[b]Он писал о себе: «Я стар. Я толст. Я гипотоник и ипохондрик, но если б мне пришлось однажды, ушел бы в армию или в Набережные Челны». Он ушел, он давно ушел во все города и страны, где звучит русская речь, и живет вместе с нами и поражает нас своей философией, своей мудростью, своими парадоксами, которые, как фейерверки, взрываются в небе, освещая, удивляя и радуя.[/b]Мы впервые встретились в Одессе, потом, спустя полгода, – в Сочи: он приехал туда с Театром миниатюр Аркадия Райкина, где работал завлитом. Райкин уже исполнял много его миниатюр и монологов, но Миша пожаловался мне, что большая часть написанного им лежит у Аркадия Исааковича в столе, он их сам не исполняет, но не разрешает отдавать никому другому.– А почему ты с этим соглашаешься? – спросил я. – Почему не уйдешь от Райкина в «свободное плавание»?..Но он боялся так поступить, он еще не осознавал свою растущую популярность. И даже потом, создавая программы уже для Карцева и Ильченко, триумфально выступая вместе с ними, он еще много лет до конца не был уверен в себе. И только перед самым отъездом в Израиль, будучи на своем последнем семинаре «Фитиля» в подмосковном Болшеве, я увидел уже спокойного, уверенного Мастера, знающего себе цену. Прощаясь, я сказал ему об этом. Он, довольный, переспросил:– Ты и вправду это заметил?..Да, я уже поверил в себя! Я ответил:– Ты последний человек в Советском Союзе, кто наконец поверил в Жванецкого! Но это не значит, что ему было легко, наоборот: чем больше росла его популярность, тем бдительней за ним следили партийные и советские держиморды.В начале семидесятых в Симферополе проводилась «Юморина», собрались все известные актеры и писатели, занимающиеся юмором. Приехал и Михаил Жванецкий.«Юморина» длилась три дня. В первый день все, разбившись на группы по два-три человека, выступали в театрах, концертных залах, дворцах культуры. На следующий день все участники должны были выступать на стадионе. Билеты были проданы задолго до нашего приезда – этот парад имен был событием для города. Но в последний момент, узнав, что в числе выступающих будет и Жванецкий, секретарь обкома концерт на стадионе запретил.– Что им от меня нужно? – грустно произнес он. – Я один собираю полные залы, полные стадионы; филармонии зарабатывают, выполняют план, платят зарплаты своим артистам. Они должны целовать меня во все места, а вместо этого меня пытаются заклевать.Стадион отстоять не удалось – секретарь обкома боялся ажиотажа. Но он его и добился: назавтра, когда в самом большом концертном зале города состоялся финал «Юморины», зал был забит до отказа, а улица перед входом – запружена народом, который правдами и неправдами пытался пробиться вовнутрь.Когда в издательстве «Искусство» готовился к выходу первый сборник монологов и миниатюр Жванецкого «Встречи на улицах», мне позвонила его редактор Лариса Гамазова, которая была редактором и моих сборников, добрая умница, болеющая за всех нас:– Саша, у нас неприятность: Госкомитет по печати затребовал Мишину книжку на закрытую рецензию, значит, хотят ее зарезать. Если бы вы могли срочно написать рецензию в «Советской культуре» – это могло бы ее спасти.(«Советская культура» была очень авторитетна для чиновников всех мастей.) С большим напором мне удалось договориться с главным редактором об этой рецензии, он долго сопротивлялся («Зачем нам дразнить гусей?»), я настаивал на трех страницах, он соглашался на одну, наконец, сошлись на двух.Это была маленькая статейка, но когда она вышла, Гамазова радостно позвонила мне:– Закрытой рецензии не будет, книжка выходит – приходите, я подарю вам сигнальный экземпляр.Мне всегда было близко творчество Аркадия Арканова, Григория Горина, Аркадия Хайта… Меня радовало их неординарное мышление, талантливые придумки, но при этом я всегда мог понять, как это возникло и как осуществлялось. Но когда я сталкиваюсь с творчеством Жванецкого, я не могу этого сделать, потому что это – от Бога! Когда он впервые приехал с концертами в Израиль, и я, и брат Леонид ждали его звонка. Но он не звонил. Где-то за пару дней до окончания его гастролей в трубке раздался голос:– Говорит секретарь Михаила Жванецкого. Михал Михалыч просил передать вам… (далее шел текст, которого я уже не помню).– Хорошо, – ответил я. – Передайте Михал Михалычу, что мой секретарь ему позвонит.Он уехал, мы так и не повидались. Но в следующем году, перед его очередным приездом, позвонил его импресарио и передал просьбу Жванецкого, чтоб я зашел к нему перед концертом. Естественно, я пришел, мы обнялись.– Рад тебя видеть, – сказал он.[b]– И я рад. Но, признаюсь, шел на эту встречу с опаской.[/b]– Почему?[b]– Боялся еще одного разочарования. У меня уже было два разочарования после встречи с двумя нашими коллегами.[/b]– Я знаю, о ком ты говоришь, знаю! Это… (И он назвал две популярные фамилии, актера и писателя.) Они ошалели от близости с членами правительства, от больших заработков. У них у обоих крыша поехала.[b]– Я знал и третьего[/b], – подковырнул я его.Он секунду помолчал, потом ответил:– Да, ты прав: я тоже прошел это испытание. Но, наверное, потому что я старше, а может, и мудрей, я его преодолел. И я счастлив, что оно не повлияло ни на мое поведение, ни на мое творчество.После концерта мы долго сидели за столом и говорили, говорили, говорили…[b]– Миша, тебе не обидно: и ты, и я, и весь наш клан всю жизнь боролись с бюрократами, приспособленцами, стяжателями, а их сегодня даже больше, чем было.[/b]– Они бессмертны. А знаешь почему? Мы улучшали их породу, съедали самых слабых.[b]– Сейчас, когда тебе миновало семьдесят, когда можно уже подвести первые итоги…[/b]– И вторые, и третьи…[b]– …когда ты уже познал и успех, и славу, и дружбу, и зависть, и любовь женщин, и радость отцовства, чего тебе еще хотеть? Разве только бессмертия?[/b]– Не надо бессмертия. Пусть умру, если без этого не обойтись, но почему так быстро! Нельзя же так просто: упал и перестал… А если не избежать, то хочу в чем-то произрасти или перейти во что-то и посмотреть, что будет дальше.[b]– Как бы ни сложилось дальше, уверен, что тебя будут продолжать цитировать: «Доцент тупой», «А у нас с собой было», «Что охраняешь, то имеешь», «Тщательней, ребята, тщательней!»…[/b]– А я бы хотел, чтобы эти фразы поскорей забыли или хотя бы их уже не понимали, как мои дети не понимают, что такое продуктовая карточка.[b]– Сбываются ли все твои желания?[/b]– В общем, да. Но об одном из них могу говорить уже только в прошедшем времени. В связи с возрастом. Когда-то я писал: «Хочу ходить по Родине, знать все ее языки, чтобы любить всех ее женщин».[b]– У тебя было много увлечений, любовниц, жен… Как ты это прокомментируешь?[/b]– Можно найти трех женщин: умную, добрую и красивую. И полюбить всех трех сразу. После того как отчаешься найти их трех в одной.[b]– Пройдя эти этапы, ты нашел все эти качества в четвертой?[/b]– Да. В моей Наташе все это есть. Плюс еще есть терпение жить со мной.[b]– Помню, в одном из твоих рассказов: «Ты знаешь, что такое волны? Это когда ты лежишь, а я провожу рукой по тебе». Какая женщина вдохновила тебя на такую фразу? Только честно![/b]– Ты хочешь поломать мою семейную жизнь?.. Конечно, жена![b]– Я в этом не сомневался. А теперь еще твое откровение: «Одно неосторожное движение – и ты отец». Сколько раз ты был неосторожен?[/b]– Три.[b]– А если честно?[/b]– Четыре.[b]– А если поторговаться?[/b]– Пять. Торг закончен, больше не прибавлю.[b]– Ты рад, что твои дети живут в двадцать первом веке?[/b]– И рад и обеспокоен, восхищаюсь и тревожусь. Ведь это уже не мой век и не твой – это их век: компьютеры, Интернет, владение несколькими языками. А чего стоит возможность свободно перемещаться по всему миру![b]– Насколько я помню, тебе и раньше давали право на неограниченное передвижение.[/b]– Мне давали право на неограниченное передвижение в среде, ограниченной нашими пограничниками.Мы с болью в сердце вспомнили тот кошмар оформления документов на выезд за границу: характеристика, подписанная «треугольником»: директор, парторг, профорг, унизительное прохождение через комиссию райкома партии, которая состояла из старых большевиков-маразматиков!.. Потом собеседования и инструкции, как отвечать на вопросы, как гулять в городах: ни в коем случае не поодиночке – только группами, во главе с переодетыми кагэбистами!..[b]– Миша, сегодня тебя не запрещают, не отменяют, не клеймят – везде приглашают, награждают, приветствуют… Но это тоже опасно: теряются бойцовские качества, хочется почивать на лаврах.[/b]– Наоборот! Хочется успеть доделать то, чего не давали, мешали, запрещали.[b]– По-моему, ты уже достиг максимума: сегодня ты – хозяин эфира, «деж у р ный по стране». Чего ты еще хочешь?[/b]– Я когда-то писал: «Хочу ходить, сливаясь с толпой, и разговаривать долго и доверчиво. И не марать глаза неискренностью и пожатья рук не портить дрожью».[b]– Правда, что тебя звал к себе Жириновский?[/b]– Правда. Предлагал в случае победы на выборах пост министра культуры. Но я не принял это предложение всерьез: ему никогда не быть президентом, а мне – министром.[b]– А хотелось бы?[/b]– Нет. Не люблю временные должности.[b]– Что тебя сегодня радует?[/b]– Неограниченные возможности и разнообразие после того унылого однообразия, в котором мы жили.[b]– А что огорчает?[/b]– Резкое падение качества юмора. Планка упала ниже колен. Обидно, что и зрителя приучают к этому уровню.[b]– Что ты сам сегодня пишешь, смешное или грустное?[/b]– Больше грустное. Во-первых – возраст, а во-вторых – постоянно смеется только дурак.[b]– Пожалуйста, пиши больше – ты стал мало писать.[/b]– Я не пишу мало – я пишу коротко.[b]Израиль[/b]