Письмо в «ВМ». Спасибо тебе, Ташкент!

[i]Дорогая «Вечерка»! С волнением читаю полосу вашей газеты, посвященную 60-летию Победы. Помня то, что Великая Отечественная война отразилась на судьбах всех советских людей, задела каждую семью, нельзя не сказать о таком явлении, как эвакуация. Эх, красивое слово!..[/i][b]Как нас спасали мамины туфли[/b]Оставляя города, вывозили на восток заводы, склады, оборудование, документы – все ценное, что удавалось спасти. Был разгар лета, отдыхающие на Юге, бросились обратно к местам проживания. Вагоны брали штурмом! С запада на восток потянулся нескончаемый поток беженцев с детьми, узлами, колясками, велосипедами. С фронта пошли в глубинку санитарные поезда.Военная академия им. Фрунзе также подлежала эвакуации. В Академии преподавателем работал мой отец. Семьям преподавателей было приказано собираться в дорогу.Эшелон отправлялся в 23 часа, а старшего брата все не было. Лишь к вечеру он добрался до дома почти пешком из-под Нарофоминска, где он, 14-летний, участвовал в строительстве оборонительных рубежей.Как было приказано, мама собрала в дорогу все «необходимое»: большой ковер, свернутый тюком, чайник, ночной горшок и наволочку, набитую «модельными» новыми туфлями, вынутыми из коробок. Мама была стройная, гордилась красивыми ногами и потому страстью ее были новые нарядные туфли. Я даже помню одни – бежевые, на высоких каблуках, с белыми кожаными пряжками… Мудрая моя мама! Как же нам потом пригодился весь этот багаж! Ковер служил матрацем в дороге, на нем спали все вповалку; грел нас и создавал «уют» в углу, где мы поселились; о «посуде» и говорить нечего, а за поочередно продаваемые на базаре туфли мама полгода кормила нас с братом, когда отец пропал без вести и семь месяцев она не получала о нем ни сведений, ни денег. Впоследствии оказалось, что он был в секретной командировке, участвуя в формировании войск для разгрома гитлеровцев под Москвой…Погрузили нас в «теплушки» по 40 человек в вагоне, и тут мы узнали, куда направляемся, – в Ташкент. Ехали туда 21 день! Отъехав недалеко от Москвы, поезд долго стоял в лесу. К утру снова тронулись, оказалось, что перед нами шел санитарный поезд и его разбомбили.Из окошка вагона я видела искореженное железо вагонов вдоль полотна, обгоревшие куски одежды, кровавые ленты бинтов, зацепившиеся за ближние кусты. Среди зеленой травы зияли черные дыры воронок… Стоянки нашего поезда были то долгими, по нескольку часов, то короткими, никто не знал, сколько продлится такая стоянка.Мужчины бегом неслись с посудинами к месту надписи «Кипяток», если это случалось на станции; или вообще за какой-либо водой. Женщинам было труднее: у грузовой «теплушки» одна подножка, залезть в вагон непросто – высоко! Как не вспомнить еще раз мамину утварь – и ковер, и чайник, и, простите, горшок…[b]На новом месте[/b]Ташкент встретил нас сильной жарой и фруктами. О последствиях поедания последних вспоминать не хочется…Поселили нас в комнате, перегороженной вдоль и поперек занавесками на четыре угла. Получилась прихожая, кухня и две спальни – на две семьи. Через нашу комнату ходила еще одна семья – психически больной бывший командир и его жена. В подобных комнатах нашего дома, в которых разместились другие семьи эвакуированных, двери выходили на общую галерею, откуда во двор вела железная лестница в два пролета. По ней можно было лишь мчаться бегом вприпрыжку; она немыслимо гремела под нашими босыми детскими пятками еще и потому, что под палящим солнцем напоминала раскаленную сковороду.Посредине двора – каменного колодца – стояла водопроводная колонка в виде бочки, из которой торчал длинный кран. Здорово было, повиснув на нем, визжать от восторга под ледяным потоком тугой струи! Мы, московские дети, вскоре стали коричневыми от загара, такими же, как и ташкентские, только наши мальчишки отличались белобрысыми чубчиками, выгоревшими на солнце, да у девочек косичек было по две, а не как у местных – множество мелких лаково-черных косичек.Там, в Ташкенте, я пошла в 1й класс 1-го сентября 1941 года. Мне так не терпелось стать ученицей, что мы с мамой пришли к запертым воротам школы затемно…[b]Дыня в подарок[/b]Брат поступил в морскую спецшколу в Кувасае – городе столь далеком от моря. Очень гордился морской формой с настоящей тельняшкой. В будущем у него было военное училище, две войны, послевоенная служба в армии и ранний уход из жизни от ранений и контузии.Моряком он так и не стал… Мама устроилась на работу зав. столовой. Однажды я пришла к ней в «подсобку». Там стояли мешки с изюмом, урюком, орехами и пр. Я было взяла урючинку и потянула ее в рот. Мама тут же отшлепала меня по рукам, строго запретила не только брать что-либо, а вообще приходить к ней на работу. Впрочем, она вскоре уволилась: очень боялась недостачи, ведь за ничтожную нехватку продуктов могли осудить на долгие годы…Помнится, мы с мамой ходили на шумный, пахучий, пестрый Алайский базар. Торговцы-узбеки, бывало, угощали меня, русскую девочку, то веточкой винограда, то персиком или грушей.Один раз подарили нам с мамой роскошную душистую дыню! Добрые, радушные ташкентцы очень сочувствовали нам, старались помочь, обнадежить. Такое забыть невозможно… На улицах города в то время встречались женщины в паранджах – накидках до земли с черной сеткой на месте лица, мужчины в национальной одежде – стеганых халатах, подпоясанных несколькими вышитыми платками, с черными или пестрыми тюбетейками на головах.И еще. Не было на улицах беспризорных детей – Ташкент всех согрел и накормил, всем дал кров.[b]Где ты, Коля Неведомый?[/b]Со мной в классе учились сироты из детского дома. Мальчик Коля стал мне как брат, он только ночевать уходил к себе, а целые дни проводил в нашей семье, делал со мною уроки.Учителя, воспитатели говорили, что он мальчик необыкновенный, очень одаренный. И, действительно, он прекрасно рисовал, учился только на «отлично». Мама хотела его усыновить, обещала, мол, вернемся домой, устроимся и заберем тебя, Коля, к себе в Москву. Но когда вернулись и мама послала запрос на Колю, ей ответили, что после нашего отъезда Коля убежал из детдома и где он находится, никто не знает.Много лет после войны мама повсюду искала Колю. Все напрасно. Где он, Коля Неведомый? Сохранилась только маленькая его фотокарточка……Когда немцев отогнали от Москвы, прекратились налеты, Академия вернулась в Москву в свое прежнее здание на Зубовской улице и мы, эвакуированные, вернулись к себе домой.Впереди был еще долгий путь к Победе, но все чаще голос Левитана сообщал радостные вести об успешных операциях Красной армии.Мы с мамой жили ожиданием заветных треугольничков – фронтовых писем от наших родных. Нам повезло: оба они вернулись с войны усталые, счастливые, с наградами – мои отец и брат.То, что я рассказала, – это мои детские впечатления о жизни в эвакуации в 1941–42 годах, то, что запомнилось и коснулось нашей семьи – крохотной песчинки в смертоносной буре войны, о маленьком островке мира и гостеприимства, давшем приют тысячам семей, спасшихся от гибели. Спасибо тебе, Ташкент, «город хлебный»![b]С уважением,постоянная читательница «Вечерки»Нина СТЕЦА,пенсионерка[/b]