Дочка Вертинского – моя любимая роль

[b]Анастасия Вертинская очень умна. Ну не петь же по обыкновению дифирамбы ее неземной красоте, в конце концов! Более того, я уверен, она дважды умна. Во-первых, Анастасия Александровна обладает тем умом, которым на Западе определяют интеллигентов: это образованный, интеллектуальный человек. Во-вторых, тем, который у нас ставится выше интеллектуальности: мудростью, чутьем на хорошее и злое, достойное и пустое. Еще она ценит и высоко ставит человеческий талант.[/b][i]Те, кто не знает ее и не догадывается о щедрости ее ума, порой сочтут ее нестрогой в отборе друзей и знакомств. Они-то уверены, что прилюдно дружить со знаменитостями – верный путь поднять собственный рейтинг. Вертинская о таких глупостях и не думает. Аристократизм у нее в крови. Поэтому она с равной нежностью относится и к утонченному гению – художнику Рустаму Хамдамову, и к скандалисту Стасу Садальскому. Она бровью не поведет, если Садальский, сопровождая ее на каком-нибудь светском рауте, начнет материться и шумно цепляться к окружающим. Она просто знает – он талантлив, она помнит его молодым как коллегу, недолгое время служившего с ней в театре «Современник».«Я – чайка», – писала Анастасия слова своей героини Нины Заречной на премьерной афише, раздавая автографы после первых представлений «Чайки» в постановке Олега Ефремова в «Современнике». Это был его последний спектакль в созданном им театре. Все говорили: его, Олега, завещание. Это был вызов. Он заставил в чеховской «Чайке» всех актеров сыграть самих себя. Так ли? Но Анастасия Вертинская точно была чайка – Нина Заречная: легкая, трепетная, наивная, сумасшедшая от любви и жажды сцены, театра, славы. При этом ее собственная слава действительно гремела по всей стране – ведь всем она запомнилась как Ассоль из «Алых парусов», Гуттиэре из «Человека-амфибии»…Странно, но тогда почти не заметили, как великолепны были ее Офелия в «Гамлете» Козинцева, ее Лиза Болконская в «Войне и мире» Бондарчука, Кити в «Анне Карениной» Зархи… А потом в «Современнике» она потрясающе сыграет одну из беженок войны в «Эшелоне».Когда ее героиня, обезумевшая от горя и тягостных мыслей, появится на сцене, отчаянно таща на своих слабых плечах деревянный крест с кладбища, чтобы спалить его в печи, согреть детей и других женщин, в ее хрупкой распятой фигуре прочтется много символичного.Нину Заречную она сыграла еще раз – и опять у Олега Ефремова, но теперь во МХАТе. Ее героиня, да и сама она, уже стали другие – жестче, резче. Трепетность в Нине сменилась нервностью, но она по-прежнему так хороша в своем праве жить открытыми страстями! Кстати, о страстях. О ее юном браке с Никитой Михалковым известно всем, но как-то в интервью с Александром Градским промелькнуло, что он, оказывается, был женат на Анастасии Вертинской. Вот-те на… Надо было набраться наглости, чтобы уточнить у этой неземной женщины вполне земные обстоятельства.[/i]– Моим первым мужем был Никита Михалков. От него у меня сын Степан. А почему о нашем браке вспоминает Саша, мне понять трудно. Это был не брак, а какой-то солнечный удар. Во-первых, мы познакомились в Крыму, в Солнечногорске. Во-вторых, стояла жуткая жара, пылало солнце, и вдруг из моря выходит красивый, спортивного телосложения, улыбчивый человек.Мы познакомились, поженились. Но наш брак просуществовал всего месяц… Перелистывая свою жизнь назад, я сама жалею, что не смогла за жизнь собрать хотя бы пяток таких скандальных историй, которые громыхали бы на всю страну.[b]– А как вы сейчас относитесь к Никите Сергеевичу Михалкову?[/b]– Хорошо отношусь. Он отец моего сына, он очень талантливый человек и большой режиссер.[b]– Вам он не предлагал сниматься в его фильмах?[/b]– Нет, не предлагал... После «Мастера и Маргариты» я не снимаюсь... Вернемся к театру. Роли у нее были и кроме Нины Заречной. Одна из них просто золотая – Эльмира в блистательном спектакле Анатолия Эфроса «Тартюф», невероятном по актерскому ансамблю: Анастасия Вертинская, Юрий Богатырев, Станислав Любшин, Александр Калягин. Но когда начался раздел МХАТа, его раздвоение, она ушла. Не захотела, не смогла участвовать в склоке. В «выбраковке» своих же товарищей, тех, кто слабее…[b]– Вы не жалеете, что ушли из театра?[/b]– У меня исчерпаны все коллективные рефлексы. В труппу я больше никогда не вернусь. У меня аллергия на кошек, собак, жару, ветер, зной и на театральные труппы. Людям, ощущающим себя личностью, противопоказана групповщина. Наши театры – это какие-то страшные коммуналки. Другое дело – театральный проект, определенный спектакль. Тогда важны и твои партнеры, и взаимопонимание, и ваше общее дело.Пару лет назад Вертинская сыграла в антрепризном спектакле «Имаго», в основе которого была пьеса Бернарда Шоу «Пигмалион», Элизу Дулиттл. Скандальный был спектакль, но наряды у Вертинской были такие забойно-экстравагантные, что грехбыло ей не ввязаться в эту авантюру. Да и вспоминает она этот спектакль с любовью – главное, что он делался азартно, талантливыми, неравнодушными людьми.[b]– Вы руководите Благотворительным фондом русских актеров. Каково его предназначение? Как он существует?[/b]– Добровольно и серьезно нам помог только один человек – Владимир Ресин из правительства Москвы. Множество актеров, костюмеров, музыкантов – короче, театральных людей – бедствуют. Порой им даже не на что похоронить близких. Мы помогаем им, помогаем театру слабовидящих детей, Театральной библиотеке, Домумузею Чехова...Она перечисляет далеко не все. Возглавляемый Анастасией Вертинской фонд оказывает поддержку Дому-музею Бориса Пастернака в Переделкине, храму Успения Богородицы в Путинках. Помог установить памятник великому актеру Олегу Борисову и мемориальную доску на доме, где жил Марк Бернес. При ее непосредственном участии во Франции и в России были отреставрированы и выпущены компакт-диски с записями Александра Вертинского «Alezandre Vertinsky», «Песни любви», «Легенды века»… Кстати, вы не заметили, что про этот фонд мало кто знает? Это вам тоже доказательство, что Анастасия Александровна не из тех, кто поможет на 30 рублей, а потом банкет «благотворительный» на 300 тысяч долларов закатит, чтобы знала нищая Россия о щедрости толстосума… А по поводу Франции стоит сказать, что у Вертинской с ней особые связи: ведь она несколько лет преподавала вместе с Александром Калягиным в актерской школе имени Чехова в Париже…[b]– В кино вы сыграли множество ролей, кроме прочего –и в «Безымянной звезде», и в «Оводе»... А вам-то как кажется, какие из них больше всего полюбились широкой публике?[/b]– Это трагедия моей жизни. Зрители любят и помнят меня по «Алым парусам» и «Человеку-амфибии». А ведь в этих двух фильмах я снималась, даже не окончив еще театрального училища. Потом я росла как актриса, были серьезные роли. Я уж не говорю об Офелии, за которую была удостоена множества международных наград. Правда, в конце концов я перестала сердиться на зрителей.[b]– Понятно, что вы обожаете отца, но не было ли периода, когда его имя на вас давило?[/b]– Конечно, когда я только начала сниматься и все мне говорили: «А, это ты – дочка Вертинского!», я внутренне вся сжималась и твердила про себя: «Какая я вам дочка Вертинского! Я сама но себе. И я вам это докажу!» Шли годы, и я доказывала, доказывала. Потом стали говорить: «Какая она красивая!» Опять я бунтовала: «Да разве это главное? Я актриса, актриса – вот что главное!» И я стала актрисой. А сейчас, знаете, «дочка Вертинского» – это самая моя любимая роль. Я ничего больше не хочу доказывать. Потому что самое дорогое, ценное и великое, что у меня есть, – это мой отец с его талантом и его искусством.[b]– Когда не стало вашего отца, насколько вы понимали, что он великий артист?[/b]– Не очень понимала. Мне было двенадцать с половиной лет, когда он умер. О его величии я тогда не думала. В детстве я даже иногда ужасалась: «Ах, что же это не он написал «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих». Все пишет про каких-то клоунов, пажей, маленьких балерин… Написал бы про галстуки пионерские, костры, я бы стояла вместе со всеми в строю, пела бы и гордилась им!» Все-таки как хорошо, что он ничего подобного не писал.[b]– Ну а песня «Доченьки», посвященная вам с Марианной, вам нравилась?[/b]– «Доченьки»? Когда мама привела нас на концерт, где он спел эту песню, мы ревели на весь зал. Потому что в последнем куплете были слова: «И закроют доченьки оченьки мои, мне споют на кладбище те же соловьи». Мне казалось, что он нарочно это написал, ведь я знала, что он никогда не умрет. Я с ним не разговаривала две недели. Он просил у меня прощения за этот последний куплет.[b]– После интервью вашего сына Степана в нашей газете ([i]см. «Вечерку» за 7 сентября с.г/[/i]) наши читатели спрашивают, когда они вас вновь увидят на сцене, на экране?[/b]– Не знаю. Не зовут. Не приглашают.[b]– Многие любили ваши телепередачи «Золотое сечение», «Другие берега». Там у вас были интересные герои, а ваши тексты потрясали. Не будет ли продолжения этих телеработ?[/b]– Для этого должны появиться заинтересованные в них люди. А их нет. Вы что, не видите, что нужно нашему телевидению: отгадайте, в каком чемодане больше денег…