[i]В 1941-м мы жили в пятиэтажке возле завода «Калибр», куда переехали после его постройки в 1934 году.Мы – это папа с мамой, бабушка и я. Отец все эти годы работал на «Калибре» начальником цеха, а потом – заместителем директора по производству. А примерно за год до войны его перевели на Московский станкостроительный завод.[/i][b]А могли уехать в Сталинград[/b] В 1941-м я перешла во второй класс и во взрослых делах, естественно, понимала мало. Помню, как для меня началась война. Все взрослые – хмурые, плачут, а я думаю: «Ну и что, война? А я спрячусь под кровать, и все будет хорошо».А потом были первые налеты немецких самолетов на Москву.Бомбежек еще не было, но каждый вечер выла сирена, и все бежали прятаться. А куда? Возле дома – овраг, по дну которого была проложена железная дорога (сейчас на его месте улица Годовикова). По этой «железке» подвозили грузы к заводу «Калибр». В овраге, рядышком с железнодорожной насыпью, протекала речка Синичка – такая канавка с пиявками. Во время тревоги комендант дома (в те времена в доме был комендант, которого после войны стали называть «управдомом») гнал всех жильцов в овраг с криками: «Снимайте все белое, демаскирует!» В овраге мама закрывала меня своим телом при каждом выстреле зениток, я хорошо помню звуки разрывов.А с приближением осени (и немцев) стали говорить об эвакуации. Мама и другие женщины из нашего дома пытались достать билеты. Сначала хотели в Сталинград, но, к счастью, билеты туда купить не удалось. Мама, бабушка и я уехали в Балашов, в Саратовскую область. В этом городе жила сестра одного из отцовских друзей; они с мужем нас и приютили. Балашов – городок небольшой, запомнилось многое, но особенно – ночные очереди за хлебом, тревоги и много арбузов, которые мы закатывали под кровать и ели, ели… А немцы подходили все ближе, по городу ползли тревожные слухи… [b]Авоська яблок из Алма-Аты[/b] Нам пришла телеграмма от отца (которая добиралась из Москвы неделю), что его назначили сопровождать эшелон с оборудованием Московского станкостроительного завода, который отправляли в Среднюю Азию.Мама с трудом купила билеты на поезд, идущий, кажется, до Алма-Аты, и мы отправились на поиски отца. Разместились в плацкартном вагоне, который почему-то называли «польским».Ехали в самом последнем отделении, и выход из вагона с нашей стороны был закрыт, а открыт только с противоположной стороны. В вагоне – печка, труба выведена в окно, и на этой печке все варили супы. И однажды от печки в одном из соседних вагонов случился пожар. Я проснулась ночью, увидела зарево, стала кричать.Наш состав в ту ночь стоял на запасных путях. Было темно. И тут прозвучала команда всем выходить из вагона и выбрасывать вещи. Мама, понимая, что мы не выберемся из своего вагонного тупика, ударила кулаком по толстому стеклу окна, выбила его – откуда только силы взялись? – и стала выбрасывать вещи. А в это время – новая команда: все – в вагоны, поезд сейчас отправится! Лихорадочно побросали все обратно, забрались туда сами, и тут мимо нас провезли полыхающий вагон, отцепленный от поезда. А мы поехали дальше. С выбитым стеклом, которое заложили фанерой от какого-то ящика.И вот – Средняя Азия. На какой-то станции наш поезд ждет пока пройдет встречный (дорога – одноколейная). Приходит встречный эшелон, и два поезда долго стоят напротив друг друга. А когда наш состав трогается, то мы видим на открытых платформах станки и знакомых по Москве людей. Они кричат маме: «Куда вы! Ваш муж здесь!..» Мама и бабушка плачут: куда мы едем? А на станции Терен-Узяк нас нашел начальник вокзала и сказал, что папа звонил и просил нас высадить.Он за нами приедет. Как начальник вокзала разыскал нас в огромном эшелоне, для меня до сих пор загадка.Высадились и сидим с вещами на перроне. Сидим целый день, а отца нет. Вокруг – верблюды, узбеки в ватных халатах.В магазине продают безо всяких карточек рис и водку (мы почему-то не купили, и потом, голодая в Челябинске, горько об этом жалели). Рис – это еда, а на водку в то время можно было выменять в деревне картошку… Наконец, к вечеру приехал папа – на паровозе. Уговорил машиниста его взять, нашел с ним общий язык: благо в молодости работал кочегаром на паровозе. До сих пор помню авоську с яблоками из Алма-Аты, которые привез отец.[b]Теща знаменитого конструктора[/b] Оказалось, что в Средней Азии не нашли заводу подходящего места и отправили в Челябинск. С трудом селина проходящий поезд, который стоял на полустанке 2–3 минуты. Посадка была страшная: два поезда стоят рядом, между ними – узкая платформа, толпы людей, все в напряжении, чтобы не столкнули под поезд, который вот-вот тронется.…Челябинск. Папа поселил нас в комнате одного из домов ИНОРСа (название от тех времен, когда в Советский Союз приезжали работать иностранные специалисты – ИНОстранные Рабочие и Служащие), а сам вернулся в Москву.Вторую комнату в нашей квартире занимала пожилая женщина из Ленинграда, Акулина Ивановна (она требовала, чтобы ее называли Лина Ивановна). Она оказалась тещей знаменитого Котина, создателя танков и самоходных артиллерийских установок. Была она женщиной вздорной, скандальной и даже драчливой. К ней ее дочка Наташа, жена Котина, приводила сына Феликса, и бабушка била его… Приходила к ней и другая дочка, Вера, с грудным ребенком; и сын, и все они, положив ребенка на кухонный стол, дрались в тесном коридорчике. Я очень боялась Акулину и, приходя из школы, бежала в нашу комнату. Если не успевала проскочить, то она начинала на меня кричать, обязательно поминая моего отца-еврея. Жили мы голодно, и мне все время хотелось есть. Мама работала в бухгалтерии Челябинского тракторного завода (ЧТЗ), где им выдавали обед. Все женщины первое съедали, а второе и хлеб несли домой.[b]Картошка, «жаренная» на воде [/b]Как-то я нашла на кухне несколько картошин величиной с орех и «пожарила» их на сковороде с водой. Макала палец в соль и сосала его, чтобы во рту был какой-то вкус... По талонам на сахар выдавали сразу месячный паек. Бабушка прятала от меня этот драгоценный запас… Один раз увидела, что под кроватью лежат валенки, и один из них – пузатый. Достала из него сверток с сахаром. Когда мама и бабушка пришли домой, я честно призналась, что нашла сахар, но сказала, что там осталось столько же кусочков, сколько было: я только откусила от каждого кусочка по кусочку.В Челябинске в ту пору жили два отцовских друга. К ним, довольно обеспеченным по тем временам (во всяком случае – сытым), я повадилась ходить в гости. Приходила и садилась на диван, ожидая, что меня пригласят за стол. Поскольку я была ребенком, меня кормили, а мне даже не было стыдно: так есть хотелось! Но были и «странные случаи». Один из этих отцовских приятелей, Иван Барсуков, ведал где-то снабжением. Он взял у нас водку и пообещал обменять в деревне на продукты, но потом сказал маме: «Тоня, я не обменял, а водку потом отдам».Но когда я пришла к ним в гости, увидела стоящую в углу комнаты баранью тушу. Отец потом долго не мог поверить, что друг так поступил. Ведь в это время моя бабушка от голода не раз теряла сознание...Когда мы приехали в Челябинск, меня хотели опять определить в первый класс – я пропустила целую четверть. Но потом все-таки определили во второй: дали испытательный срок; я догнала и даже стала отличницей.Ходила я в стареньком красном сатиновом платье с цветочками и с зашитыми дырками. Сидели в классе по три человека за партой – очень много было эвакуированных. Тетради для школы мы делали сами. Я сшивала нитками чистые листы, вырванные из старых бухгалтерских книг… Летом меня от тракторного завода (ставшего танковым) отправили в пионерлагерь. Нам на стол ставили тарелки с хлебом, и мы могли есть его сколько хотели. Я помнила, что у меня дома – голодные мама и бабушка, прятала хлеб под майку, а потом сушила.А в конце 1942-го отец добился разрешения на наше возвращение в Москву. Телеграмма с этим известием до сих пор хранится в семейном архиве. Меня везли на багажной полке за вещами, прятали: детей в то время привозить в Москву не разрешали. На выходе с вокзала проверяли документы. Но меня спрятали: мама, бабушка и люди, с которыми мы ехали в вагоне, организовали «толпу», и проверяющие меня не заметили – очень уж я была маленькой...[b]Елена СОБОЛЕВА, Москва[/b]