Письма «ВМ»

[b]Слово «эвакуация» мы узнали в самые первые дни войны... Мама со мной и полуторагодовалым моим братом уехала в город Нальчик на Северном Кавказе: там жили дедушка и бабушка. Казалось, что война не доберется туда никогда, что вообще все кончится через три месяца, к осени мы вернемся домой, в Москву, в наш дом, который находился в районе Останкино.[/b]По контрасту с первым труднейшим месяцем войны жизнь в Нальчике показалась раем: солнце, мягкое тепло! И еще бегущая по камушкам чистейшая горная речка, цветущий детский городской парк – главная достопримечательность Нальчика, делающая его курортом.Вот здесь я и приступаю к рассказу о том, из-за чего я, собственно, решилась написать: МХАТ – а именно большая группа знаменитых артистов во главе с самим Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко – приехал тогда в Нальчик. Я расскажу только о том, что отложилось в моем детском восприятии, что действительно я запомнила: мне, ребенку, твердили взрослые: «Запомни хорошенько, потом всю жизнь будешь рассказывать всем и гордиться! Это не просто старичок с белой бородой, а сам Немирович-Данченко, который создал лучший в мире театр!» Что же, вернее, кого же я так и запомнила на всю оставшуюся жизнь? Две нарядные, в белых легких платьях, а главное, в потрясающих кружевных шляпах, никогда мною до того невиданных и потрясших детское воображение. Та, что постарше и построже – Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, более молодая, легкая и в движениях, и в разговоре, с приветливым, спокойным лицом, рядом с «дедушкой» в пенсне – это Алла Константиновна Тарасова. А «дедушкой» оказался ее муж Иван Михайлович Москвин.Как вообще могла возникнуть эта нить моих детских воспоминаний об артистах МХАТа в эвакуации? Все просто: моя молодая и красивая мама, страстная театралка, незадолго до войны увидевшая фильм «Петр I» с обожаемой Аллой Тарасовой в главной роли Екатерины, не могла не узнать, что МХАТ здесь, в Нальчике. О, это был такой праздник! Ближе к вечеру мама нас, двоих детей, умывала, прихорашивалась сама, и мы отправлялись в парк – туда, где по вечерам все гуляли, встречались, узнавали новости, с наслаждением вдыхали ароматы цветущих клумб и любовались белоснежной вершиной горы Машук.О войне думали и говорили постоянно, будущее было тревожно и непредсказуемо. Но пока, в августе и сентябре 41-го, стояла изумительная летняя погода, кругом – тишина и красота…Моя мама, конечно же, оказывалась поблизости от скамеек, где обычно отдыхали мхатовцы, и ее страстное желание познакомиться с кем-то из них быстро исполнилось. Помогли и мы, дети, вернее, мой брат: белая пушистая головка, непосредственность малого ребенка привлекали. Хотя ему и было около двух лет, он упорно не хотел говорить, а только внимательно слушал и все разглядывал. В парке он каждый раз оказывался возле сидящего на скамье уже знакомого ему дедушки, молча и очень серьезно внимал и вообще выделял из всех взрослых только Владимира Ивановича. Словом, «прилип»… Довольно скоро он так воспылал доверием и симпатией, что попытался самостоятельно взобраться к нему на колени. Добился, уселся, стал внимательно изучать вблизи все, что его занимало: трогал пальчиком белую подстриженную бороду, густые брови. Сосредоточившись на лацкане пиджака, нашел что-то одному ему ведомое, воспользовался паузой в разговоре взрослых и четко произнес: «Дытта!» Веселее всех смеялся сам Владимир Иванович: «В самом деле, дырка! Дырка от ордена» (в те годы ордена крутились на винтах, для чего насквозь пробивался лацкан). Это слово было первым и пока единственным в жизни молчуна. Зато уж потом он заговорил! «Молодец, тезка! Нашел дырку и как хорошо сказал!» – похвалил его Владимир Иванович.Хотя я видела Тарасову всего раза два-три, запомнила ее необыкновенно ясно вот по какому обстоятельству: еще до войны, в Москве, моей маме говорили о ее сходстве с Аллой Константиновной – или с ее ролью в «Петре I». Конечно, это ей льстило, и она поддерживала в себе это сходство: длинные локоны в высокой прическе («как у Екатерины»), легкие открытые платья, стилизованные под эпоху, и т. д.В сентябре тревога усилилась: а что дальше? Первой уехала в Москву Тарасова и увезла с собой множество писем – почта работала все хуже. Даже моя мама отправила с ней письма на наш московский адрес и на папину работу, так как о нем не было известий с начала июля или даже чуть ранее. Все оставшиеся с Немировичем-Данченко артисты и он сам уехали по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси в конце октября.А завершить эти воспоминания я хочу строчкой из письма Владимира Ивановича Немировича-Данченко, написанного в ту пору, о коей я вспоминаю: «…Нальчик, 12 октября 1941 года. Два дня был сплошной туман и мокрый снег… И вдруг сегодня с утра небо чистое, … горячий, летний день, пронизанный чистотой снегового озона… Может быть, от того, что я примирился с судьбой вынужденности пребывания здесь, я мог отдаться такому дню свободно, без душевной смятенности, неотрывной озабоченности. Хоть на несколько часов. В парке».В этом парке я его и запомнила на всю жизнь.