[i]«Все мои книги, все мои пьесы — зов, выражение ностальгии, я ищу сокровище, оброненное в океане, потерянное в трагедии истории. Или, если хотите, я ищу былой свет, который, мне кажется, словно бы снова вижу время от времени», – писал Эжен Ионеско в своем эссе «Зачем я пишу». В его драматургии, которая во многом определила лицо театра ХХ века, есть только один сиквел – «Макбетт». Ионеско добавил второе «т» к имени заглавного героя шекспировской трагедии (чтобы не путали), позаимствовал у него героев – Макбета, Банко, Дункана, ведьм – и сочинил пьесу-гиньоль о «преступной, параноической мании власти», которая возрастает в геометрической прогрессии, передаваясь от узурпатора к узурпатору.Юрий Бутусов обещает сделать из этой пьесы историю о любви.[/i]— Внешне «Макбетт» как будто связан с какими-то политическими реалиями. Но это обманка. Такие авторы, как Беккет и Ионеско, не имеют отношения к внешним проявлениям жизни, они докапываются до человеческой сути. Ионеско – это целая планета. Мне кажется, он равен Шекспиру. Я получаю огромное удовольствие, разбираясь в нем.Он очень тонко чувствует человека, в самых простых, обыденных проявлениях человека открывает космические глубины. Мне всегда интересно, когда из человеческой злобы, ненависти вдруг каким-то парадоксальным образом возникает человечность, даже любовь. Жизнь настолько противоречива и неоднозначна. Недаром самые жестокие люди всегда сентиментальны.Можно сказать, что эта пьеса о повторяемости человека, клонировании его стремлений и наклонностей. Но, мне кажется, Ионеско писал о том, как человек стремится вырваться за пределы своей предопределенности. До тех пор, пока он стремится сделать это, он жив. И в спектакле «В ожидании Годо», и в других мне хотелось говорить о необходимости внутреннего движения. Поэтому меня часто привлекают пьесы, где сюжет внешне кажется статичным, а все движение совершается внутри. Хотя в этом таится и большая опасность – не найдя адекватного сценического выражения, формально пойти за текстом (который – всего лишь надводная часть айсберга) и не увидеть его подводную основную часть.[b]— Приглашенных в «Сатирикон» режиссеров в первую очередь привлекает возможность поработать с Константином Райкиным.[/b]— Мне заранее было известно, что он будет занят у Роберта Стуруа. Возможно, если бы я предложил что-то интересное для него, мы бы и встретились в работе. Но мне все равно очень нравится команда, с которой я сейчас работаю.[b]— Ваши «родные» актеры стали звездами сериалов, их пригласили во МХАТ. Как вы к этому относитесь? [/b]— Конечно, я слежу за ними. Так же, как и они за мной, наверное. Но, честно говоря, не хочу на эту тему разговаривать. Их работа в сериалах меня лично часто огорчает. Хотя я все понимаю, они должны развиваться и зарабатывать. Наверное, это нормально.[b]— Раньше у ленинградцев и москвичей существовала традиция ездить друг к другу на премьеры. Если бы она сохранилась, на какие бы питерские спектакли вы бы посоветовали съездить москвичам, и наоборот? [/b]— В Петербурге этот сезон совершенно не заладился, даже не знаю, что посоветовать. Да и в Москве он, кажется, не особенно успешный. Хотя пока в Москве есть Фоменко, всегда будет повод приехать в Москву на его премьеру. Я недавно посмотрел «Войну и мир» и был потрясен. В «Сатириконе» мне очень нравится «Контрабас». А еще из того, что я видел, мне понравились «Откровенные полароидные снимки» Кирилла Серебренникова. Кому-то может показаться, что там перебор разных «низовых» проблем, но это через сердце пропущено.[b]— Когда-то многие режиссеры ставили один спектакль для властей, чтобы иметь возможность поставить другой – что называется, для себя. Сегодня что-то делается ради кассы, ради того, чтобы «зритель вернулся в театр», чтобы на фестиваль пригласили. Вам приходится думать о таких вещах? [/b]— Нет, я не думаю об этом, мне важно, чтобы было интересно мне. У меня были периоды, когда я по разным причинам ничего не делал. Хотя это плохо – на третий день у меня начинается депрессия. Слава богу, сейчас у меня очень насыщенный период – четвертый спектакль за сезон выпускаю, да еще на двух курсах преподаю. Иногда даже страшно, что всего не успеешь. Но когда сделано много и ты задним числом понимаешь, что чего-то упустил из виду, – все равно это лучше, чем простой. Я ведь не кабинетный человек, театр нельзя придумывать, сидя за столом. Здесь надо все делать вручную, чувствовать каждого актера, сжиться с пьесой.[b]— Режиссеры по-разному добиваются взаимопонимания с актерами. Лев Додин перед началом работы над знаменитыми «Братьями и сестрами» возил актеров в Архангельскую область, Никита Михалков со всей съемочной группой в футбол играет, чтобы любой водитель мог его на поле обругать и пар выпустить. У вас есть подобные секреты?[/b] — (Смеется).В футбол я с удовольствием играю, а вот вывезти всех в колхоз – у меня таких возможностей нет. Мы начинаем с болтовни, с необязательных разговоров. Мне очень важно, чтобы переход к пьесе был естественным.Наверное, поэтому у меня бывают проблемы с производством. Я както сложно отношусь к утверждению, что режиссура – это профессия. С одной стороны, профессия, конечно. А с другой стороны, както не вяжется она с понятием производства, необходимостью во что бы то ни стало выдать результат. В идеале, если начинаю ставить спектакль, я должен сам «пожить» с этой пьесой, позже запустить туда актеров. Иметь право закрыть спектакль, если что-то не сложилось.Так работают Додин, Някрошюс. В институте у нас была такая возможность, и это правильно: когда я имею право на ошибку, мне работается очень легко. А чувство ответственности, зависимости от успеха, от денег очень разрушает организм.[b]— Вы не раз говорили о репертуарном театре-доме как о лучшей форме существования театра. И тем не менее ушли из Театра им. Ленсовета.[/b]— Это не мой дом. Раньше у меня была своя компания актеров и мне удавалось существовать под крышей Театра Ленсовета наподобие улитки, которая тащит свой домик. Но однажды я понял, что эта идея себя изжила. И мы уже не являемся единомышленниками. И большой театр поглотил маленький театрик. И я вынужден вечно ждать своих артистов, которые снимаются в сериалах, надолго исчезая из театра. И я решил в корне изменить эту ситуацию, о чем нисколько не жалею. У меня замечательные отношения с худруком театра Владиславом Пази.Но он, как и многие его коллеги, стремится к комфорту, стабильности. Я никого не хочу переделывать или, не дай бог, судить. Но мне это не нравится, и я задыхаюсь от такой успокоенности. Чего, кстати, и в помине нет в «Сатириконе». Константин Аркадьевич, будучи гениальным артистом, так устроен, что не успокоится никогда. Будет биться, стремиться куда-то, возможно, совершать какие-то ошибки, но не стоять на месте.Вообще я, наверное, не очень домашний человек. Для меня дом там, где есть люди, с которыми мне хорошо. Я не умею сохранять формальные деловые отношения, я очень сильно привязываюсь к актерам, хотя и знаю уже, что могут и бросить, и предать. Но другая форма общения мне кажется бессмысленной. За две недели до премьеры я уже с ужасом думал, что надо будет расставаться.[b]Досье «ВМ» [/b][i]На студенческую скамью режиссерского факультета Юрий Бутусов сел почти в тридцать лет (до этого сторожил, работал в конноспортивном комплексе, ходил в театральную студию – словом, искал себя). А за свой дипломный спектакль «В ожидании Годо» увез в родной Питер две «Золотые маски» (за режиссуру и приз критики). Вскоре к ним добавились «Золотой софит», премия Фонда Станиславского и другие. Юрий Бутусов часто обращается к театру абсурда (или парадокса): Беккет, Питер, Бюхнер, Ионеско. И ставит спектакли пронзительные и легкие, как февральская поземка. Актеров-однокурсников, с которыми он начинал свой театр (Константин Хабенский, Михаил Трухин, Михаил Пореченков), на сегодняшний день ангажировали сначала в сериалы, а затем во МХАТ. Бутусов ушел из Театра им. Ленсовета и стал свободным художником. «Макбетт» – дебют Бутусова в Москве. А в очередь за «Сатириконом» к Бутусову встал уже Театр им. Пушкина.[/i]