Укротитель «Тигров»

[b]Артиллерия – бог войны. Но все-таки – «бог» разных калибров и назначений. Сами артиллеристы, прошедшие Великую Отечественную, говорят: тяжелее всех на фронте доставалось расчетам противотанковых пушек. «Ствол длинный, а жизнь короткая» – это сказано о них, о противотанкистах. Герой Советского Союза Михаил Борисов об этой фронтовой работе знает все. Да и как не знать, если за вычетом двух месяцев госпиталей, откуда он трижды сбегал, занимался этим всю войну – от Москвы до самого Берлина. Героя же ему дали за Прохоровку. Там, в самом пекле Курской дуги, он сжег и подбил семь вражеских танков. Целый взвод хваленых панцерваффе вычеркнул из войны 19-летний парнишка с Алтая. И это – в одном бою.[/b]– Наша батарея, – вспоминает Михаил Федорович, – получила приказ прикрыть Прохоровку со стороны шоссе Москва–Симферополь. На полном ходу проскочили отделение совхоза «Октябрьский» – там все горело. Вдруг слышу крик: «Танки с фронта! Орудия к бою!» Танки, один за другим, выползали изза небольшого холма. Один. Второй. Третий… Попробуй представить: девятнадцать машин – приземистые, угловатые, с длинными пушками, они шли неровной линией, немного бочком, мимо нас в направлении Прохоровки. Дымом из горящего совхоза затянуло все вокруг.Это нас и спасло. За дымом немцы нас не заметили, а то бы мгновенно накрыли огнем. Мы кинулись к орудиям. Впопыхах стаскивали из машин ящики со снарядами. Убойный выстрел 76-миллиметровой пушки – 600 метров. Командир батареи старший лейтенант Петр Ажиппо метался между орудиями: «Ребята, умоляю, не стреляйте! Поближе пусть подойдут». Подпустили их метров на 500 – да ка-ак жахнули всей батареей.Для немцев это было полной неожиданностью. Два танка тут же вспыхнули, остальные развернулись и пошли на нас. Огнем из пушек они начали мешать батарею с землею.[b]– А вы что делали в этот момент?[/b]– Я был тогда комсоргом дивизиона. Бегал от орудия к орудию. Где снаряды подносил. Где оттаскивал от орудий убитых и раненых, чтобы не мешали. Вот умолкла одна наша пушка. Почти тут же – вторая. Следом прекратила стрельбу третья. Подбегаю к ней. Двое лежат у орудия мертвые. Еще двое, вижу, уползают быстро в тыл – только задницы мелькают. А чуть в сторонке, у ящиков со снарядами, лежит ничком заряжающий Суполдияров, казах, и стонет. Перевернул его – мама родная! – низ лица разворочен, одно кровавое месиво. Кое-как его перевязал. Пока с ним возился, замолчала последняя, четвертая пушка. Я туда. Орудие цело. Расчет – кто ранен, кто убит – на земле валяется. А танки ползут и ползут. До них уже метров 300. Признаюсь, стало жутко.[b]– Испугались?[/b]– Струхнул, сейчас могу признаться. Но тут же опомнился, взял себя в руки. Кручу маховичками. Снаряд уже в казеннике. Поймал в перекрестье «Тигра», навел ему на корму. Выстрел – танк вздрогнул и задымил. Снаряд угодил ему в моторную группу. Сбегал еще за снарядом. Зарядил. Выстрел – еще один танк горит. Люк на башне танка резко откинулся, оттуда показался фашист. Вылез наружу худой, длинный, как жердь, в черной танкистской куртке и стоит, оглушенный, на башне.Голову руками обхватил и мотает ею, будто спьяну. Так я по нему осколочным врезал. И нет фашиста. Исчез. Потом уже прикинули, посчитали: всего батарея подбила тогда шестнадцать танков. Мне записали семь. Хотя должно быть восемь, но последний мне не засчитали, поэтому я всегда говорю – семь с половиной. Длился весь бой – с первого до последнего выстрела – семнадцать минут.[b]– Так мало?![/b]– Мало! А сколько бы вы хотели?[b]– Не знаю, мне трудно судить. Просто в книжках, особенно в прежнее время, можно было прочесть: такая-то батарея отбивала атаки танков в течение целого часа.[/b]– Вот именно – в книжках… Не верю я в это. Целый час, да в открытом бою, да еще против танков – похоже больше на фантастику. Со школьной скамьи нас учили: Курская битва – это прежде всего грандиозная битва моторов. Почти 5 тысяч танков и САУ с обеих сторон. Красная армия выиграла эту схватку титанов и повернула ход войны вспять.Страна славила героев-танкистов и доблестных летчиков, но ведь именно артиллеристы сыграли под Курском главную, решающую роль. Им приказали: выбить у немцев танки. И они выбивали. Превращали в смрадный хлам бригады и батальоны наступавших панцерваффе. Согласно донесениям и отчетам тех дней из 2300 уничтоженных на Курской дуге танков и самоходок противника 1861 – это артиллерия. Работа поистине была адова. Часто ее делали одетые во все не по росту мальчишки. Многим из них, как Борисову, тогда еще не было и 20.[b]– А почему наша армия раньше, в 41-м, 42-м годах, не могла драться так, как под Курском?[/b]– Не умели, значит. Да чем было драться-то… Под Сталинградом я был наводчиком «сорокопятки». Не пушка – хлопушка. Мы с горечью ее звали: «Прощай Родина! Смерть расчету!» За каких-то три месяца расчет наш сменился пять раз – убыль была страшная. Снаряды, представляете, выдавали всего по две штуки на день. Оборона это или наступление – без разницы. Два снаряда – и все. Что хочешь с ними, то и делай. То ли стреляй, то ли молись на них. С кормежкой и вовсе беда. Воевали, по сути, полуголодными. Один пример: когда зимой 42-го мы высадились под Керчью, так нам 16 суток не подвозили никакой провизии вообще.[b]– Что же вы ели?[/b]– А что придется. Когда лошадей убитых варили, причем варили их в морской воде – все колодцы в округе немцы, отходя, или взорвали, или отравили. Иногда зерно находили, какое крестьяне припрятали. Насыплешь его в каску, водичкой морской зальешь, на костре разогреешь и лопаешь.[b]– На передовую вы попали в 41-м сразу из училища?[/b]– Да, был курсантом Томского артиллерийского училища номер два.[b]– По телевизору шел недавно сериал «Курсанты». Вы видели его?[/b]– Так, кусочки поглядел и выключил.[b]– Не понравилось?[/b]– Все брехня, начиная непосредственно с самих ребят, показанных в фильме, и до их быта. Дерутся. Водку пьют. По девкам то и дело шастают. Еще старшина этот, страшный, с железными, будто капкан, челюстями… Не знаю, быть может, мне просто не «повезло», но я таких курсантов и старшин в то время не встречал.[b]– Обычно ветераны на вопрос: как они выжили, не погибли на войне? – отвечают просто: повезло. Вы, наверное, тоже так считаете?[/b]– Считал, пока был молодым. С годами стал задумываться: нет, все-таки существует какаято высшая сила, которая в последний, роковой момент вдруг отводила от меня беду. Побывал в таких переплетах, из которых выйти живым ну просто нельзя. А я вышел! Взять, допустим, бой тот под Прохоровкой. Ни один из немецких снарядов, а танки нас плотно гвоздили, не попал нам в ящики с боеприпасами. Тогда бы нам точно хана.В другой раз – отошел от дороги метров на десять,а там проволочка от мины. Зацепил. Мина подскакивает и взрывается. Смерть! В лучшем случае – ранение. А в меня – ни осколка. Гимнастерку даже не зацепило. Из автомата в меня стреляли с 15 метров. И – мимо. В общем, всякие случались чудеса – на войне как на войне.[i]Свой 21-й день рождения он встретил за Одером, южнее Кюстрина. Борисов и еще три офицера-батарейца сидели в доме на окраине только что взятой деревни. Не успели спирт по кружкам разлить, как вдруг в дверях появился командир полка Шаповалов и матом на них: «Сидите тут, а на НП никого!.. Мне, что ли, за вас прикажете там торчать! Я вас спрашиваю?» НП находился в том же доме на чердаке. Рожки стереотрубы торчали через дырку в черепичной крыше. Дежурить у трубы должен был лейтенант Литвиненко, его очередь. А он стоит, мнется, не хочет, чувствуется, лезть на этот чердак, как будто боится чего-то.[/i]– А-а, думаю, была не была, сам полезу, раз такое дело. Комполка все равно ведь через пять минут уйдет… Забрался по лестнице. Припал к окулярам. Вдруг рядом мина как хлобыстнет! Осколком меня садануло в правую скулу и сбросило взрывом с чердака обратно в комнату, где мы сидели. Упал головой вниз. Открываю глаза – надо мною с растерянным, побелевшим лицом склонился комполка. Что-то мне говорит, а я не слышу ни черта – уши будто пробками забило. А он мужик здоровый был, плечистый, сгреб меня в охапку и на руках, словно ребенка, честное слово, отнес в свою машину. Там – через Одер и в госпиталь. Провалялся в нем две недели и сбежал обратно в часть.[b]– С чего вдруг? Кормили, что ли, плохо?[/b]– Наоборот, что вы! Как может в госпитале не понравиться! На фронте госпиталь для солдата – все равно что курорт, если, конечно, ранение нетяжелое. Ни выстрелов. Ни бомбежек. Спи, пока не опухнешь. Бельишко все белое, чистое. Нянечки ходят. Сестрички ласково щебечут. С одной у нас даже роман закрутился. А вечером, после ужина, мы с ребятами еще и коньяком трофейным в палате угощались. Бочоночек с ним припрятан был у меня под кроватью.[b]– Коньяк. Сестрички. А вы из этого рая удрали опять в окопы. В грязь. В кровь. О жизни пора было думать – война же кончалась.[/b]– Потому и удрали, что кончалась. Всю войну я верил, что буду жив, и обязательно буду в Берлине. И когда до него осталось уже – тьфу! – десяток-другой километров, что ж мне, в госпитале пропадать? Часть наша тоже шла в наступление.Шли добивать гада в его коричневом логове. Самому Гитлеру хотелось пасть на портянки порвать. Такая была ненависть! Последние залпы – Борисов их сделал в Берлине 1 мая. Влепил десяток снарядов по зданию Рейхсканцелярии. По самому логову. А еще через день оставил свой первый в жизни автограф, расписался подобранным тут же осколком известки на колонне Рейхстага: «Я – из Сибири. Михаил Борисов». И – точка.Сегодня он – полковник в отставке, поэт, старейший член Союза писателей – живет в Москве. За время, прошедшее после войны, его много раз приглашали в Германию, и каждый раз он отвечал отказом.– Не могу, – говорит. – Тяжело мне к ним ехать. Все никак войну не забыть…[b]P.S. [i]22 марта у ветерана Великой Отечественной день рождения. Мы от всей души поздравляем вас, дорогой Михаил Федорович! Здоровья вам и всяческого благополучия![/b][/i]