Дон Кихот – я сам

[b]Барон Мюнхгаузен, которого он сыграл первым, задолго до «Того самого», Сирано, которого он так и не сыграл, вопреки своей мечте, и, наконец, Дон Кихот, которого он сыграл в свои девяносто... Эту близкую ему по духу компанию культовых героев человечества, по мнению Владимира Зельдина, объединяет такое качество, как умение жить в своем измерении, в собственном мире, защищенном от внешних раздражителей. «У меня нет средства, чтобы изменить мир. Есть только возможность обозначить свое к нему отношение – словом, криком, тратой душевных сил на сцене».[/b]Возможно, в этой защищенности и заключается секрет его долголетия – не только человеческого, но и творческого. А уж во вторую очередь – здоровый образ жизни: «не пью-не курю» и спорт (водные лыжи и лыжи беговые, парашют, мотоцикл, конный спорт в разряде «ворошиловского всадника» и так далее). К слову, романтика Мюнхгаузена врач «Скорой» Григорий Горин написал специально для Владимира Зельдина. А год назад другой веселый человек, Юлий Гусман, пришел в Театр Российской армии с идеей поставить знаменитый мюзикл «Человек из Ламанчи». Про такие роли, как Мюнхгаузен или Дон Кихот, Владимир Михайлович Зельдин говорит: «Бог послал».[b]– Когда вы репетировали Дон Кихота, какой-то реальный человек был у вас перед глазами?[/b]– Нет. Конкретный человек – это я. Мои взгляды и поступки во многом совпадают со взглядами Дон Кихота, этого идеалиста, который говорит, что ему важен не исход дела, а наши усилия. Мне кажется, эта пьеса вообще сейчас ко двору, когда деньги вышли на первый план, а теракты и убийства стали нормой. Может, он и не от мира сего, белая ворона, но на таких мир держится. Они не позволяют опустить нравственную планку. Как в свое время диссиденты, которые боролись против уродливых решений правительства, вроде ввода войск в Венгрию и Чехословакию.Мне легко говорить со сцены его слова, мне это близко. Я очень благодарен Юлию Гусману за эту затею предложить мне такую роль в 89 лет. Он яркая личность, в Азербайджане поставил множество спектаклей, а его команда КВН никогда не проигрывала. Я ухватился за его идею, потому что на тот момент доигрывал только «Деревья умирают стоя» с ныне покойной Ниной Сазоновой, да на Малой сцене были у меня «Приглашение в замок» и «Загнанная лошадь», а новых спектаклей у меня уже не было восемь лет. Гусман не только идею принес, но и материально помог, привлек спонсоров и меценатов. А некоторые мои коллеги так и не поверили – отказались от работы. Возможно, у кого-то были на то веские (финансовые) причины. Во всяком случае, мы прошли через все препятствия.[b]– А как вы оправдываете своего героя в тот момент, когда за его прекраснодушие кто-то расплачивается очень дорого – страданием, жизнью?[/b]– А это и есть самопожертвование. Я прошел дорогами войны с концертными бригадами и видел, что такое самопожертвование у наших ребят, которые в такой мороз в окопах сидели или под танки бросались.[b]– Скажите, а когда Сталин в 1941 году вернул вашу съемочную группу доснимать «Свинарку и пастуха» и всем дал броню, не осталось ли у вас чувства вины перед вашим поколением?[/b]– Нет. У меня было чувство ответственности – сыграть роль. В конце концов мы победили силой духа, а не только оружием. Я бы меньше принес пользы, если бы держал автомат. Мы снимали в две смены, во время бомбежек. Потом я, как и многие, дежурил на крышах, тушил зажигалки. Лучше было бы, если бы картину, на которую уже потратили деньги, положили на полку? А как тогда быть трудовому фронту, который обеспечивал наших воинов необходимым?[b]– Ваш герой Мигель де Сервантес оказывается в мире с волчьими законами, один на один с сокамерниками, и сохраняет достоинство. У вас или ваших близких был подобный опыт?[/b]– Нет у меня никакого опыта. Я в семье такой вырос: папа – музыкант, Московскую консерваторию окончил, мама – учительница, много детей в семье. Папа не пил, не курил, с мамой они никогда не ссорились. В нашей семье была нормальная обстановка уважения друг к другу. Я такой, каким меня воспитали.Конечно, как актер я сформировался при советской власти. Верил, как положено, что мы будем жить при коммунизме. Но комсомольцем или коммунистом никогда не был. Считал, что художник должен быть абсолютно свободен от этих рамок, от каких-либо обязательств перед партией. А когда меня пытались проработать, я отвечал, что еще не имею морального права вступить в партию, что я должен совершить для этого некий Поступок. Так что все свои звания и награды заработал – работой.[i]Владимир Михайлович Зельдин родился в семье провинциального музыканта, который создал при фабрике Михаила Степанова оркестр, сохранившийся и по сей день. Несмотря на желание отца, музыкантом он не стал.Хотя успел целый год отыграть на трубе в военном оркестре, поучиться в училище имени Гнесиных по классу скрипки и так научиться играть на фортепиано, что во время съемок «Сказания о земле Сибирской» он «играл» Листа и Шуберта так, что в кадр вошли играющие руки актера (тогда как «звуки» принадлежали Эмилю Гилельсу).Не стал он и классическим танцовщиком, о чем страстно мечтал, поступая в училище Большого театра (отец сумел отговорить педагогов). Зато удостоился постановки одного из ведущих советских хореографов – павану, тарантеллу, гаюмбо, зорондо, аморозо, болеро поставил для Владимира Зельдина сам Владимир Бурмейстер. «Учитель танцев» с Владимиром Зельдиным прошел на сцене Театра Советской армии, где он прослужил всю свою жизнь, почти 2000 раз, побив все мыслимые рекорды долголетия. И режима «Учитель танцев» требовал почти балетного: в день спектакля можно поесть только утром – и все. За тридцать лет, пока Зельдин был «Учителем танцев», ему ни разу не меняли мерку для костюма. И лишь однажды на гастролях он сказался больным прямо перед «Учителем» – чтобы его преемник, Федор Чеханков, смог, наконец, принять эту эстафету.[/i][b]– Вместе с актерским дипломом за вами «закрепили» амплуа лирического героя-любовника...[/b]– Да, и я немало их сыграл – Фердинандо, Альдемаро, Транио, Люченцио, Теодора...[b]– Скажите, а сценический опыт хоть раз помог вам в жизни, в «неведомой науке счастья», как писал Пушкин?[/b]– О, не знаю. К женщине я всегда испытывал уважительное поклонение. И полностью согласен с Иосифом Бродским, который однажды сказал, что женщина – это чудо природы. Или с моим Дон Кихотом, который говорит, что женщина – душа мужчины, его слава, яркий луч, озаряющий его путь. По-хорошему, надо бы, чтобы каждый день был 8 марта.Сейчас же не то, что 8 марта, – дорогу лишний раз не уступят. Я вообще этого не понимаю. Когда я расходился со своей прежней женой, я оставил ей и трехкомнатную квартиру, и дачу. Считаю, что для настоящего мужчины это нормально.Женщины могут вполне заменить Его Величество Случай, так необходимый актеру. Так, на роль кавказца Мусаиба из «Свинарки и пастуха» Зельдина утвердили именно они. Пырьев всего лишь позвал для совета всех своих работниц – гримерш, костюмерш, массовку. Именно они из всех кавказцев выбрали Зельдина, во многом определив его судьбу. А роль Мусаиба не просто молниеносно прославила актера, но и создала вокруг его имени на многие десятилетия атмосферу безмерного женского обожания.А недавно Владимир Зельдин буквально сбежал из очень интересной работы по пьесе Мрожека «Контракт на убийство». Интеллектуальный поединок двух мужчин показался ему вдруг невыносимо скучным, потому что в нем не было женщины. Что поделаешь, Дон Кихоту обязательно нужна Дульсинея Тобосская, а иначе кому он будет посвящать свои подвиги?