоту: «Вы спите с Николаем Ивановичем по любви или за деньги? — Конечно, по любви, разве сто рублей — это деньги?» Так и мои сотрудники — по любви. Потому что денег они получают немного, хотя и больше, чем на других всероссийских каналах: там оклады огромные, но как бы виртуальные, поскольку их не выплачивают по многу месяцев. Так вот, я занимаюсь всем: и планированием, и кадрами, и съемками, и участием в съемках... Вот только сценарии писать не успеваю, хотя и хочется.[b]— А книги? [/b]— О книгах не может быть и речи. У нас с братом уже четвертый год лежит рукопись большой вещи, которая подвигается так медленно, что стыдно даже об этом рассказывать.[b]— Как и во всяком деле, у вас с Натальей Аркадьевной, видимо, случаются разного рода разногласия и недоразумения. Бывает, что вы решаете их грозным отцовским окриком? [/b]— Боже упаси! Во-первых, у меня не такая дочь, на которую можно повлиять окриком. Она сызмалу, будучи совершенно правопослушной девочкой, имела, однако, твердый характер и умела отстаивать свое мнение. С течением лет у нее это качество замечательно развилось, она твердо знает, чего хочет, и умеет этого добиваться. Выглядит Наташа, как вы знаете, белой и пушистой, но при этом характер у нее «железной леди». Она долгое время вела на РТР и тогдашнем «Останкино» замечательную передачу «У всех на устах», но ее выкидывали то оттуда, то отсюда. И в один прекрасный момент ее осенило: единственный верный способ уберечь передачу — основать собственный телевизионный канал. Что с присущей ей энергией и умом и не без моей помощи и было сделано.[b]— Бестактный вопрос: каков ваш с дочерью вклад в уставный фонд канала? [/b]— Чрезвычайно весомый. Нам принадлежит значительная часть акций канала. Учредители на общем собрании рассудили: Аркадий Вайнер и Наталья Дарьялова обладают столь серьезным интеллектуальным капиталом (в самым разных формах: от литературных до чисто телевизионных), что могут быть акционерами элитного круга. Другие же акционеры, у которых на тот момент замечательно шли финансовые дела, прикупили новенький «Боинг», а заодно выделили деньги на основание телевизионного канала.[b]Без кулис и умолчаний — Ваш брат Георгий Александрович живет то в Москве, то в Нью-Йорке, то в Париже. А вы — патриот? [/b]— Наверное, те чувства, которые я испытываю к родной Марьиной Роще, к родной Москве и вообще к родной России, можно поименовать и так пафосно. Хотя я бы воздержался. Я сторонник несложных определений. Я бывал чуть ли не во всех странах, но только здесь я у себя дома, здесь я — хозяин.[b]— Хозяин телеканала? [/b]— Вы уже обозвали меня «телемагнатом», каковое наименование вызывает у меня радостный смех, поскольку вторая его часть предполагает некий материальный уровень, отличный от заработной платы. А у меня — только зарплата. К слову, руководить людьми — это тяжелый и зачастую неблагодарный хлеб. Я его не хочу и не люблю! Мне предлагали баллотироваться в Госдуму, предлагали генеральские должности в МВД — я, не раздумывая ни секунды, отказывался. Мне это неинтересно.[b]— А что за генеральские должности вам предлагали? Можно поподробнее? [/b]— Например, еще при Щелокове. Незаслуженно, кстати, запачканном министре МВД, потому что был он человеком интересным и весьма неглупым. Во всяком случае, он был ничем не хуже других министров МВД, а я знал лично почти всех. Главной целью его жизни было создание народной милиции, которую бы народ любил! Тут он слегка перебарщивал. Я ему говорил:«Николай Анисимович, народ милицию любить не будет! Он не может ее любить по определению.Пусть он ее уважает. А любить — пусть девушки любят молодых милиционеров, а милиционеры, соответственно, — девушек». Он мне предлагал очень высокую почетную должность заместителя начальника штаба МВД, хотя я тогда уже оставил свою работу старшего следователя по особо важным делам и переключился на писательство.[b]— А начальником штаба был в то время, если не ошибаюсь, известный генерал Крылов? [/b]— Совершенно верно. Крылов — человек уникальный в своем роде, потом он, если можно так сказать, вынужден был застрелиться. Я не могу с таким решением согласиться: если у тебя есть враги, нужно их стрелять, а не самому стреляться. А его врагом был могущественный зять Брежнева, небезызвестный Чурбанов. Я был дружен с этим светлым, на редкость интеллигентным человеком, Сергеем Михайловичем Крыловым, — мы с братом прозвали его «огаревский мечтатель» (Огарева — адрес МВД). Он был умница, прогрессист, хотел эту малооформленную идею Щелокова о любви народа к своей милиции довести до ума и до реального воплощения. Он был могущественнейший человек в свое время. Нынешнее поколение вряд ли представляет себе, каким могуществом обладали эти два силовых ведомства — МВД и КГБ.(Ностальгическая пауза) Какими невероятными властными полномочиями! [b]— В ваших словах слышится ностальгия.[/b]— Вы не ошиблись. Я действительно испытываю ностальгию. Но не потому, что ретроград (я уверенно считаю себя архипрогрессивным человеком). Я ностальгирую по тому хорошему, что мы утратили в процессе революционных преобразований.Слово «революционных», заметьте, я не беру в кавычки. Революция, в итоге которой временную победу одержала анархия. Или, используя рожденное этой самой революцией слово, — беспредел! [b]— Социальные пертурбации очевидным образом способствовали психологической ломке в миллионах умов. А вас новая жизнь сколько-нибудь изменила? [/b]— Претерпела изменения основная уверенность, на которой зиждилась вся моя сознательная жизнь: я был убежден, что все переменно и лишь характер человека — константа, вещь постоянная. И вот я понял, что был не прав. Я не говорю о тех, кто мимикрировал, просто сбросил маску. Характеры меняются! Робкие становятся храбрецами и нахалами, неотесанные — новой интеллигенцией... Это, кстати, одна из причин того, что мы с братом так медленно пишем свою книгу: рушатся железобетонные установления нашей прежней жизни — мол, каким человек родился, таким и помрет.[b]— А какие ваши установки остались незыблемыми? [/b]— Я никогда не страдал от скромности (вы это уже, наверное, заметили). Это качество, откровенно говоря, мне чуждо. Считаю, что скромность синоним серости. Скромность в крайнем случае может украшать несовершеннолетнюю девушку. А такой прошедший огонь и воду муж, как я, уже может позволить себе судить обо всем свободно — без ложных кулис и умолчаний.[b]Высоцкий убедил — Аркадий Александрович, если вернуться к вашему ответу на мой патетический вопрос о патриотизме, то из него можно сделать далеко идущий вывод: вы с братом совершенно разные люди.[/b]— Абсолютно! Между нами семь лет разницы в возрасте. За это время, как следует из одной популярной теории, человек вообще решительным образом обновляется. Видимо, наши родители за этот срок настолько обновились, что между нами нет решительно ничего общего, начиная с внешности. Что не препятствует нашему взаимопониманию и постоянному любовному общению. Я Жору воспитывал, как старший брат. Руководил его развитием. Где-то и баловал как младшенького. Потом много лет, будучи холостяком (а я уже женился), он жил у меня на диване...[b]— Время от времени народ начинают будоражить слухи о якобы готовящемся продолжении эпохального фильма по вашему с братом сценарию «Место встречи изменить нельзя».[/b]— Сценарий продолжения давным-давно написан — по инициативе Владимира Семеновича Высоцкого. И основная сюжетная коллизия привнесена Володей. Он во время съемок настолько возлюбил это произведение и свое участие в нем, что в один прекрасный день пришел с идеей продолжения сериала в том же объеме. Мы отказывались, у нас с Георгием были свои творческие планы. Но надо знать Высоцкого и мощь его убеждения. И мы не устояли, подали заявку, она была принята. И тут Володя умер.[b]— В чем заключалась идея продолжения? [/b]— В нашем жанре не принято обнародовать сюжет, до того как произведение увидело свет. Кое-что все же скажу, так и быть. Сохранилось немало киноматериалов с Высоцким, не вошедших в сериал. В продолжении герой Высоцкого погибает в первой серии, дальнейший сюжет — раскрытие преступления, в результате которого погиб Жеглов.[b]— Так сценарий все-таки может быть экранизирован? [/b]— Не может, а будет. Сегодня, как и во всем остальном, это только вопрос денег.[b]Мою дачу обокрали четыре раза — Есть люди, перед которыми вы готовы открыться по-настоящему? [/b]— Интересный вопрос, ответ на который или будет лицемерным или может быть сочтен лицемерным. Абсолютно душу и все остальное я открываю перед своей женой. Но, наверное, всякий нормальный человек что-то оставляет и самому себе, и не обязательно «плохое». Чем больше ты пишешь и рассказываешь о себе, тем более одиноким ты становишься. Закон сохранения материи.[b]— Жена — самый близкий вам человек. А часто вы даете ей поводы для огорчений? [/b]— Она у меня такая умная, что по ней никогда и не скажешь, дал я ей такой повод или нет. Она умнее меня в десять раз. В отличие от меня, простого человека, она заслуженный врач России, доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой, светило мировой онкологии, красавица. Поэтому я избегаю давать ей поводы быть мною недовольным. А то, глядишь, она меня уволит. И что я тогда буду делать? [b]— Вы работали следователем, сюжеты ваших романов так или иначе завязаны на криминал. А в новой жизни вы каким-либо образом соприкасались с людьми криминала? Ориентируетесь в «теме»? [/b]— Приходится ориентироваться. Ко мне даже на дачу наведываются, однажды вот пришел местный авторитет, который заверил, что поскольку я «справедливый писатель», то он гарантирует мне неприкосновенность. После чего мою дачу обокрали четыре раза, и пока я не поставил усиленную охранную сигнализацию, до тех пор не был спокоен за судьбу своих архивов, которые, впрочем, воров мало интересуют. А ничего больше ценного на даче уже нет. Я вот очень люблю работать с хорошим инструментом, всю жизнь собирал замечательную коллекцию пил, дрелей и прочего — так от нее ничего не осталось.[b]— С какими людьми вы никогда не стали бы иметь дело? [/b]— Больше всего на свете я ненавижу ложь. Есть лжецы-фантазеры, они существуют в придуманных ими мирах и приглашают нас с вами жить. Это безобидная категория лжецов, особенно если ты про них это знаешь и не даешь вовлечь себя в их химеры. Есть корыстные лжецы, я отношусь к ним с пониманием. Потому что в нашей сложной действительности голой правдой-маткой многого не добьешься. Не скрою, что, ненавидя ложь, я иногда искажаю правду в своих деловых взаимоотношениях — чтобы канал процветал, чтобы книга разошлась... Как литератор-сочинитель могу кое-что, скажем так, досочинить. И раскаяния не испытываю. И наконец, категория лжецов-подлецов. Это люди, которые хотят обмануть твою душу, которые хотят паразитировать на тебе за счет лжи. Этих я ненавижу по-настоящему.Я ненавижу вульгарных, циничных уголовников. Я ненавижу насильников и хулиганов и немалую часть своей жизни посвятил борьбе с ними.[b]— Если вас кто-то обидит, в какой форме проявляется ответная реакция? [/b]— Я не формалист и не ограничиваю себя ничем. Если надо, скажу какие-то, может быть, очень резкие и обидные слова. А если надо будет — просто пристрелю.[b]— Бывали прецеденты? [/b]— К счастью, нет. Но я, будучи членом Комиссии по помилованиям при президенте РФ, вопреки всему составу комиссии и ее председателю писателю Приставкину, который много раз менял свою позицию по отношению к смертной казни (в зависимости от позиции руководства), своей позиции не менял. Я считаю, что мы не в Швеции, это в Швеции есть миленький обычай: в городской тюрьме время от времени взвивается национальный флаг — это означает, что туда поступил новый заключенный. Один. А у нас кровь льется рекой. На свободе находится бессчетное количество негодяев, способных калечить и убивать беззащитных по сути людей в угоду своим прихотям. Так вот, пока это так, никакая отмена смертной казни у нас недопустима. Только расстрел. Я так считаю.[b]Досье «ВМ» [/b][i]Аркадий Вайнер родился 13 января 1931 года. Окончил школу с золотой медалью, поступил в Авиационный институт. После первого курса перешел на юридический факультет МГУ. Работал следователем в 21-м отделении милиции. «Ушел в писатели» с должности начальника следственного отдела МУРа. Имеет около сорока наград, ни одного взыскания.Автор (совместно с Георгием Вайнером) романов и повестей «Часы для мистера Келли», «Я следователь», «Визит к Минотавру», «Эра милосердия» («Место встречи изменить нельзя»), «Петля и камень в зеленой траве», «Евангелие от палача» и др.С июня 1999 г. — генеральный продюсер «Дарьял ТВ».[/i]

ЗОЛОТОЙ ОСТАП

[i]«Придется послужить Отечеству: давайте деньги!» Эта феерическая цитата из «Двенадцати стульев» украшает вход в клуб-ресторан «Золотой Остап». При желании можно счесть ее девизом богоугодного заведения, где мы и встретились с его радушным хозяином — Арчилом Гомиашвили, Остапом из гайдаевской киноверсии нетленного романа.[/i][b]— Великий комбинатор сделал вам имя и во многом определил судьбу. Насколько идеология гражданина Бендера близка вам по жизни? [/b]— Ну кто такой Бендер? Это хороший парень, с грустинкой.Никакой не преступник. Что нас с ним разделяет, так это его нежелание трудиться. Я трудовой человек, вкалываю от зари до зари: создаю, строю, придумываю, зарабатываю. С бездельниками я по разные стороны баррикад. Он не созидатель. Хотя и не разрушитель. Бендеру никогда не пришло бы в голову зарезать Кису Воробьянинова, а отец русской демократии взял и нож ему всадил под дых. (Добродушно) А? Как вам это понравится? [b]— Вы Колумб «звездного» бизнеса в нашей стране. Наверное, непросто быть первопроходцем? [/b]— Восемь-десять лет назад открыть свой бизнес было значительно проще, чем сейчас. Сегодня чиновников развелось столько, что ты останешься без штанов прежде, чем получишь все разрешительные документы. И каждому надо дать. Понимаешь? Мои люди по полгода ходят в одну засранную контору, чтобы получить лицензии: на торговлю табаком — отдельно, сладостями — отдельно, выпивкой — отдельно. А милиция! Слава богу, ко мне никто не врывался, потому что я — Арчил Гомиашвили. Но не все же Арчилы Гомиашвили. Месяц назад в «Националь», в казиноресторан, ворвались омоновцы в масках, положили людей — лицом в пол, серьезных, солидных. Директор вынес им бумаги ресторана: посмотрели — все нормально, говорят, повернулись и ушли.[b]— Ваш клуб построен, надо полагать, не на бриллианты мадам Петуховой. Может быть, вы открыли новый, 401-й способ честного отъема денег у населения? [/b]— Четыре года в конце восьмидесятых я работал в Германии, заработал большие деньги — на игорном бизнесе. Там открыть дело — раз плюнуть. А здесь надо собрать миллион справок, включая те, что ты не орангутанг и что у тебя нет триппера.[b]— Если у вас попросить в долг, дадите? [/b]— (Пауза) Кому? [b]— Ну, грубо говоря, мне.[/b]— (Озадаченно) Я должен знать, что вы платежеспособны. В капстранах с рыночной экономикой такого слова не существует — долг. Понимаешь? Там нормальный человек ведь деньги в кармане не носит: он должен пойти в банк, снять со счета и дать вам. Допустим, тысячу долларов на три месяца. В банке за счет процентов эти деньги за три месяца принесли бы, скажем, девяносто долларов. Это что, он вам делает подарок — девяносто долларов? [b]— Согласитесь, это чисто экономический подход...[/b]— А какой еще? [b]— Ну, скажем, друг попросил.[/b]— Другу и подарить можно, не то что одолжить. Я вот сейчас был в Тбилиси, выиграл в казино тридцать две тысячи долларов. Для Грузии это катастрофа, я просто разорил казино. Мне стало как-то не по себе, и на следующий день (я был выпивши после свадьбы) я двум друзьям купил машины, сыну купил машину, подержанную иномарку. Облагодетельствовал человек десять — кому по пятьсот долларов, кому по тысяче...[b]— Советское кино одарило нас тремя Бендерами — Сергея Юрского, Андрея Миронова и вашим. А вам какой Бендер больше нравится? [/b]— Вы журналист, значит, человек со вкусом. Ну скажите мне, что общего между Остапом Бендером Ильфа и Петрова и Остапом Бендером, впопыхах, левой ногой состряпанным Марком Захаровым? Это разные люди. Остап Бендер никогда опереточным актером не был. Эти танцы-манцы-х...цы — что за фарс? [b]— А Остап Юрского? [/b]— Для начала хочу сказать, что Сергей — дружочек мой, трудовой человек (заразительно смеется)...[b]— Спасибо, можно не продолжать. Скажите, Арчил Михайлович, вы человек своенравный, наверное, режиссерам с вами было непросто? [/b]— С Гайдаем у нас были оченьочень непростые отношения. У меня есть блестящие работы в кино, но их никто знать не знает, помнить не помнит. Только Остап! Я прочел Бендера иначе. Вот представьте, стена моего кабинета не стеклянная ([b]стена стеклянная. — В. Г[/b].), а сплошная. Вас в комнате нет, я один. Мне не перед кем выступать, притворяться и выпендриваться. А вы заглядываете в замочную скважину. Вы бы увидели другого Арчила Гомиашвили! (Выходит на середину комнаты) Он же и здесь почешет, и там (недвусмысленно показывает, где). В носу ковырнет.Я хотел сыграть настоящего, живого Бендера, а потом уже его выступления! [b]— А что Гайдай?[/b]— Он своими комедийными штуками перекрывал мой посыл показать серьезного, неоднозначного Бендера. Когда я в первый раз посмотрел черновик фильма, у меня волосы дыбом встали. И говорю ему: если бы я знал, что ты такое говно режиссер, я бы у тебя не снимался. На что он тут же мне ответил: если бы я знал, что ты такое говно артист, я бы тебя не приглашал (самозабвенно хохочет). Шесть лет после этого мы не разговаривали.А в день премьеры фильма Марка Захарова он звонит мне: включите телевизор, сейчас начнется уголовное преступление! Это он так картину Захарова называл — преступление.[i]В двери кабинета появляется скромного вида мужчина с бородкой. Увидев гостя (вашего корреспондента), неловко оступается, намеревается уйти, но Арчил Михайлович дружелюбно останавливает его: «Иди сюда, Шувалов!» И церемонно представляет нас другу другу. Оказывается, Валерий Павлович Шувалов в недалеком прошлом — оператор. Снимал, в частности, те самые «Двенадцать стульев», «Экипаж», «Интердевочку». Можно сказать, классик. Ввиду разрухи отечественного кинематографа пришел к Гомиашвили: «Михалыч, помоги». Сейчас состоит при ресторане «правой рукой» хозяина.[/i][b]— Если вас кто-то обидит, в какой форме проявляется ответная реакция? [/b]— (Недоуменно) Меня? Мне семьдесят пять лет, старик. За что меня обижать? Ну да, я люблю побузить, поворчать: «бля-бля»... Кроме любви, я ничего не получаю от людей. Оператор Шувалов: «Арчил Михайлович уважаемый человек, в возрасте».[b]— Вы считаете себя счастливым человеком? [/b]— Только что звонила моя дочурка, маленькая. Из Парижа. (С гордостью) Она придумала какие-то новые джинсы и там на показе мод их представляет. Вторая тоже хорошая девочка (зовет жену: «Таня, дай девочек наших!» Жена приносит журнал «ВАZAAR»), ваша коллега по профессии, закончила университет в Америке, сейчас у нее популярное кафе «Гостиная». (С непередаваемой нежностью) Лапки мои! Оператор Шувалов: «Красавицы!» [b]— Будем считать, что вы ответили на мой вопрос, спасибо.[/b]— (Медленно и пронзительно) Понимаешь, старик... жить скучно. Боюсь открывать телефонную книжку, надо всех вычеркивать — никого в живых нет. Мне семьдесят пять лет, и все друзья по дороге разбежались. Убежали в мир иной. Вот там висят на стене фотографии моих друзей — Смоктуновского, Гердта, Бори Брунова... Боюсь подходить к этой стене. Мамы нет моей любимой... В Барвихе я построил дом, потрясающий. Хочется выступить перед друзьями, потрепаться, похвастаться. Не перед кем. Недавно похоронил любимого друга Махмуда (Эсамбаева). Еще дом начал строить. Зачем, не знаю. Понимаешь, мой дорогой? Скучно.[b]Досье «ВМ» [/b][i]Гомиашвили Арчил Михайлович. Народный артист Грузии. Родился 23 марта 1926 года в городе Чиатура (Грузия). В 1942-м ушел на фронт. После войны работал в Академическом театре имени К. Марджанишвили, Русском театре имени А. Грибоедова (Тбилиси) и других. В 1973 году переехал в Москву. Семь сезонов проработал в Театре имени Ленинского комсомола. В 1990-м стал президентом акционерного общества «Сити-бизнес» и генеральным директором клуба «Золотой Остап».Снималася в фильмах «Лично известен», «Чрезвычайное поручение», «Двенадцать стульев», «Мимино» и других. Трижды сыграл Сталина — в «Государственной границе», «Сталинграде» и «Войне».[/i]

АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИ ОЛЬГИ БУДИНОЙ

[i]В кино она — женщина роковых страстей, а в жизни похожа на девочку-дюймовочку.Ей двадцать пять лет, но она уже успела сыграть главные роли в «Дневнике его жены» Алексея Учителя (лучший фильм года в главной номинации «Ники»), в картине Глеба Панфилова «Романовы. Венценосная семья» (царевна Анастасия), в телебестселлере Александра Митты «Граница.Таежный роман»...Всего — больше десятка фильмов. На сегодняшний день она самая востребованная актриса своего поколения.[/i][b]— В не столь отдаленные времена актриса, сыгравшая однудве главные роли, что называется, просыпалась знаменитой. Фатеева, Терехова, Неелова... Называю первые пришедшие на ум имена. Сейчас считается, что народ в кино не ходит. В твоей жизни что-то изменилось? На улицах не пристают? [/b]— Пристают! Потому что есть люди, которые смотрят высокохудожественное кино, например «Романовы. Венценосная семья» — они меня знают. А есть люди, которым недосуг ходить в кинотеатры, — они меня помнят по телесериалам. Вначале я для них была учительницей английского языка из «Простых истин», теперь Марина из «Границы». Вот, например, когда мы снимали «Границу» в Калужской области женщины-солдатки... наблюдали за съемками и... (глубокая воздушная пауза с завороженно-ироническим придыханием) говорили так: «Ангел по-ошел!» (Смеется).[b]— Не замечала ли ты за собой каких-то новых, может быть, «звездных» привычек? [/b]— Да! Вот стала носить солнечные очки. (Таинственно улыбается) Одна из звездных привычек. Раньше я любила уединенный образ жизни, теперь люблю его еще больше. Вот уезжала недавно на несколько дней в глухую деревушку, где у нас дача. Там живет народ, который телевизор не смотрит, газет не читает: я для них простая смертная девушка Оля, не совсем пропащая, поскольку, например, научилась косить. Вот приехала в Москву с мозолями (показывает)! [b]— В каких-то конкретных жизненных ситуациях узнаваемость помогает? [/b]— Знаю только, что мой брат эксплуатирует мое имя, — сдает экзамены под маркой «это брат Ольги Будиной!» Это тот, который двоечник? Нет, уже троечник! [b]— А твой пресс-секретарь — это производственная необходимость? [/b]— После «Границы» пошел такой вал телефонных звонков с просьбами об интервью, что я думала все — я скончаюсь. Давала интервью по три раза на день. До поры до времени я терпела такую жизнь, потом поняла — больше не могу, сама не справляюсь.[b]— Говорят, актеры живут от одного телефонного звонка до другого — в ожидании приглашения. Тебе, такой успешной, этот «синдром» незнаком? [/b]— Я живу от одного телефонного звонка до другого — и дальше. Я живу всегда. А звонки, они либо происходят, либо не происходят. Сейчас они происходят.[b]— Какой последний звонок «произошел»? [/b]— Сейчас снимаюсь в телесериале Леонида Пчелкина и Дмитрия Брусникина под рабочим названием «Саломея». Вторая четверть девятнадцатого века, очень красивые костюмы, кринолин, декорации... Я играю Саломею, авантюристку, эгоистку, в общем очень отрицательную барышню.[b]— Какие-то из перечисленных качеств знакомы тебе по жизни? [/b]— (Тихо-тихо). Да.[b]— Ты бываешь эгоистична? [/b]— Конечно. Я эгоистка. Я очень люблю свой организм. Если ему пора спать, то я ложусь спать (смеется). Но в жизни я не Саломея, нет. У нее все по-крупному, а у меня так — игрушки, американские горки.[b]— А если взять ситуацию совсем уж далекую от тебя, — скажем, в фильме о Бунине «Дневник его жены» твоя героиня уходит от мужчины к женщине, — насколько сложно было это сыграть? [/b]— Совсем несложно, там же все «это» остается за кадром.[b]— Считается, поскольку актер фигура зависимая, он, скажем так, «подыгрывает» режиссеру. Насколько искренна ты? [/b]— Я иногда кокетничаю с режиссером по принципу, как говорит моя мама, «ласковое дитятко двух маток сосет». Никогда не нужно нервничать, проявлять свои эмоции и считать, что все кругом враги. Если изначально уважать человека, с которым работаешь, то несложно этому человеку подчиниться. Если я считаю, что все делается правильно, то подчиняюсь без разговоров.[b]— А если «неправильно», способна поскандалить с режиссером? [/b]— Раньше — могла. Вообще была горячей девушкой. Кричала, обижалась... Вот, скажем, сцена, которой вы коснулись... В «Дневнике его жены» есть такой эпизод: на первый свой гонорар я покупаю всем подарки. Самый дорогой подарок — Марге, моей будущей возлюбленной. Она гуляет в саду, я приношу ей подарок, и она меня целует в губы. И, возможно, это видит Бунин, который любит меня. Режиссер хотел, чтобы я испытала какой-то ужас, страх, неловкость. А я говорю: нет, какой страх, если я сама пригласила ее в дом? Это же удовольствие от того, что наконец-то она меня поцеловала.Там в тексте только одна фраза: «Марга!» Алексей Учитель хотел, чтобы я произнесла это со страхом, а я — с желанием и улыбкой. С подтекстом «вечером приходи!» Он был категорически против. Но я настояла — не без эмоций, естественно.[b]— Ты упомянула маму, которая дала тебе дельный совет. Вообще мама тебе советчица в работе? [/b]— Моя мама очень мудрая женщина. Она полагала, что актерская профессия — сплошной праздник. Но однажды приехала на съемки «Границы» и потом сказала: я не думала, что актерская профессия такая тяжелая, теперь я буду твоей золотой рыбкой, а ты делай, что хочешь. Вообще поначалу мама с папой очень противились тому, чтобы я стала актрисой. Они считали, что я должна выйти замуж, рожать детей — жить спокойной, обыкновенной человеческой жизнью.[b]— Чем занимаются твои родители? [/b]— Папа электрик, мама бухгалтер.[b]— «Чувство дома» для тебя не пустые слова? [/b]— Отнюдь. Уже три года я снимаю квартиру, и это для меня очень тяжело: я ничего не могу сделать там по собственному вкусу. К сожалению, хотя я много снимаюсь, у меня пока нет денег, чтобы купить себе квартиру — хотя бы самую маленькую.[b]— Ты допускаешь для себя возможность брака по расчету? [/b]— Я считаю, что каждый серьезный долгосрочный брак — это брак по расчету. Но брак по расчету ведь не исключает любви, правда? Мой муж должен понимать: я, допустим, не могу ему каждый вечер готовить ужин в фартучке и косыночке — это не обсуждается, я занятой человек. Я не могу заниматься домом в той степени, как, например, моя мама. В любом случае придется нанимать домработницу.[b]— Возможен вариант: твой избранник талантливый, но бедный? [/b]— Ну, талант просто так не дается, он должен рано или поздно принести дивиденды. Все с чего-то начинали, я тоже начинала с нуля. А я ведь женщина, он — мужчина!.. Коль уж мы заговорили о таланте, вот полола я на даче грядки и думала: на грядке, как в жизни. Есть, допустим, благородные листья клубники, их ни с чем спутать нельзя. А вот еще листочек благородный — не клубника, но и не сорняк. Не знаю, что это такое — оставила. Спрашиваю у мамы: что это? Мама говорит: молодец, что не выдернула, — это земляника. Благородные листья, они сразу узнаются, это сорняки бесконечно разнообразны. В жизни абсолютно то же самое: есть один талантливый человек, а вокруг сорняки вьются. Для того, чтобы стать мудрым человеком, не нужно прочитать пятьдесят книг. Достаточно просто наблюдать за природой — она не обманет.[b]— Бывает, что тебе почему-либо страшно выходить на съемочную площадку? [/b]— Бывает, если, например, предстоит встреча с партнером, который мне неприятен.[b]— А, скажем, ставшая едва ли не культовой сцена изнасилования твоей героини в «Границе»? [/b]— Ну, это не изнасилование — это акт любовного соития! Было скорее смешно. Конец августа, уже холодно. К тому же съемочная группа, зная, какая будет сцена, уже с утра начала подначивать меня и Алешу Гуськова. Репетиции были насыщенные. Скажем, поцелуи в губы не очень выразительны — приходилось выдумывать, куда целовать. Это же весело! Потом, чтобы Леше было не тяжело меня держать, мне приспособили табуретку. А чтобы мне было не больно, к дереву привязали подушку.[b]— Скажи, тебя обманывали по жизни? [/b]— Друзья часто предают. Скажем, у меня была подруга, которая однажды, когда меня не было дома, сняла трубку, — мне звонил молодой человек, — вместо того, чтобы передать мне, что он звонил, решила встретиться с ним сама. Рассказала ему массу интимных вещей обо мне. В результате пришлось прекратить отношения и с ним, и с ней... В любви часто обманывали...[b]— Сама можешь солгать «для пользы дела»? [/b]— Исключается. Опять же из эгоистических соображений: все равно все всплывет. Разве что в школе маму обманывала, была такой оторвой. [b]— Ты? [/b]— Дружила со всеми двоечниками нашего класса, сидела на последней парте с самыми отъявленными хулиганами. Видимо, в моем хулиганстве меня больше всего привлекала идея протеста этим фальшивым взрослым.[b]— Сама ты считаешь себя уже вполне взрослой? [/b]— Приходится считать. Все решения я принимаю сама — поэтому, конечно, я взрослая.[b]— В твоей жизни есть вещи более важные, чем творчество? [/b]— Общение. Которое тоже творчество. Среди моих близких знакомых нет людей, которые не были бы чем-то по-хорошему озабочены. Они все, как говорит моя мама, «идейные».[b]— Ты совсем не кокетлива. Это позиция или природа? [/b]— Это у вас глаз на работе замылился, Виктор. Я безумно кокетлива. Попадаю иногда в разные ситуации. Ничего совсем не имею в виду, а меня человек потом подкарауливает и говорит: «Ну, я готов».[b]— В своих работах ты женщина, что называется, больших и сильных чувств. А как с этим по жизни? [/b]— Я и в кино редко обнажаюсь, а вы норовите совсем обнажить меня «по жизни». (Пауза, веселая и застенчивая). Ну вот вам история! Однажды я влюбилась в человека, который не хотел, чтобы я была актрисой, требовал, чтобы я ушла из театрального училища. У меня на это не хватало духа. Тогда я стала молиться, чтобы у меня бог забрал талант, желания... чтобы меня оттуда отчислили. В результате отказалась от очень престижного предложения студии Никиты Михалкова «ТриТэ»: я должна была играть в голливудском проекте одну из главных ролей, девушку, которая, чтобы выжить, занялась проституцией. Моему другу это не понравилось, и я не сыграла. Молодой человек стал требовать все больше и больше, как та старуха в «Золотой рыбке». Пришлось найти в себе силы порвать с ним.[b]— То есть ты способна при необходимости «поставить на место»? [/b]— В любви меня очень часто использовали, почти всегда. Я по гороскопу Рыба, а у Рыб такая любовь... жертвенная.[b]— Тем не менее умеешь уйти первой? [/b]— А я всегда уходила первой. Я очень терпелива, очень. Я много болела в детстве, мне хотелось кричать, плакать, но я сжимала зубы и терпела. Но когда терпению приходит конец — решение бесповоротно. Возврата нет.[b]— Любишь походить по магазинам, заглянуть в бутики? Любишь женские побрякушки? [/b]— Побрякушки не люблю, не ношу ничего, кроме часов. А по магазинам всегда хожу сама. Одежду придумываю сама. Очень часто я ловлю на себе взгляды, когда люди думают: ну и что эта салага, шпекельдявка, что она такого сделала, почему она так себя ведет, почему так одевается? Такая агрессия у людей возникает, как будто я им мешаю самовыражаться. Я никому не мешаю — выражайтесь тоже.

НОВОДЕВИЧЬЕ ЕМУ НЕ ПОЛАГАЛОСЬ

[i]Он не оканчивал ни театральных институтов, ни консерваторий.Говорил: из трех необходимых компонентов – голоса, слуха и желания петь – у меня есть только третий. Но он жил в стране, где ценят не столько напряжение голосовых связок, сколько напряжение душевных сил.Ставшее трюизмом словосочетание «поет сердцем» – это про него.На гражданской панихиде в Доме кино раз за разом звучали четыре песни — никаких траурных маршей. По его последней воле они исполнялись в последний раз: «Я люблю тебя, жизнь», «Журавли», «Три года ты мне снилась», «Романс Рощина» («Почему ты мне не встретилась…») [/i][b]Авто. 2001 Лилия Михайловна БЕРНЕСБОДРОВА, вдова артиста: [/b]— Марк обожал авто. Незадолго до ухода из жизни, перед тем как в последний раз лечь в больницу, он поехал на консультацию на Пироговку и попал в аварию.Машина была разбита. Было все разбито. Была разбита семья. Была разбита вся жизнь.[b]Для «Помпадур» сгодишься! 1928 [/b]Родители хотели, чтобы Марк стал бухгалтером. Семья перебивалась с хлеба на воду – пусть хоть мальчик заработает себе и на масло. И Марк поступил в Харьковскую торгово-промышленную школу, но долго там не задержался. В пятнадцать лет он впервые попал в театр и – выбрал свою судьбу. Папа-пьянчужка грозит ему отцовским проклятием, а мальчик тем временем «заводит связи с богемой» – с расклейщиком афиш. Клеит афиши на театральных тумбах, сам становится «живой рекламой» — носится по городу с транспарантом – объявлениями о спектаклях. Коллеги по рекламному бизнесу представляют Марка важному лицу – старосте театральных статистов. Тот благославляет юношу: «Для «Помпадур» сгодишься!» И вот он на сцене Харьковской музкомедии – в костюме гарсона — с кружками пива в трясущихся руках.Ему семнадцать и, как шевалье д’Артаньян из Гаскони, он отправляется покорять Москву. «Где здесь Малый театр?» – спрашивает у носильщика на Курском вокзале. У него — профессия и его берут в Малый статистом: он играет третьего слугу в «Доходном месте». Спустя короткое время пересекает наискось Театральную площадь и… утверждается на оперной сцене. Первый выход: он секундант Онегина, его рекомендует Ленскому уверенный баритон: «Хоть человек он неизвестный, но уж, конечно, малый честный». Пока его дело – честно помалкивать.[b]И все биндюжники вставали… 1943 [/b]На роль Аркадия Дзюбина в «Двух бойцах» режиссер устроил конкурс претендентов из двух десятков актеров. Обсуждались кандидатуры Петра Алейникова и Николая Крючкова. Бернеса на пробы вообще не пригласили.И все же актер получил пробу – вымолил у режиссера. И… был утвержден. Тем не менее роль долго «не шла». На студии в Ташкенте, где снимался фильм, стали толковать о необходимости замены актера. Бернес, например, не чувствовал речь «натурального» одессита – не слышал ее никогда. Стал искать «земляков». В ташкентском госпитале увидел спящего моряка – линялая тельняшка под бинтами. Подошел ближе, моряк проснулся. «Так это ж артист, шоб я так жил! Наше вам с кисточкой, золотко мое!» Бернес стал наведываться в палату ежедневно. Но говор-говором, а образ все не складывался. «Помню от усталости и безразличия я зашел в парикмахерскую – просто попалась по пути. Девушка занялась стрижкой, а я стал обдумывать просьбу к военкому отправить меня на фронт. Взглянул в зеркало и… увидел Дзюбина. Это был он, с характерным одесским началом, насмешливым прищуром. Тот самый Дзюбин, который все-таки эти дни жил во мне, но носил чужую прическу, чужое лицо, а сейчас, словно освободившись от грима, стал самим собой. И виновницей этого открытия была девчонка-парикмахерша, у которой, как вскоре выяснилось, я был первым в жизни клиентом».[b]Можно четвертую? 1956 [/b]Власти предержащие его не любили. Например, он ни разу не входил ни в одну киноделегацию. Его никогда никуда не приглашали. Кажется, только один или два раза на прием в Кремль. Видимо, оттого, что он никогда никому не поддакивал, всегда говорил то, что думал. Никогда не ходил ни к кому на прием, ничего не просил.Всегда говорил: я заработаю сам, пока я здоров.Что, впрочем, не помешало ему избежать серьезного конфликта с «властью».Был большой концерт по случаю съезда комсомола. Подобные концерты расписывались по секундам: вот тебе три песни — и больше ни-ни. Больше только по специальному разрешению. Каждая песня утверждалась «наверху». И вот он спел три песни, зал стоя аплодирует. Бернес идет за кулисы, чтобы спросить: можно четвертую? Там никого нет. Он выходит кланяться – зал скандирует. Он опять за кулисы — никого! А в ложе сидит Хрущев и возмущенно обращается к свите: «Какой капризный, не хочет спеть для комсомольцев!» Это стало поводом к началу травли.Поднялась дикая газетная истерия: «микрофонный певец!» (в то время микрофон еще не стал непременным атрибутом концертного исполнения), «воплощение пошлости на эстраде!» Особенно усердствовали «Правда» и аджубеевские «Известия». Из статьи композитора Г. Свиридова: «Пластинки, «напетые» им, распространены миллионными тиражами, являя собой образец пошлости, подмены естественного пения унылым говорком или многозначительным шепотом, возрождающих к тому же пошлую манеру ресторанного пения.Этому артисту мы во многом обязаны воскрешением отвратительных традиций воровской романтики – от куплетов «Шаланды, полные кефали…» и т. п.Друзья иллюстрировали соответствующую случаю поговорку: некоторые стали ближе, некоторые отвернулись вообще. Бернес больше не снимался в кино, не выступал в концертах. Сын старьевщика-алкоголика из Нежина (хотя после «Двух бойцов» вся страна считала его «одесситом») в зените славы опять стал нищим.К этому нищему артисту и пришла жена французского подданного. И они все начали сначала. Все. И ремонт в квартире, и поездки...[b]О пользе любви к Азнавуру. 1959 [/b]Народный артист Марк Бернес привел дочь Наташу в первый класс. Одноклассником Наташи оказался симпатичный мальчик Жан, у которого была не менее очаровательная мама – Лилия, жена фотокорреспондента журнала «Пари-матч» Люсьена. Такой натюрморт. Люсьен, хорошо знавший столичную богему, и познакомил жену с Бернесом. Пожалел ли он впоследствии о содеянном, история умалчивает. Бернес потом говорил: «Я сразу решил, что тебя уведу». Страна недаром олицетворяла своего кумира с его лихими героями. К тому времени он уже несколько лет был вдовцом. Когда Лилия Михайловна приходила за сыном, Наташа спрашивала: «Папа интересуется, как вы себя чувствуете». – «Нормально». – «Хорошо, я папе передам». (Сейчас Наташа живет в Нью-Йорке, у нее сын, молодой человек — Марк Бернес, но это другая история). Потом было родительское собрание. Бернес в это время находился на гастролях в Ереване, но на собрание… специально прилетел. После чего, видимо, с чувством исполненного родительского долга, пригласил Лилию Михайловну к своим приятелям послушать пластинки Азнавура, только появившиеся в Москве. Потом стал звонить и приглашать то на полузакрытый просмотр «Сладкой жизни», то еще на какое-либо столь же завлекательное мероприятие. Познакомились в сентябре, а уже где-то в ноябре Бернес предложил ей уйти к нему.Она полагала, что мужу не нужна, а Марку, который растит дочь без матери, нужна.Они объединились.[b]Кино. 1963 [/b]Однажды Бернеса проиграли в карты. То бишь проиграли образ «вора в законе» из фильма «Ночной патруль». Некие «киноманы», возвращаясь из отлучки в места не столь отдаленные, сели в поезде играть… Один из игроков позвонил Бернесу и сообщил: «Вас убьют». Вообще к нему нередко являлись освободившиеся воры , Бернес давал им, скажем, старый пиджак, брюки, «подъемные»… Для воров он был «в авторитете». В результате в квартире Бернеса полтора месяца жил милиционер, который его охранял. Охрану сняли только тогда, когда «игроков» арестовали… Как-то Лилия Михайловна открыла дверь на звонок неизвестного молодого человека, который поведал, что ему необходимо переговорить с Марком Наумовичем конфиденциально. Лилия Михайловна ушла на кухню.Вдруг Бернес кричит: «Кого ты впустила в дом?!» Оказывается, в «зоне» этому парню сообщили, что Бернес «голубой», и если тот явится к Бернесу, то кардинально решит вопрос трудоустройства.[b]Высоцкий сказал: нет. 1966 [/b]Он очень любил Высоцкого, часто слушал его записи. Возможно, Высоцкий чем-то напоминал ему себя – наличием «третьего необходимого компонента». Как-то Владимир позвонил: «Марк Наумович, я хочу к вам зайти». Пришел с гитарой. Лилия Михайловна, естественно: «Хотите выпить?» Отвечает: «Ни в коем случае, я сейчас в завязке, глоток – и на этом все кончится».Пел часа два или три. Бернес слушал самозабвенно. В то время Высоцкий выступал мало и хотел, чтобы Бернес исполнял его песни. Бернес сказал: «Тексты великолепны, но мне нужна мелодия, моя мелодия. Дай мне стихи и я отдам их композитору».Высоцкий сказал: нет. Но одну песню – «На братских могилах не ставят крестов» – Бернес спел в фильме «Я родом из детства».[b]Тяжесть. 1968 [/b]К нему приставали всюду. Где бы он ни был, тут же на него набрасывались. Жена говорила ему: Марк, да здесь две остановки, давай сядем и проедем, зачем машина? Они садились в троллейбус, и тут же вокруг вспыхивал залпообразный шепот: «Бернес!» Он выскакивал из троллейбуса, жена за ним. Он: «Я же тебе говорил!» Когда Бернес заболел, Лилия Михайловна его «выводила», заставляла выйти на улицу: «Пойдем пройдем хотя бы до парка ЦДСА» (они жили на Сухаревке). Ему было уже очень тяжело. Мог в парке лечь на скамейку: «Зачем ты заставила меня выйти? Мне же тяжело!» Шутка. 1969 Домашние знали, что он болен, но что смертельно… В последние месяцы выяснилось, что ничего нельзя сделать – можно только облучать. Лилия Михайловна из больницы в Кунцеве не уезжала, пока Бернес не засыпал. Жила только на кофеине, отламывала головку ампулы и выпивала. Были дикие боли, она не понимала отчего. Он ушел в пятьдесят семь лет. Она как бы в шутку «обещала» ему Новодевичье – и «пробила» поистине нечеловеческими усилиями. Новодевичье ему «не полагалось», потому что он не был «народным СССР», а только республики. Бернес умер в субботу, а в понедельник ждали Указа о присвоении ему звания «Народный артист СССР». Но после смерти этого звания не присваивают. Она обещала ему как бы в шутку. А вышла не шутка.[b]Досье «ВМ» [/b][i]Большая советская энциклопедия ошибочно указывает дату его рождения – 21 сентября 1911 года (благодаря чему некоторые газеты и телеканалы уже успели «отметиться»).Марк Бернес родился 8 октября в городе Нежине на Украине. Работал статистом в театрах Харькова, Малом и Большом — в Москве, потом актером вспомогательного состава в Театре Корша и в Театре Революции. Первая эпизодическая роль в кино – в фильме «Заключенные». Самые известные работы в кинематографе: «Человек с ружьем», «Истребители», «Два бойца». Самые известные песни: «Темная ночь», «Шаланды, полные кефали», «Враги сожгли родную хату», «В далекий край товарищ улетает», «Журавли», «Спят курганы темные», «Я люблю тебя, жизнь», «Хотят ли русские войны?» и др.Умер 17 августа 1969 года.[/i]

КОРОЛЬ УСТАЛ?

[i]Сегодня «Спартак» принимает в Лужниках пражскую «Спарту». Можно предположить, что матч пройдет при пустых трибунах: за два тура до окончания группового турнира Лиги чемпионов «Спартак» потерял все шансы на продолжение борьбы Деликатная интимная подробность.Автор этих заметок – неистовый поклонник «Спартака», как говорится, с пеленок, кажется, впервые в своей многолетней болельщицкой биографии не досмотрел матч обожаемой команды до конца.Имею в виду, конечно, не к ночи будет помянута, ответную «лигочемпионскую» игру с «Баварией». При счете 0:4 обреченно отключил начиненный кошмаром электронный ящик и забылся в дурном сне.[/i]Шокировал не столько счет – анемичное, бесполое, напрочь лишенное энергетики, поэзии и азарта действо, именуемое «игрой «Спартака». Казалось, после баталии с наполовину распроданной чешской «Спартой» – хуже не бывает.Бывает. Еще чудовищнее. Прочитал в газете, что после «тренировки со «Спартаком» «Бавария» отправилась накручивать круги вокруг поля – ввиду предстоящей серьезной игры в бундеслиге. Верю, так и было.Что происходит со «Спартаком»? Эти заметки – не «квалифицированный анализ специалиста» – одинокий крик души из недр многомиллионного легиона поклонников «народной команды».Кстати, не слишком-то и доверяюсь «экспертизам профессионалов»: уж очень явно многомудрые заключения «экспертов» зависят от итогового счета на табло.Футбол – не математика и не хиромантия. Футбол – игра, театр, трепетный и искрометный, замешанный на шекспировской драматургии и цирковой феерии, подвластный не столько скрупулезному анализу, сколько сердечности живого сопричастия.То, что мы увидели в Праге и Мюнхене, – не животворный футбольный спектакль, пусть и с драматическим финалом, – отстойное представление затрапезного шапито на ярмарке в Тмутаракани.Кажется, не ладно что-то в датском королевстве. Почему? Пусть кто знает больше – расскажет. Я расскажу, что думаю. Лицо этого человека, которому еще порядком до пятидесяти, подобно лицу Цезаря, истощенного тягомотиной государственных междоусобиц, дворцовых интриг и политических подковерных содроганий. Невротически-суровый лик человека, мужественно взвалившего на свои плечи ношу, которая не каждому пятиборцу по плечу. Лицо усталого марафонца. Нервные одинокие пробежки из подтрибунного тоннеля до тренерской скамейки. (Как всякий человек, который «много на себя берет», он вообще кажется очень одиноким). Судорожные сигаретные затяжки. Он не выскакивает из «контрольной зоны», подобно Семину, не рвет рубаху на груди, готовый самолично ринуться в рукопашную со служивыми от футбольной Фемиды. Но в его монументальной неподвижности – нордический стоицизм гладиатора. Какие-то умопомрачительные шторма колобродят в его душе, отбрасывая смутные тени на лицо – лицо сокрушаемого страстями самодержца. Как всякий не вполне уверенный в себе властелин, он уважает силу. Удивительное редкостное зрелище явил он на скамейке мюнхенского «Олимпиа-штадиона»: сказочным образом преображенный лик его лучился смирением херувима и даже некоей смутной благодатью: против лома нет приема! Как всякий нормальный самодержец, он выше критики. Не любит журналистов – кроме «хороших». В ответ на «провокационный» вопрос на пресс-конференции может с яростным недоумением отрезать: «А это-то кто такой?» Для него существенно не «что», а «кто». Или так: «Этому я отвечать не буду». Провинился, значит, «не то» написал, «вывалял в грязи» (его фирменная терминология). Как, скажем, «спортсмены» с НТВ, посмевшие «неправильно» прокомментировать какой-то проигранный «Спартаком» матч. Его ставшее притчей во языцех пренебрежение послематчевыми пресс-конференциями – не пренебрежение «журналюгами», желающими от нечего делать «побазарить с тренером». Он не понимает, что представляет не собственное АОЗТ (или как там оно называется?), а народную – без кавычек – команду. Олег Иванович, «Спартак» – это не вы, «Спартак» – это мы! Вы работаете для нас, а не мы для вас. Это мы задаем вопросы, на которые вы обязаны отвечать. Отвечать, а не нисходить с Олимпа «по настроению».Лишенный каких бы то ни было «кооординат равновесия», он все последние годы вольно или невольно иллюстрирует сакраментальный тезис: королевство – это я! Он – президент, главный тренер и владелец (совместно с сыном) контрольного пакета акций клуба. Есть ли аналоги в мировом футболе – не припомню. В отличие от любого тренера, самого разименитейшего, его нельзя снять. Просто некому. Если только он сам себя не снимет. Все эти мировые мастодонты тренерского искусства, Капелло, Сакки и Хитцфельды, ходят под футбольным богом, горит под ними их тренерская земля с ее многотрудным хлебом: не справился – уходи! На Олега Ивановича общая тренерская стезя не распространяется. Хозяин – барин. Все начиналось, помнится, с романтических перестроечных игр в «выборы трудового коллектива», когда скромный красноярский парень, тренер малоизвестной «Красной Пресни» с крепким (но не более) игроцким прошлым, был «избран» тренером любимейшей команды Росссии. Игрокам не нужен был «новый Бесков» с его эмвэдэшнокняжеским пафосом, им нужен был свой в доску рубаха-парень, «с понятием», умеющий понять и простить, если что. Эх, куда вы смотрели, будущие Цымбалари и Тихоновы, «неприкасаемые» баловни спартаковского народа? Пройдет не так много времени, и в «Спартаке» останется только одна безусловно «неприкасаемая» фигура… Помню, журналисты подначивали простодушного скромнягу Романцева (тогда его еще позволительно было подначивать): «Олег Иванович, у вас что, только одна рубашка?» (Легендарная в заповедные годы голубенькая сорочка, в которой он неизменно приезжал на матчи).О. И. находчиво отвечал: «Почему? У меня еще одна есть».Потом – «приватизация» (при том что целомудренной «общественности» долгое время внушалось, что «Спартак» — общественная организация»). Безоговорочное единоначалие, АОЗТ, «функционирующее на манер свечного заводика» (Вл.Маслаченко). И скромный, приветливый О. И. как-то исподволь превращается в павлина-недотрогу, всевластного, как фараон, священную корову для журналистов, в случае чего рискующих аккредитациями, поездками и «приглашениями», болезненно мнительного и обидчивого, маниакально подозрительного, умеющего безошибочно распознавать вражьи происки едва ли не в росчерке крыльев мимолетной мухи, — примерам несть числа.Здесь не только и не столько ирония: власть и ответственность, как известно, не способствуют цветению характера и укреплению нервной системы. А власти и ответственности трудоголик Олег Иванович взвалил на себя по самые брови — это факт. Так что же все-таки происходит со «Спартаком»? Или, может быть, в «Спартаке»? Слухи вскипают, как пена в кружке, прости господи, баварского пива. Чаще всего про внятные «застойные явления» в спартаковском организме и про то, что «рыба гниет с головы». И много чего еще, что я повторять не буду, потому что не проверял. У меня нет такой возможности, как и у всех нас, кто к «Спартаку» небезразличен. Над романцевской командой при всем очевидном внимании к ней прессы всегда витал гнетущий «обет молчания» покруче какого-нибудь сицилийского.Даже «отработанный материал» (цитата из О. И.) в лице Цымбаларя, Тихонова, Кечинова, Бузникина и пр. не рисковал отвечать на отдельные вопросы. «Не хочу выносить сор из избы», «еще не время» и т.п. Даже бесшабашно бескомпромиссный Юран как в рот воды набрал.Хотя, казалось бы, что ему теперь терять… Околоспартаковские люди говорят: «Боятся!» – и многозначительно простирают указательный палец в направлении заоблачных далей, туда, где обитают цезари.Тут вдруг крамольная мысль посетила меня, так, что даже мой персональный «Пентиум» на минуту «завис», видимо, обескураженный. С безалаберной ребятней – игроками – проще: над ними «папа», который и приласкает, и пожурит, и поставит диагноз, если надо. Так вот, где найти такого искусника, который сумел бы диагностировать степень «отработанности», страшно сказать, Олега Ивановича Романцева.Все-таки трудится человек самозабвенно, тяжко и давно. Так давно, как тренеры ни в одном клубе не работают.«Теперь я уже не так наивен, как в 96-м». Это в ответ на вопрос, не готов ли тренер сборной страны Романцев в преддверии чемпионата мира поступиться хотя бы тренерским креслом в «Спартаке». Кто забыл, в 96-м никому неведомые спартаковские дублеры под руководством Георгия Ярцева (О. И. в том сезоне решил побыть «просто президентом») завоевали российское «золото». Вдруг выяснилось, что героические «внутренние» победы возможно одерживать и без Самого! (После чего Романцев, не медля, восстановил статус-кво в клубе).Уже не настолько «наивен», чтобы выпустить скипетр из рук – хотя бы на время. Потому что «Спартак» – это «брэнд», «Спартак» – это фирма, «Спартак» – это победная аура, заложенная в заповедные старостинские времена. В «Спартаке» и хромой заиграет, и Баранов, и неадекватный бразилец Робсон… Но то в наших пенатах, не в Мюнхене. А может, и следует – поступиться? Как это делают «облажавшиеся» тренеры во всем мире. А там — посмотрим. Мне бы не хотелось, чтобы эти заметки были прочитаны, как «ату его!», поиски крайнего на тонущем спартаковском фрегате. Я помню поверженный в пух и прах «Аякс», сокрушенных в собственных стенах чемпионов мира – французов, феерические схватки в неистовствующем кратере «Лужников» с «Реалом» и «Интером»… Тогда на скамейке тоже сидел Романцев.Но все это, увы, одиночные прицельные выстрелы в беспросветной мгле ожидания Большой победы, которой так не хватает в нашей жизни вообще, и в футболе в частности. Ну пусть не очень большой, пусть так себе, но непременно исполненной мужества, свежего дыхания и безоглядной футбольной романтики… Чуть ли не пятнадцать лет подряд рулит по ухабистым дорогам европейских кубков романцевская тачанка, то раньше, то чуть позже стабильно и последовательно скатываясь в кювет. Может быть, именно свежего дыхания не хватает на спартаковском мостике?

Ах, Белка, лихач катастрофный!

[b][i]Я осталась с бабушкой[/i]— Еще в студенческие годы вы стали довольно известны. Тем не менее вас исключили из Литинститута. Почему?[/b]— Я отказалась подписать письмо против Бориса Леонидовича Пастернака. Объясняли исключение, впрочем, моей скверной успеваемостью по «общественным дисциплинам»: у нашей преподавательницы по диамату был диабет, и я постоянно путала одно с другим. В тяжкий период, когда я была никем, Сергей Сергеевич Смирнов, тогдашний редактор «Литгазеты», предложил мне съездить в командировку в Сибирь. «На исправление?» — спросила я. Я увидела, как в действительности живут люди. Когда мне сейчас говорят, что «раньше было лучше», я смеюсь. В Сибири есть было нечего, никакой такой «колбасы». Впрочем, меня это не волновало: я не любитель колбасы.[b]— Насколько я знаю, родители были против ваших занятий литературой.[/b]— Они повелели мне поступать на факультет журналистики университета. Я провалилась на первом же экзамене, мне сказали: больше сюда не приходи![b]— Вы помните свои первые литературные опыты?[/b]— Я все помню, хотя никто в это не верит. Помню, как открывали ВДНХ…[b]— Но вам же было два года! И войну помните?[/b]— Еще бы. Родители мои, как и многие, не думали, что война будет столь губительной. И отправили меня в детский сад. Это был очень жестокий детский сад: воспитательницы обихаживали собственных детей, а другими… пренебрегали. У меня была замечательная бабушка, Надежда Митрофановна. Слыла слабоумной (как и я, впрочем). Мы жили в огромной коммунальной квартире, Старая площадь, дом 10, дробь 4. Я родилась в центре Москвы, здесь жила, здесь и умру… Все ушли на войну, а мы с бабушкой остались. Как-то бабушка повела меня гулять в Ильинский сквер. Там был мальчик, больной корью. Бабушка была великодушна и сказала: «Вот мальчик, он хворает. Подойди к нему». Любовь бабушки ко мне была безграничной, но все-таки она пожалела мальчика. Я взяла мальчика за руку и — тоже захворала корью. Всех отправили в эвакуацию, а нас с бабушкой не взяли: хворают!.. Булат Шалвович Окуджава семнадцатилетним ушел на войну. Он говорил об Отечественной войне: война никогда не может быть Великой, — может быть только великая бойня.[b]— В юности вы отдавали себе отчет в том, что вам дано больше, чем другим?[/b]— Я и сейчас не совсем уверена в совершенстве своего дарования. Я видела страдания людей и это навсегда осталась во мне: теплушки на Уфу, как солдат везут на фронт – в обратном направлении. Сейчас я думаю, что и тогда понимала, какая гибель предстоит: почти никто из этих мальчиков не вернулся… Я была резвым здоровым ребенком — такие стихов не пишут. Но я писала в основном стихи про негров. Жалела угнетенных негров.[i]Белла Ахатовна любовно поглаживает лежащего у ее ног роскошного пса – шарпея по имени Гвидон — бессловесного свидетеля нашей беседы[/i].— Мне нравится, что вы не боитесь собак. Знаете, кто боится? Блатные.[b]— Блатные?[/b]— Вообще бывшие лагерники. Матушка Васи Аксенова, Евгения Семеновна Гинзбург, безумно боялась собак, особенно овчарок, — они напоминали ей лагерь. У меня была овчарка, доверчивая и добрая. Она (он) играла маленького Мухтара в фильме «Ко мне, Мухтар!» Я читала закадровый текст на «Мосфильме» к картине Элема Климова «Спорт, спорт, спорт!» и увидела его, он уже никому не был нужен. Я сказала: «Давайте я его куплю». У меня оставалось недостаточно денег для такси, я попросила милиционера, и мы отвезли его ко мне на милицейском мотоцикле.[b]— Знаю, что в молодости вы слыли заядлой автомобилисткой.[/b]— От всего этого остались, увы, только стихи Андрея Андреевича Вознесенского «Ах, Белка, лихач катастрофный!..»[b][i]Я подарила Рейгану кольцо[/i]— Белла Ахатовна, вы делите людей на «свой круг» и «чужих»?[/b]— У меня никогда не было своего круга, потому что у меня никогда не было тщеславия.[b]— А как же ваша звездная поэтическая плеяда?[/b]— Если вы имеете в виду Лужники и Политехнический, то я и тогда думала и сейчас полагаю, что Лужники – это для спорта. Я всегда хорошо относилась и отношусь к своим коллегам, но раньше других умела угадать, кто есть кто.[b]— Вы много писали о своих товарищах-мужчинах. А есть ли у вас подруги?[/b]— Чтобы я сидела с ними на завалинке и болтала вздор – таких нет. Я преклоняюсь перед многими женщинами, а больше всех женщин обожаю Майю Михайловну Плисецкую. Но назвать ее подругой… Галину Васильевну Старовойтову я любила очень, она могла бы быть мне другом. ([i]На прошлом юбилее Б. А. во МХАТе депутат Госдумы Галина Старовойтова сказала, пожалуй, проникновеннее всех мастеров творческого цеха: «Те, кто работает на суету сегодняшнего дня, преклоняются перед той, которая работает на вечность».[/i] – [b]В. Г.[/b]).[b]— Вы красивейшая женщина, из тех, кто брал в руки перо. Читаете ли вы так называемые женские журналы?[/b]— ([i]Пауза[/i]) Почему бы и нет? ([i]Пауза, с восторгом[/i]) Вспомнила! У меня есть подруга! Майя, жена моего коллеги Василия Аксенова (собственно, я их и поженила). Хотя, впрочем, и Майя не подруга, а друг.[b]— Любопытно, а как вы поженили Майю и Василия Павловича?[/b]— Майя приехала ко мне в Ялту и… там они полюбили друг друга. И Олю Окуджаву мы выдавали за Булата. Когда Булат влюбился в Ольгу, попросил меня ей позвонить: «Я стесняюсь». В свою очередь, Оля нагадала мне замужество. У Булата тогда был дом в Моженке, академическом поселке. Я приехала к ним с маленькой дочерью и собакой. И Оля говорит: «Давай я тебе погадаю». Булат спал наверху и не обращал внимания на бабью дурь, дети и собака тоже спали. Оля расстелила салфетку, положила на нее мое кольцо, зажгла свечи. И говорит: «Белла, ты выйдешь замуж за Мессерера» ([i]Борис Мессерер, художник, муж Б. А.[/i] – [b]В. Г.[/b]). И это никакой не сочельник был, никакая не гадательная ночь. И Булат спускается сверху в одних трусах: «Что у вас тут происходит? Обалдели обе?»[b]— Про журналы я спросил. А газеты вы читаете?[/b]— Никогда. Поэтому меня и не взяли на «журналистику».[b]— А вас интересует, к примеру, что за человек наш президент?[/b]— Меня не может это не интересовать, потому что с ним жить моим детям и всем иным. Както, еще до его президентства, звонит телефон (а я спросонок с собакой и котом): «Вам звонят от Владимира Владимировича». Я спрашиваю: «От Маяковского?» Нет. Не можете ли вы участвовать в предвыборной компании господина Путина? Не могу, отвечаю, потому что я не знаю, кто это. Я была очень благосклонна к Борису Николаевичу Ельцину. Хотя никогда в жизни не голосовала, в том числе и за него. Мне доводилось общаться с Рейганом, когда он приезжал к Горбачеву. В американском посольстве меня усадили за стол с ним и Раисой Максимовной. Он спросил: «Что вы думаете о положении русских эмигрантов в Америке?» (Тогда еще был жив Бродский, он заговорил и о нем). Меня удивила его осведомленность, и я подарила ему кольцо. Мой муж сидел за соседним столом и наблюдал, как я снимаю кольцо весьма настороженно. Мне пришлось объясниться: он знает Бродского![b][i]Я их никогда не боялась[/i]— В вашей лирике немного «гражданских мотивов», но при этом ваше поведение было всегда абсолютно гражданским. Вы не боялись, например, КГБ? Или, может быть, это КГБ боялся вас?[/b]— Я их никогда не боялась, и не потому, что я такой бесстрашный человек. Они сами сделали меня известной. Когда я еще училась в институте, выходили сумасбродные статьи обо мне – «Чайльд Гарольд с Тверского бульвара», «Верхом на розовом коне»…[b]— Вас «вызывали»?[/b]— Меня никто никогда не смел вызывать. 80-й год был для меня очень тяжелым, я была под запретом ([i]после участия Б. А. в «неподцензурном» альманахе «Метрополь».[/i] – [b]В. Г.[/b]). Мне не разрешили даже читать стихи на похоронах Владимира Семеновича Высоцкого, только на поминках… Была Екатерина Александровна Мещерская, княжна, великая женщина. Жила на Поварской (которую я никогда не в силах была именовать улицей Воровского), рядом с мастерской Бориса, где и мы тогда жили. Мы были дружны, я куда ни пойду всегда ей что-то принесу…Как-то мне передали: «Белла, у Екатерины Александровны выключен телефон». А все в доме полагали (отчасти справедливо), что если что-то случилось с телефоном, то это «Ахмадулинупрослушивают». А у меня телефон работал. Звоню: «Дайте мне справочную КГБ». Девушка-телефонистка страшно перепугалась, но номер дала. Набираю: «Это КГБ? У Екатерины Александровны Мещерской отключили телефон. Думают на вас. Если это не вы, то включите, пожалуйста». – « Я вам перезвоню через пять минут, Белла Ахатовна». Через пять минут – звонок: «Телефон у гражданки Мещерской работает».[b]— Это та самая Екатерина Мещерская, чьи мемуары прошумели когда-то в «Новом мире»?[/b]— Она. Княжне Мещерской в 17-м году было тринадцать лет. У нее на всю жизнь осталась шишка: пьяный матрос ударил ее ногой по голове. Ей было очень трудно, она жила в дворницкой, одна. Она написала воспоминания о своей жизни. Уже была такая маленькая перемена времени, и мы поехали с ней в «Новый мир» – пристраивать рукопись. Называлась «Трудовое крещение». Редактором тогда был Сергей Залыгин, и я знала, что ему сказать. Он мне как-то рассказывал: он жил в Сибири, и когда заключенных везли по этапу, кто мог – выбрасывал в окно вагона записку – родным. Об этом же мне поведала мать Майи Михайловны Плисецкой – Рахиль. Ее с маленьким сыном Азаром, братом Майи (отца Майи Михайловны расстреляли в 37-м), отправили в лагерь. Никто не знал, кого куда отправляют… Как я люблю это воспоминание, хотя Рахили Михайловны давно нет!..Уголовники милостливо дали ей бумажку и огрызок карандаша, и она бросила записку на каком-то полустанке. Одна женщина испугалась – не подобрала, а другая – не испугалась. И махнула ей рукой ([i]Б. А. переходит на шепот[/i]): «Я пере-едам!» И ее знаменитая сестра, Суламифь Мессерер, балерина Большого театра, получила эту записку! И спасла Рахиль и Азара! Их освободили.[b]— И что Залыгин?[/b]— А Сергей Павлович Залыгин мне рассказывал, что он не подбирал записки заключенных – боялся. Не знаю, как бы я поступила в тридцать седьмом году, я только родилась, не мне его судить… Он мне звонит: «Белла, я хочу напечатать ваши стихи». Я отвечаю: «Не надо мои стихи, напечатайте прозу Мещерской!» Сергей Павлович долго сомневался. И тогда я приехала с Екатериной Александровной в «Новый мир», он довольно холодно разговаривал, и я сказала ему только: «Ведь вы не подобрали записку!» Мы уехали с Екатериной Александровной на такси, она говорит: «Я не верю, что это когда-нибудь будет напечатано». Я отвечаю: «Посмотрим». Проходит время. И вдруг под Рождество звонит Сергей Павлович и говорит: «Уже набрано!» [b]— Свобода, которой жаждало ваше литературное поколение, вас не разочаровала?[/b]— Я никогда не была несвободной. Поступай так, как тебе указано свыше, или никак. Когда в Доме литераторов обсуждали «Раковый корпус» Солженицына, я сказала: «Все ваши слова – вздор! Пусть Бог хранит Александра Солженицына». И он его хранит.[b]— Вам приходится задумываться, какое время в большей степени «ваше» – нынешнее или, может быть, шестидесятые?[/b]— ([i]Решительно[/i]) Девятнадцатый век. Я одна соблюдаю русскую речь.[b]— Если вас кто-то обидит, какой будет ответная реакция?[/b]— Мне иногда говорят: Белла, вы очень ранимы, обидчивы. Я отвечаю: «А Лермонтов? Это Мартынов обиделся на Лермонтова, Лермонтов не обижался». Я не обидчива. К тому же близкие люди никогда не давали мне повода для обид.[b]— Если ваш собеседник неумен, вы дадите ему это понять?[/b]— Однажды в Америке, которая нянчит и лелеет афроамериканцев – для преодоления комплекса «другого цвета», мне пришлось разговаривать с одним цветным психоаналитиком. Он рассказывал о своей работе – темпераментно и невнятно. Я сказала: «Мой английский слаб, мне трудно вас понимать». Он ответил с обидой: «Блэк инглиш! (Мой английский – черный)». Мне совершенно безразлично, какого цвета мой собеседник, но тут и я вспылила: «Не черный, а глупый!»[b]— Вы знаете своего читателя, Белла Ахатовна?[/b]— Пожалуй. ([i]Смеется[/i]) Однажды я выступала в Екатеринбурге (который тогда многие предпочитали именовать Свердловском). И в афише там по ошибке написали: «Поет Ахмадулина». Вместо «поэт». Начинаю читать, вдруг какой-то мужик из заднего ряда: «Слушай! А когда петь-то будешь?»

КУЗНИЦА «ЛИТРАБОВ»

На полпути к Луне. Часть вторая

АРМЯНСКИЙ ПАСЬЯНС

[i]В промежутке между визитом президента Армении в Москву и поездкой московского мэра в Ереван в этой стране побывала группа журналистов российских газет. Эти заметки не претендуют на исчерпывающий анализ нынешней армянской жизни хотя бы потому, что поездка наша была весьма непродолжительной, а программа, разумеется, изобиловала перманентными феерическими застольями, которые столь характерны для этого гостеприимного народа, однако не всегда располагают к вдумчивой аналитике. [/i][b]С КОРАБЛЯ НА БАЛ [/b]Когда армянин покупает мебель, «комплект» наряду с диванами и комодами, естественным образом подразумевает приобретение фортепиано. Я это к тому, что после прилета в ереванский аэропорт «Звартноц» нам позволили лишь наскоро переодеться и надушиться в гостинице, поскольку в одном из ереванских ресторанов нас уже поджидала «творческая интеллигенция». (Я позволил себе взять это определение в кавычки, потому что на следующий день была встреча с местными журналистами, которые тоже отнюдь не выглядели деклассированным элементом). Я давно уже заметил, что интеллигента, взращенного за Кавказским хребтом, видно за версту (и не по тому, о чем вы подумали). Почему так, не знаю. Если нашего «аристократа духа» где-нибудь в пивной на Тишинской площади совершенно не отличишь от извозчика, то «ихнего» можно переодеть в телогрейку и кирзачи — все равно, даже с похмелья, понятно, что не слесарь. Еще, конечно, зашкаливающий градус «национального самосознания» — при полном отсутствии какого-либо амбре местечкового шовинизма. Но это у всех «малых» народов так. Маленького окунечка акулы всегда норовят загрызть. Что уж говорить про армян, сумевших сохранить себя в умопомрачительных катаклизмах своей тысячелетней истории?Безоговорочно и почти сладострастно отличают «своих», будь то Анастас Микоян, Шарль Азнавур или даже Евгений Петросян. Но между делом выясняется, что, скажем, русский писатель Андрей Битов, написавший, кстати, когда-то потрясающие «Уроки Армении», тоже «наш». И это не оговорка, а именно так и думают. Как и наши, пьют много, часто и аппетитно. И не коньяк «Арарат», и не благородное вино из одноименной долины, а элементарную водку. При этом никто под стол не валится, не впадает в прострацию или, напротив, в экзальтацию. (Между прочим, в еще советской Армении, единственной из республик, отсутствовали вытрезвители — просто не было необходимости). В первом часу ночи всей компанией поехали, нет, не к цыганам — в дом-музей Параджанова. Шикарный двухэтажный музей стоит почти что на краю безразмерного ущелья, в котором, как чашка в ладони, примостился стадион «Раздан», некогда красивейший в Союзе, а теперь порядком обветшавший. Музей собирались открыть еще при жизни (!) Сергея Параджанова — помешало землетрясение. Некоторые экспонаты: «Сундук, в котором я прятался от бабушки, чтобы не ходить в школу», кровать, застеленная переходящим красным знаменем профсоюза работников искусств Грузинской ССР, почтительное письмо от Федерико Феллини (1971). Композиция «Брачная ночь японского императора» из серии «тюремной порнографии», исполненной по просьбе сокамерников. На Украине знаменитого режиссера посадили «за нетрадиционные пристрастия». Он думал, что не выйдет никогда. Но вернулся и говорил: «Я отомщу Украине». — «Как?» — «Любовью». [b]ПРЕЗИДЕНТ ЕДЕТ![/b]Мы приехали в Армению накануне выборов президента. На выборы 19 февраля выставили свои кандидатуры около полутора десятков претендентов Считается, впрочем, что действующий президент Роберт Кочарян вне конкуренции. Тем не менее нынешний глава Армении ведет предвыборную кампанию по всем правилам политического «промоушна». Кстати, если вдруг проиграет, с ним, надо полагать, обойдутся в соответствии с нормами цивилизованных сообществ и не отправят на паперть. Пример: крайне, насколько я успел заметить, непопулярный в массах бывший президент Левон Тер-Петросян. Живет хотя и достаточно уединенно, но вполне комфортно — в мрачном черного камня, особняке, на вершине упомянутого в предыдущей главке ущелья — с охраной, обслугой и т. п. Между прочим, бывшем здании республиканского КГБ. Итак, предвыборная кампания Роберта Кочаряна. Мы выехали на двух микроавтобусах в Армавирскую область (бывш. Октемберянский район), где сегодня президент встречается с населением. Ясный солнечный день, как писали раньше в тоталитарной печати, в небе над плодоносной Араратской долиной ни облачка. Собственно гора Арарат, куда некогда причалил Ной на своем ковчеге, теряется в туманной дымке. Поселок Ленухи с его головным промышленным предприятием — винным заводом «МАП». Вдоль околицы прогуливаются одинокие внимательные сельчане в штатском. Во дворе предприятия переминается на легком морозце толпа заводчан — все с национальными флажками и в белых халатах, словно врачи на территориальных курсах повышения квалификации. Президент все не едет. По команде сверху электорат дружно убегает в управленческий корпус погреться, впереди семенит на каблучках крутобедрая красавица в национальном наряде, в выверенном макияже и с хлебом-солью на вытянутых руках. Но ненадолго. Едут! — возвещают мобильники первого эшелона охраны, и виноделы в белых халатах, помахивая флажками, дружною толпою бегут назад, в авангарде опять сексапильная красавица с подносом. Общение с виноделами и ознакомительная пробежка по заводу занимают у элегантного и дружелюбного президента минут пятнадцать: в программе еще посещение здешней воинской части и митинг в Армавире. В Армавире, естественно, вся центральная площадь с окрестностями кишмя кишат народом. Пахнет шашлыками и свежей выпечкой. Мальчишки, наступая на пятки друг другу, накручивают круги вокруг кортежа из президентских джипов (у первого лица — БМВ с цифрами 001 на номерном знаке). Мужчины степенны, все как один в брутальной колючей щетине, но и у них глаза празднично бегают туда-сюда, как у пацанят. Аксакалы одобрительно цокают языками. Сами представьте, что будет, если в вашу деревню приехал президент. Митинг, естественно, идет на армянском языке, но вряд ли круг весьма энергично очерченных проблем существенно отличается от того, что через полчаса изложит нам президент в местном отделении своего предвыборного штаба: тяжелое положение в экономике, отсутствие энергоносителей со всеми вытекающими отсюда последствиями, безработица. Средняя зарплата 30—50 тысяч драмов, то есть 50—70 долларов. И это только в столице — Ереване. Поэтому каждый третий из трехмиллионного населения республики за последние десять лет оставил родину: временно или навсегда, бог весть. Большинство уехали в Россию, на которую здесь смотрят, как капрал на майора, — с надеждой, любовным трепетом и некоторым опасливым обожанием. Кстати, пока мы были в Армении, там одного новорожденного мальчика назвали Путин (хотя прямой причинно-следственной связи этого отрадного факта с нашим визитом я бы здесь выискивать не стал). На счет России президент высказался так: когда кто-то от кого-то зависит, это уже не союзники. Я, признаться, не понял, то ли это констатация статус-кво, то ли соображение относительно того, чего «быть не должно». Впрочем, как раз после разговора с российскими журналистами Роберт Кочарян улетал в Киев — на встречу со славянскими президентами. Надеюсь, там обошлось без недомолвок: Армения как минимум заслуживает понимания. [b]БЕЗ САНТИМЕНТОВ [/b]Если общение с президентом получилось у нас достаточно официальным (а как иначе?), то встреча с министром обороны (все здесь утверждают, вторым по степени влияния лицом в государстве) оказалась откровенно неформальной. Возможно, этому способствовала атмосфера очередного раблезианского застолья в уютном загородном ресторане, а может быть, просто человек такой — не склонный к формалистике. Военный министр Серж Саркисян — изначально человек сугубо штатский. Окончил филфак (!) Ереванского университета, но пришло время — жизнь заставила надеть форму: командовал соединениями «бородачей» в Карабахе. Ростом невысок, зато — чеканный профиль армянского римлянина (было дело, Армения входила в состав Римской империи). Полустертая наколка на безымянном пальце. Взгляд — здесь мне трудно вдруг оказалось подобрать эпитеты, все получалось сочетание несочетаемого, — но скажу так: стальной и доброжелательный. Вот вам некоторые из соображений Сержа Саркисяна, записанные на диктофон, который я с профессиональной сноровкой примостил аккурат у подножия литровой бутылки «Русского стандарта», откуда министр обороны любезно подливал в рюмку вашего корреспондента. Мировая армянская диаспора – это 7 миллионов человек. Достаточно, чтобы каждый из них вложил в бюджет Армении один доллар в день, и Армения превратится во вторую Швейцарию, где ни территории, ни энергоресурсов отнюдь не больше. В мире есть минимум 500 армян, которые при желании могут содержать историческую родину. Так, владелец студии «Метро Голдвин Майер» (а также 50% «Крайслер» и 40% казино в Лас-Вегасе) Кирк Киркорян, который начал свой бизнес в 45-м году с тремя долларами в кармане, обладает официальным состоянием в 10 миллиардов долларов. Это в 15 раз больше годового бюджета Армении. (Поскольку наш соотечественник, шутливо заметил министр, значит, столько же имеет и неофициально). Да, на свои деньги мистер Киркорян ремонтирует армянские дороги и учреждения культуры, но для него это копейки. Все это совсем не означает, что Армения спит и видит себя в роли содержанки у богатых родственников. Зарубежные армяне — прежде всего граждане своего государства. Как бы кому-то ни хотелось обратного. Поэтому сложно разговаривать с человеком, который «сделал себя» сам, без участия исторической родины — своим потом и здоровьем. Во многом наши проблемы мы создали себе сами. Армяне любят быть мучениками. Тот, кто умер своей смертью, в армянской истории не котируется. Мы должны отойти от бесплодной идеи мученичества. Хватит, пять тысяч лет плакали, и что мы имеем? Думаю, что печальные глаза — не обязательное достояние армян. При этом удивительным образом умеем быть не только слезоточивыми. Некоторые наши не в меру ретивые и наглые сограждане вызывают раздражение у россиян — но это не все армяне. Это сказал не я, это сказал министр. Лично меня никто не раздражает. [i]Ереван—Москва [/i]

ИСПОВЕДЬ – ЭТО РИСК

[b]Книжки в отличие от писателей не кусаются [/b][i]Когда он шел по вечеркинскому коридору, высокий, как стрела, в лихо надвинутой кепке, сумка через плечо, редакционные женщины говорили ему «здрасьте» и оглядывались вслед. Не то чтобы они были знакомы с человеком-легендой, но и быть «незнакомой с Евтушенко» тоже, согласитесь, было бы глупо. Одна из этих женщин потом сказала мне с особенной женской шелестящей интонацией: «Он все такой же… Тридцать лет назад мой будущий муж взял меня его стихами». Так и сказала: взял. На этой неделе ему исполнится... а сколько— он об этом не любит говорить и предпочитает ставить на афишах «Юбилейный вечер в честь ...-летия».[/i][b]Я и то вас люблю — Вы делите свою славу на периоды по степени интенсивности? [/b]— У меня нет времени особенно часто задумываться о собственной славе. Я работаю. Можно сказать, делаю работу целого института: три огромных тома «Десять веков русской поэзии».[b]— А вам приходится задумываться над таким сакраментальным вопросом: мое место в поэзии там-то и там-то? [/b]— Время все расставит по местам. Я знаю, что я нужен, что меня ждут люди. Мне грех обижаться или жаловаться. Клевета и сплетни, которые я получал, – мелочи по сравнению с той любовью, которая выпала на мою долю. Знаете, как непросто было, например, провести мой вечер в Кремле? За мной нет спонсоров-капиталистов, как раньше не было номенклатуры. Мне помогли переполнившие зал шесть с половиной тысяч небогатых, но все-таки купивших билеты, незнаменитых читателей моих стихов: но зато они знамениты в моей душе. Они — мои тайные соавторы.[b]— Кстати, о номенклатуре. «Они» не пробовали договориться с вами «по-хорошему»? [/b]— Пробовали. Когда политуправление армии запретило к исполнению мою песню «Хотят ли русские войны?» как якобы «морально демобилизующую нашу армию» — не самый худший человек, член Политбюро Екатерина Алексеевна Фурцева позвонила в Радиокомитет и приказала: «Ставить! Евтушенко не уйдет от меня, пока не услышит песню в эфире». В ней оставалось что-то от отчаянной рабочей девчонки с Трехгорки. Но как человек своего клана однажды она мне сказала: «Женя, я вас не понимаю. Все вас знают, любят. Я и то вас люблю. Но почему вы все время чем-то недовольны? Некоторые даже считают вас несоветским человеком». Я помню, что я тогда ответил: «Стихи я пишу либо от любви, либо от стыда».[b]— В ваших стихах, Евгений Александрович, присутствует определенный учительский пафос… [/b]— (Холодно) Ну и что? [b]— Не ищите в моих словах иронии. Вы, видимо, думали, что можете изменить человека в лучшую сторону?[/b]— Это и случилось. Я только что приехал из Одессы — был в реабилитационном центре, где занимаются «безнадежными» случаями детского церебрального паралича. Врачи там добиваются феноменальных результатов. И вот они наградили меня знаком «Ангел милосердия» под номером 11. Я знал,что этот знак – очень симпатичная скульптура – дается только тем людям, которое внесли самый существенный вклад в строительство центра, его финансирование… «А мне-то за что?» – интересуюсь. «У вас есть время, Евгений Александрович?» – спрашивает один из врачей. «Я вообще никуда не спешу», — отвечаю. И он начал читать мои стихи, в том числе и те, которые я сам забыл. Читает час, другой… «И что это объясняет?» — спрашиваю. И тогда он говорит: «Вы построили нас, а мы построили этот центр».[b]Мое сердце – моя часовня — Такой не очень юбилейный вопрос. Испытываете ли вы чувство вины перед кем-либо или чем-либо? [/b]— Что за человек без чувства вины? Еще Достоевский говорил: «Все виноваты во всем». О женщинах я когда-то написал так: «Любая женщина вина,/дар без возможности отдарка». Не случайно о женщинах говорят: женщина отдается мужчине. Не только физически, но и психологически – без остатка. А мужчина? «Неплохо было бы отдаться вон той длинноногой!» Это цинизм, если не сказать больше! Поэтому даже самому замечательному мужчине тяжело соответствовать уровню любви женщины.Вина есть всегда – перед женщиной, перед близкими, перед недодуманной строчкой… Однажды мы были с сыном в Сикстинской капелле, и он спросил меня: папа, а что это там за люди спихивают других дядь, которые лезут наверх из пламени? Я отвечаю: это грешники из ада рвутся. А ты, папа, где будешь — в раю или в аду? Я крепко задумался: в аду – вряд ли, отвечаю, в раю – тоже. Грехи небольшие, но имеются все-таки. Он спрашивает: папа, а что, если кто-то сложит твои маленькие грехи, что тогда? И на этот вопрос я не нашел ответа.[b]— Вообще, в церковь заходите? [/b]— Захожу. Редко. Есть хорошее английское выражение «май соул — май чапэл»: мое сердце – моя часовня. Недавно зашел в переделкинскую церковь: перед «Троицей» весь пол был покрыт свежескошенным сеном – я никогда такого не видел! А запах сена у меня с подросткового возраста ассоциируется с первыми поцелуями где-нибудь в стогу. Это было замечательно! Я однажды даже шутливо сымпровизировал: «Как я хочу, чтобы в стогу/ меня хотя бы раз, но обняла игуменья». У совсем нестарой еще матушки, кстати сказать, бывшей комсомолки, нашлось, слава богу, чувство юмора, и она, смеясь, обняла меня и поцеловала в щеку.[b]— «Женщинам поэты любы». Вы удовлетворены степенью женского внимания к вам? [/b]— Женщины тоньше понимают стихи. Еще Пастернак говорил: у настоящих мужчин есть что-то от материнской нежности. Меня никогда не предавали женщины. (Я не имею в виду мещанский смысл этого слова.) Отдалялись – но не предавали. Не было такого случая! А мужчины – да.[b]— Чтобы понравиться женщине, бывает, что вы читаете ей свои стихи? [/b]— Видите ли, в чем дело: это палка о двух концах. Лет в пятнадцать я был влюблен в одну приезжую артистку, которая пыталась поступить в московский театр. Она очень любила слушать мои стихи. Когда я читал, она вся… воспаряла. И меня это начало обижать: мол, не я ей нравлюсь, а мои стихи. Тогда я написал такое стихотворение: «Я не хочу, чтоб так было:/чтобы ты не меня полюбила,/а только мои стихи./И порой мне хочется в горе/позабыть все песни свои./И бросить стихи эти в море,/как ключи от твоей любви». И тут она сказала мне в ответ абсолютно правильную вещь: «Женя, я не понимаю, а разве твои стихи — это не ты сам?» В этом специфика поэзии: больше всего любят тех поэтов, которые идут на риск исповеди. В этом смысле феноменален Есенин, больше, чем поэт – орган природы.Луконин когда-то сказал: «У поэтов сердца должны прорисовываться под пиджаками». Это точно. Почему автора дивной поэмы о Теркине — Твардовского стали меньше читать? Потому что мы совсем ничего не знаем о его интимной жизни: у него нет ни одного стихотворения о любви! [b]С любимыми не расставайтесь — Были ситуации, которые, что называется , перевернули вашу жизнь? [/b]— Каждая любовь переворачивала. Когда любовь кончается… Хотя ни одна моя любовь не кончена, они все живут во мне. Я не понимаю, что такое, например, «любовь-ненависть». Просто у любви есть разные стадии: страсть, нежность… [b]— И на какой стадии вы расставались со своими любимыми? [/b]— «С любимыми не расставайтесь»… Лучше не расставаться. С другой стороны, я не поссорился ни с одной из них. У меня нет ни к кому из них враждебных чувств. И я могу поклясться, что ни у одной из них нет враждебных чувств ко мне. Ведь Белла же написала свое совершенно дивное стихотворение «Сон» обо мне, когда мы развелись.Она приходила на две мои следующие свадьбы. Один раз даже пришла с фартучком за три часа – салаты резать.Разводы переворачивали жизнь. Ведь это тяжелая, кровавая вещь… С Беллой мы мало прожили – были еще очень молоды. А с Галей я прожил довольно много, развод с ней я переживал тягостно… Чужие любви и дружбы разрушают те, кто не умеет любить и дружить сам.[b]— Вы хотите сказать, что ваши браки разрушали третьи лица? [/b]— Всегда есть эти самые третьи лица, посягающие на чужое счастье. Они какая-то фатальная необходимость самой судьбы – развести людей. С Бродским у нас были прекрасные отношения, его ведь освободили из ссылки по моему письму. Но были люди – их имена известны, – которые, что называется, вливали ему яд в уши.[b]Наши книги – рядом — Вы сожалеете об утраченных дружбах?[/b] — Если я каких-то друзей и потерял, то я все равно с ними дружу. Никогда не сможет воскреснуть моя дружба с Вознесенским после того, что он позволил себе говорить обо мне в последние годы по совершенно неизвестным мне причинам. Но каковы бы ни были наши взаимоотношения, наши книжки будут стоять на полке рядом. Книжки в отличие от писателей не кусаются. Кстати, совсем недавно я прочел новое, очень сильное и пронзительное – после многих его неудач – стихотворение Вознесенского: то, где он просит у Бога хотя бы десять лет. Мощные трагические стихи! А что до «писательских подкусываний», то малоприятно, что многих людей интересует именно это.[b]— А это потому что есть люди маленькие – их много, и люди большие, знаменитые, как вы с Вознесенским, — их мало. И маленькие интересуются перипетиями жизни больших.[/b]— Когда Иван Иванович Иванов, сторож зоосада, напьется и будет лежать в луже, люди будут переступать через этого Ивана Иванова и никому не будет до него дела. А если Евтушенко выпьет бокал вина…[b]— Вот я о чем и говорю. Кстати, следующий вопрос. Считается, что непьющий писатель — все равно что эстетствующий тракторист. «Проблема алкоголя» когда-либо в вашей жизни принимала обостренные очертания? [/b]— Когда я был молод, то старался казаться старше. А тогда пили водку, вино почти не пили. Я начал печататься, когда мне было пятнадцать лет, за первое стихотворение, опубликованное в «Советском спорте», я получил 350 рублей. А бутылка шампанского в ресторане тогда стоила 12 рублей. В те времена на стихи можно было жить! И я старался молодечествовать, мог выпить очень много. А потом заметил: водка убивает память. И просто перестал ее пить. К тому же нашлись люди, которые открыли мне сухое вино. Тогда было божественное грузинское вино! [b]— А так, чтобы от печали напиваться?[/b] — После того как в начале 60-х я написал совершенно невинную реалистическую «Автобиографию», меня называли предателем Родины. Обо мне писали: это уже не хлестаковщина – это стаховщина! То есть сравнивали меня с предателем «Молодой гвардии». И вот тогда вдруг против меня выступил Юра Гагарин, с которым мы подружились на Кубе (я когда-нибудь опишу наши совместные кубинские приключения). Мол, молодой поэт Евтушенко в своей «Автобиографии» хвастается тем, что до сих пор не знает происхождения электричества! Потом он мне сам рассказывал: к нему подошел академик Капица и говорит: хочу вас поздравить с великим открытием, я сам всю жизнь пытаюсь разгадать природу происхождения электричества! Поделитесь с человечеством, если вам это удалось! Так вот, Юра мне рассказал: ему просто дали в руки эту речь, он впервые заглянул в нее уже на трибуне… и увидел там мою фамилию. Ему было не по себе, потому что он нарушил принцип «не бей лежачего». И, понимая, что я в очень тяжелом положении, он пригласил меня в Звездный городок, чтобы я прочел отрывок из «Братской ГЭС». Я очень волновался, потому что мне запретили все выступления – а ведь я люблю выступать. Вел программу Левитан. Вдруг он подошел ко мне, совершенно мрачный: «Женя, вы простите меня, но ваше выступление запрещено».И я сел в свою машину — помню, лил ужасный дождь — и приехал в Дом литераторов. И там… выпил. Водки. Обида была непереносимая. Но, как выяснилось, Юра здесь был ни при чем. Оказывается, «космический» генерал Миронов (он потом разбился о гору в Югославии) увидел меня в просвете кулис. Спрашивает Гагарина: «А что тут делает Евтушенко?» – «Его пригласил я, как командир отряда космонавтов.» – «Ты что, с ума сошел? Ты хозяин в космосе, а не на Земле!» [b]Во дает! — В вашей жизни, как и у всех, случались, наверное, периоды, скажем так, финансовой несостоятельности. Это было для вас драмой?[/b] — (Лукаво) Не-а. Я могу тратить много и могу жить на маленькие деньги. Когда после выхода «Автобиографии» мои книги были приостановлены, прошел слух: «Евтушенко бедствует». Что не вполне соответствовало действительности. И отовсюду мне стали слать деньги: рабочие бригады, студенты, учителя… разные люди из разных концов страны. Я все отправлял обратно. За исключением трешки от одной девочки из Крыма. Она уже меня читала. Ее мать-одиночка, медсестра, давала девочке на кино и на мороженое – по трешке раз в месяц. И вот эту трешку я оставил и повесил в рамочке над письменным столом.[b]— Евгений Александрович, вы всегда отличались не только талантом, но и неординарным внешним видом. Концертные пиджаки сами себе покупаете?[/b] — (Решительно) Сам. Это мой стиль, к которому люди привыкли. Это такая запоздалая компенсация за тусклые тона детства: безрадостные черный, серый, хаки… Так что я как бы добавляю ту разноцветность мира, которая была потеряна. Вот эти рубашку и кепку ([b]см. фото. – В.Г[/b].) я «сочинил» сам: нашел в магазине материал, придумал дизайн.[b]— Если бы вам предложили повесить на стену фотографию – только одну, чья бы это была фотография? [/b]— У меня висит на стене такая фотография (кажется, еще с 1966 года), я не знаю даже ее автора. Коррида, умирающий бык на арене, «смазанная» публика на трибунах, тореро, преисполненный радости от победы. А мимо идет человек, весь в черном – один из помощников тореадора. В руке у него нож: чтобы, если бык начнет биться в конвульсиях, закончить все разом. В этом сюжете вся жизнь человеческая.[b]— Есть в вашей жизни вещи более важные, чем творчество? [/b]— (После паузы) Главное – это совесть. Мне остается только пожимать плечами, когда на мою формулу «Поэт в России больше, чем поэт» идут нападки со всех сторон. В Одессе я сидел на Потемкинской лестнице и наблюдал за выпускниками. Чудесные ребята! Спрашиваю: вы такие счастливые, потому что школу закончили? Нет! Мы только что вернулись из-за границы! Где были? В Бельгии, Люксембурге… в Париже… Я спросил: «Ребята, а вы знаете, что такое выездная комиссия?» Никто и слыхом не слыхивал.Мне было это приятно слышать. Потому что, когда я стал депутатом, именно я внес предложение об упразднении выездных комиссий… Русские сейчас – везде. Я встретил на развалинах Помпеи воронежских девчат, приехавших на какихто обшарпанных автобусах. Но они были счастливы: мы видели Помпею! А когдато меня вышвырнули из поезда в Италию (я ехал на Олимпийские игры), другой раз – из самолета… [b]— Молодые люди вас узнают на улице? [/b]— Конечно. Я все-таки оказался пророком в стихотворении «Памяти Окуджавы»: [i]«В девятидесятников не верю,/верю в девяностиков своих!» [/i]Они уже не читают… Виктора Ерофеева, как их предшественники, — они тоскуют по идеалу. Миша Задорнов (он был «соведущим» на моем вечере в Кремле) рассказал забавную историю. К нему после вечера подошла девчушка лет семнадцати – типа пэтэушница: «Ой, Михал Николаевич, я пришла на концерт в Кремль ради вас, кто такой Евтушенко вообще не знала.Но он, оказывается, та-акой прикольный дед! Я пошла на следующий день в магазин и купила его книжки: во дает!» [i]Это недавно написанное и еще нигде не опубликованное стихотворение Евгений Евтушенко дарит читателям «Вечерней Москвы»: [/i][b]ОБНИМАЮ ДЕРЕВЬЯ [/b][i]Я не пенкосниматель.Я с детства — смешной обниматель: обнимал я и маму, и бабушек — Троицу-Богоматерь.Обнимал своих дедушек в 37-м при аресте, когда их увозили с моими слезами на лацканах вместе.Обнимал я отца, от которого пахло духами не мамиными,и наследство его приумножил грехами немаленькими.Но когда обнимаю я женщину, снова краснею, ибо, как в первый раз, я не знаю, что делать мне с нею.Я себе напридумывал много дурацких занятий.У жены тоже заняты руки.Ей не до объятий.Но недавно, разгвазданный вдрызг сам собою в запарке еле плелся я в парке, не в силах бежать, как верблюд в зоопарке.И какое-то нечто толкнуло меня к вековечному дубу, и ему я по-детски шепнул что-то вроде: «Я больше ну буду… Мое сердце ослабло на треть, но оно ведь еще не пустое.Не позволь мне пока умереть… Я еще умереть недостоин!» И я, майку задрав, сердцем вжался в извилины мудрой коры и в царапающую шероховатость, и морщины, могуче добры, внутрь вобрали мою виноватость.Мне вошло что-то внутрь, и мгновенно исчезла одышка.Стал я — собственный внук.Стал — обнявшийся с жизнью мальчишка.Я навек обниматель опять!Мне, избавленному от старенья, есть всегда, что обнять.Ну, хотя бы деревья! Я к любви продираюсь, как будто в тумане, сквозь непониманье, сквозь обман на обмане, безлюбье и безобниманье.Обнимаю деревья, как всех неразлюбленных мною любимых.Обнимаю деревья, как будто друзей моих невозвратимых.Обнимаю деревья, как будто врачей, принимавших детей моих роды, а теперь принимающих новые роды меня! Обнимаю все в мире народы! Обнимаю сибирские сосны, платаны, секвойии баобабы.Ты с другой стороны обнимать их, наверно, смогла бы, чтоб сомкнули мы руки, а в этом — такая свобода! — чтобы знать мы не знали, где мы, где — природа.[/i][b]2003 [/b]

НИКОГО НЕ ЗАБЫВАЕМ

[i]За те почти четверть века, что я его знаю, он мало изменился: разве что в игривую ироническую повадку успешного легкокрылого молодца вплелась столь же ненавязчивая заматерелость – с некоторым оттенком грусти кое-что повидавшего в этой жизни мужика. Чему удивляться, разумеется, нет причин – человеку все-таки 50.[/i][b]Просто рассказываю истории – Неловко начинать с реверанса, но юбилей все-таки.Вот что меня удивляет: «серьезная» литература у нас сейчас известно где, писатели – соответственно. Детективов ты не пишешь, в «букерах» не ходишь, классические каноны не попираешь. На Нобелевскую премию, насколько я знаю, тоже пока не выдвигался. Но! Тебя читают! Сам то и дело вижу – в метро, например. И читатель тебя знает – слышу. Короче, на чем стоишь? Только без пафоса, пожалуйста.[/b]– Я стараюсь писать серьезные вещи, но писать интересно. Прозаик – это человек, который умеет прежде всего рассказывать истории о жизни.Думаю, бог меня наградил даром интересно рассказывать такие истории. Я вместе с читателем пытаюсь разобраться в нашей жизни. Я всегда писал о том, что меня волновало, никогда не просчитывая при этом возможных последствий. Ну, кому могло прийти в голову, что премию Ленинского комсомола могут дать за достаточно жесткую критику комсомола ([i]за повесть «ЧП районного масштаба». [/i]– [b]В. Г.[/b])? [b]– Из армии ты вернулся в пальто «из матраса», ставшем легендой между твоими приятелями. Что тобой больше двигало в те годы, когда ты начинал марать бумагу: литературный зуд или элементарное желание «выбиться в люди»? [/b]– Я не связывал в одно целое свои литературные опыты и проблему социального роста. Я вырос в рабочей среде и, естественно, хотел подняться по социальной лестнице. Но для этого я защитил диссертацию, работал в газете… При этом на мое развитие как писателя мои социальные задачи не влияли.Я был человеком советским, и свою активность, которая досталась мне с детства, я, естественно, реализовывал через легальные формы. О чем пишет начинающий прозаик, если он, конечно, не обчитался Пруста и Камю? Он пишет о своем жизненном опыте. Обо всем этом я писал честно. Я же не виноват, что другие писатели о той же армии, школе, комсомоле писали нечестно. Я всего лишь предложил вариацию критического реализма, который на фоне бытовавшего соцреализма вызвал такую бурную реакцию общества.[b]– Ты был активным комсомольцем, даже секретарем комсомола Московской писательской организации. Только не говори, что тобой двигали «светлые идеалы». На идеалиста ты всегда был мало похож.[/b]– В эту организацию входили 30 миллионов человек. Ты же не скажешь, что все они были «гнилые»? Во многом гнилым был аппарат. Но я об этом и написал в «ЧП районного масштаба»! Иногда повесть путают с фильмом – очень талантливым, экспрессивным, но откровенно антисоветским продуктом. А в повести у меня гораздо больше полутонов. Не всегда понятно, кто «хороший человек», поставленный в дурные условия, а кто – наоборот. Убежден, кстати, что ломать комсомол было совершенно необязательно. Ведь все это было разрушено только для того, чтобы у нас появились супербогатые люди. Я считаю именно так! Этот десяток проходимцев, которые покупают на наши с тобой деньги футбольные клубы и качают из наших с тобой недр нефть, чтобы перегнать ее на Запад, не стоят того, чтобы сломать жизнь миллионам людей. К этим товарищам я испытываю классовую неприязнь, как и всякий нормальный человек.[b]– В комсомоле надо было блефовать. Наивным тебя не назовешь, значит, оставалось только врать сознательно?[/b] – Ты сейчас невольно занимаешься тем, чем занимаются наши политобозреватели. Они оценивают ту эпоху с точки зрения эпохи сегодняшней. Ведь были как бы две идеологии: одна – доведенная до идиотизма позднесоветская пропаганда, с другой – я верил в разумность устройства системы, где нет безумно богатых и безумно нищих. Верил! И сейчас верю. Я вырос в заводском общежитии, смог получить образование и смог стать писателем – чего ж мне не верить? Комсомол был очень двойственной организацией: не случайно наши самые богатые люди вышли именно оттуда.[b]– Не приходилось сожалеть, что ты не из их числа? [/b]– У меня были другие задачи – я писал книги. Например, в 88м году меня звали на работу в ЦК партии. Когда я отказался, они крутили пальцем у виска: ты что, мол, не понимаешь, к чему дело идет? [b]– Помню афоризм одного из наших общих товарищей тех времен: решает не система ценностей, а система отношений. Иными словами: твой социальный рост был связан только ли с возможностями, которые «подарило» тебе государство? [/b]– Да, в отношениях с людьми бог наградил меня умением общаться. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.[b]– Ты подразделял людей на полезных и менее полезных?[/b] – Ты все время хочешь услышать от меня, что я выстраивал некую прагматическую линию и благодаря этому двигался вперед. Если бы ты был в нашей комсомольской организации, у тебя бы никакой этой дури не было… [b]– Глядишь, качал бы сейчас нефть из наших с тобой недр…[/b]– Может быть. ([i]Улыбается[/i].) Так вот, у меня были нешуточные конфликты с людьми, от которых многое зависело. Я, например, ушел из одного журнала, поссорившись с его главным редактором, человеком чрезвычайно влиятельным. Меня не устраивало то, что он унижал сотрудников. Если бы у меня была исключительная установка на успех любой ценой, наверное, я нашел бы возможность с ним не поссориться. Моя карьера в московской писательской организации закончилась тогда, когда я выступил против исключения из партии Владимира Солоухина.[b]По истории моего брака можно изучать теорию супружества – В какой степени твои тиражи соотносятся с твоими пробивными способностями?[/b] – При советской власти тиражи были фиксированными. А сейчас тираж напрямую зависит от того, как книга продается.Например, «Козленок в молоке» у меня вышел уже более чем двадцатью изданиями.[b]– Сейчас автор живет с процентов от реализации. Умеешь поторговаться?[/b] – Уже научился. С некоторыми из своих прежних издателей я расстался именно потому, что мы не сошлись в цене.[b]– Тебе никогда не приходилось задумываться над таким вопросом: в ряду наших лучших прозаиков мое место там-то и там-то?[/b] – В принципе, каждый из нас хочет быть лучшим. А кто ты на самом деле, будут разбираться читатели и историки литературы. Конечно, я понимаю, что я не Платонов, я не Булгаков, я не Шолохов. Но то, что я успел сделать к пятидесяти годам, вполне сопоставимо с тем, что сделал, к примеру, Пильняк.Почему нет? Или Катаев, Трифонов в известной степени… По крайней мере, мне хочется так думать.[b]– В твоих книгах много любви, о которой сказать, что тут доминирует лирика, я бы не рискнул. Скорее, некий симбиоз Сергея Есенина и маркиза де Сада. Не компенсация ли это неких нереализованных амбиций в отношении нежного пола?[/b] – Насчет маркиза де Сада – это ты меня путаешь с Виктором Ерофеевым. Даже эротические сцены у меня всегда строятся на метафоре, на иносказании, по возможности – красиво.[b]– Но если вспомнить тот же «Апофегей»…[/b]– И что? Там можно найти такую раблезианскую любовь двух молодых людей. По сравнению с тем, что пишут сейчас, – невинные забавы двух целомудренных овечек.[b]– Ты женился в 20 лет, и твои с женой брачные перипетии тех лет, помню, отнюдь не были преисполнены идиллии. Кажется, дело даже пахло разводом. А сейчас вы с Наташей, как два голубка, разве что пылинки друг с друга не сдуваете. Настоящая любовь приходит с годами? Или это мудрость приходит? [/b]– Это же совершенно нормально. Естественно, длительный брак проходит в том числе и через кризисы. В принципе, не будет преувеличением сказать, что по истории моего тридцатилетнего брака можно изучать теорию супружеских взаимоотношений. Покажите мне человека, который прожил с женой 10 лет и не хотел хотя бы раз развестись. И даже уже написал заявление. ([i]Трепетно[/i].) А вообще в эти вопросы лучше не лезть: за счет чего супружеские пары своему браку сообщают долголетие? Это все равно что заглядывать под супружеское одеяло. В одном могу тебя уверить: наш супружеский союз – в рамках социалистической морали.([i]Смеется[/i].) [b]– Мало того, что ты женился в 20 лет, так, похоже, еще и навсегда. Есть в этом, Юра, что-то вызывающе антихудожественное, согласись. Если разделить количество браков наших писателей на количество писателей…[/b] – Это не имеет абсолютно никакого значения. Количество сексуальных партнеров никак не влияет на качество любовной лирики. И наоборот. Есть люди, которые по десять раз были женаты и не написали ни одной строчки о любви и о семье. А есть Лев Толстой, который один раз был женат, и он – один из самых глубоких «семейных» писателей.[b]Заявления писать никому не предлагал – Возглавив «Литературную газету», ты первым делом объявил, что «трибуна будет предоставлена всем» – либералам и государственникам, авангардистам и «почвенникам». И последовательно воплощаешь свою позицию в жизнь. А не посещают сомнения относительно того, что «в одну телегу впрячь не можно…»?[/b] – В телегу нельзя, а в газету – необходимо. Газета должна давать объективную информацию о литературном процессе. «Литературная газета» – она одна, она не один из бесчисленных толстых или тонких журналов, которые могут себе позволить быть тенденциозными.Должен быть диалог. А если он ведется с разных трибун, то это уже не диалог, а литературная борьба.[b]– Государственников и «почвенников» действительно прибавилось, а вот либералов заметно убыло…[/b]– Просто раньше либералы «занимали» всю газету, а теперь их стало примерно столько, сколько их в реальном соотношении в литературе. Если бы их осталось столько, сколько было, то пришлось бы газету делать не на 16, а на 32 полосах. А так… мы не забываем никого.[b]– Ты суровый начальник? [/b]– Как человек, который просидел дома за письменным столом пятнадцать лет и приучил себя к жесткой дисциплине, я терпеть не могу разгильдяйства. Это стало сюрпризом для некоторых сотрудников. Скажем, я давал задание, потом через две недели спрашивал: «Сделал ли?» – «А мы думали, ты забыл!» Я отвечал: «Дорогой мой, когда пишу роман, где действуют сто человек, и помню, как кого зовут, кто где родился, где сгодился и тэ дэ, то неужели ты думаешь, я забуду о задании, которое тебе дал?» [b]– Многие сотрудники написали заявления по твоему желанию? [/b]– Несколько человек ушли по принципиальным соображениям: их не устраивала «газета для всех». Сам я «писать заявление» никому не предлагал.[b]– Знаю, что ты хороший товарищ, и у тебя всегда найдется теплое место для обездоленного приятеля.[/b]– Теплого места не найдется, потому что газета существует в режиме самоокупаемости. Людей у нас на порядок меньше, чем было во времена Чаковского. С другой стороны, буквально на третий день после того как я вышел на работу, иду и вижу – на ступеньках стоит некий бородатый товарищ. Чем-то даже на меня похож. Говорит: я журналист из Коврова, остался без работы. Дайте мне шанс, хоть стажером. Ну ладно, говорю, давайте попробуем вас в отделе политики. А как, кстати, ваша фамилия? Он отвечает: Поляков. Я чуть не сел на лестницу: теперь будут говорить, что я начал работу с того, что взял своего родственника! ([i]Смеется[/i].) Вижу, человек сник окончательно. Ну хорошо, говорю, попробуем… Сейчас Владимир Поляков у нас редактор отдела политики.[b]ДОСЬЕ «ВМ» [/b][i]Юрий Поляков родился 12 ноября 1954 года в Москве. Окончил Педагогический институт им. Н. Крупской. Кандидат филологических наук. Работал учителем в школе, служил в армии. Был инструктором Бауманского райкома комсомола, редактором газеты «Московский литератор». Автор книг «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофегей», «Парижская любовь Кости Гуманкова», «Козленок в молоке» и многих других. С 2001 года главный редактор «Литературной газеты».[/i]

Эксклюзивы

Руководитель Объединения многодетных семей города Москвы Наталья Карпович: Повышение рождаемости — общая задача государства и общества

Как выбрать кулич на Пасху и сколько кусочков можно съесть в день

Чем можно заразиться от укусов комаров и клещей

Цельнозерновые продукты: польза, вред

Синоптик Ильин пообещал отличную погоду в Москве на майских праздниках

Диетолог Соломатина рассказала, как выбрать полезный кулич на Пасху

От денге до чумы: чем при укусе могут заразить комары и клещи

Замедляют старение и укрепляют иммунитет: чем полезны цельнозерновые продукты

Синоптик Ильин пообещал отличную погоду в Москве на майских праздниках

Вечерка ТВ

Надо обсудить. Десткий психолог Татьяна Васильева о том, к чему приводит страх перед наказанием

Секрет успеха. Интервью с блогером Игорем Москвиным

Аль Пачино 84 года

Приметы и советы

Народный календарь. Почему стоит пить медовуху на Зосиму Пчельника, 30 апреля

Народный календарь. Как ухаживать за рассадой на Арину, 29 апреля

Народный календарь. Зачем грызть рябину на Пудов день, 28 апреля

Народный календарь. Почему нельзя льстить и обманывать 27 апреля

Народный календарь. Почему стоит собирать медуницу на Фомаиду Египетскую, 26 апреля

Народный календарь. Почему стоит пить медовуху на Зосиму Пчельника, 30 апреля

Народный календарь. Как ухаживать за рассадой на Арину, 29 апреля

Народный календарь. Зачем грызть рябину на Пудов день, 28 апреля

Народный календарь. Почему нельзя льстить и обманывать 27 апреля

Народный календарь. Почему стоит собирать медуницу на Фомаиду Египетскую, 26 апреля

Проще, чем кажется

Как сэкономить на пикнике

Как сэкономить на пасхальном куличе

Как выбрать качественную красную икру

Как облегчить симптомы аллергии

Как пережить сезон аллергий