Самолетное дело

[b]Всех взяли при посадке у трапа. Задержание безоружной группы производилось с применением войсковых частей и собак-овчарок Было решего захватить самолет АН-2 местной линии, все до единого места в котором должны быть куплены участниками побега. Операция именовалась «Свадьба» Кузнецов и Дымшиц были приговорены к смертной казни. Остальные подсудимые были приговорены к многолетнему — от 10 до 15 лет — заключению.[/b]В декабре 1970 года состоялся судебный процесс, вошедший в анналы правосудия как «Ленинградское самолетное дело». Оно привлекло внимание мировой общественности и широко освещалось в зарубежной прессе. С заявлениями о нем выступили премьер-министры Израиля и Великобритании.Мне довелось быть одним из адвокатов по этому делу — защищать в нем Иосифа Менделевича. В те годы я принадлежал к небольшому кругу российских адвокатов, принимавших на себя защиту по делам диссидентов, противников режима и был достаточно известен в этом качестве. Среди проведенных мною было и дело рижского студента Ильи Рипса, пытавшегося самосожжением на центральной площади в Риге, на постаменте известного памятника Свободы выразить протест против ввода советских войск в Чехословакию. Рижанин — отец Менделевича — по этой причине, возможно, и обратился ко мне с просьбой взять на себя защиту сына.Я выехал в Ленинград и ознакомился с делом. Обстоятельства его вкратце сводились к следующему.Группа евреев, жителей Риги и Ленинграда, одержимых желанием уехать из СССР в Израиль и потерявших надежду получить разрешение на выезд у советских властей, замыслила совершить для этой цели захват пассажирского самолета. Инициатором этой отчаянной акции был Эдуард Кузнецов. Вместе с ним организацией побега занимался М. Дымшиц, уволенный по национальному признаку военный летчик, бесплодно по той же причине в течение нескольких лет пытавшийся найти работу по профессии. Религиозным лидером группы и составителем «Обращения» к западной общественности с объяснением причин и мотивов акции являлся И. Менделевич. В группу входили всего 16 человек, в том числе и несколько русских.Первоначально обсуждался план захвата большого пассажирского лайнера. Однако смущала возможная негативная реакция мирового сообщества на опасность, которой подвергались бы при этом пассажиры самолета. Поэтому руководители группы по туристическим каналам запросили у близких к правительству Израиля кругах мнение по этому поводу. Ответ последовал быстрый и резко отрицательный.Тогда Кузнецов и его группа остановились на плане захвата малого самолета АН-2 местной линии, все до единого места в котором должны были быть куплены и заняты участниками побега. Операция поэтому условно именовалась «Свадьба».Она планировалась в расчете на минимальное насилие над экипажем. После вылета из Ленинграда и посадки самолета в районном городке Приозерске экипаж (два пилота) должен был быть силой или с применением резиновой дубинки отстранен от штурвала, связан и выгружен на безлюдное поле аэродрома. Во избежание простуды летчики оставили лежать в спальных мешках, которые входили поэтому в оснащение группы. После этого управление самолетом принимал на себя Дымшиц. Самолет взлетал, пересекал на малой высоте близкую в этих местах границу и направлялся в Швецию. Весь риск, таким образом, ложился только на участников группы.Впоследствии советская печать («Правда» и «Известия» от 1.01.71 г.), а также ТАСС приписывали участникам «Свадьбы» намерение убить пилотов. При этом пренебрегли даже тем, что умысел такого рода не вменялся обвиняемым, что, естественно, не преминуло бы сделать следствие. Лидер компартии США Гэсс Холл сообщал в журнале «Новое время», что участники группы являлись агентами ЦРУ и действовали по плану последнего.Как лицо, знакомое с материалами дела, свидетельствую, что и то, и другое — вымысел, цель которого в пояснениях не нуждается.Думается, что операция «Свадьба» изначально была обречена на провал. Степень ее конспиративности напоминала одесский анекдот о шпионе, «который живет этажом выше». Насколько я помню, в деле были сведения о том, что подбор желающих производился в Риге путем опроса публики на бульваре… В Ленинграде дети улетавших прощались с одноклассниками в школе. Разоблачение было почти неминуемо. Но исступленное желание бежать овладело всеми настолько, что даже при ничтожных шансах на успех подготовка захвата продолжалась. Даже после того как уже 15 июня по пути в аэропорт в электричке была замечена явная слежка… Всех взяли при посадке у трапа. Чекисты обставили все, как впечатляющий спектакль. Задержание безоружной группы производилось с применением войсковых частей и собаковчарок.Следственными органами участники «Свадьбы» обвинялись в покушении на измену Родине (попытка побега из нее), попытке особо крупного хищения государственного имущества (угон самолета) и в антисоветской агитации («Обращение» с протестом против политического антисемитизма).Изучив дело, я пришел к выводу, что в нем нет, в первую очередь, признаков наиболее тяжкого из обвинений — измены Родине.Обвинение это было абсурдным не только из-за отсутствия указанных в законе признаков этого состава, но и потому, что у Менделевича, например, измена усматривалась в самом намерении покинуть Россию. Между тем, он дважды с 1968 г. обращался к властям с заявлением о разрешении на выезд, то есть — по логике обвинения — дважды официально уведомлял Родину о намерении изменить ей.Не было и состава хищения, так как самолет не собирались присваивать.Перед процессом все защитники были собраны, и председатель Ленинградской коллегии адвокатов Соколов сообщил нам о рекомендации «директивных органов» не оспаривать обвинение в измене. Поскольку клиенты наши виновными в измене себя не признавали, рекомендация эта была равносильна предложению о предательстве интересов подзащитных.Оба московских адвоката (Ю. Сарри и я) пренебрегли поэтому рекомендацией ленинградского начальства и занимали в процессе пристойную позицию. Местные же коллеги были вынуждены подчиниться. Один из них, защитник обвиняемого Бодни, до такой степени проникся спущенной установкой, что даже после отказа прокурора в процессе от обвинения его клиента в изменнических намерениях (Бодня пытался выехать к матери) растерянно вопрошал нас, как ему теперь быть, можно ли соглашаться с прокурором или возражать ему и признавать измену… Не осмелюсь осуждать их, у них были семьи…Процесс продолжался с 15 по 24 декабря 1970 года. Он происходил в старинном особняке на Фонтанке, где размещался Ленинградский городской суд. Первый заслон милицейского оцепления был расположен в ста метрах от здания, второй и третий — внутри него. Пускали по особым пропускам, выдававшимся райкомами партии.Огромный зал суда, мрачный и плохо освещенный, был заполнен тщательно отобранной публикой.Безмолвно и отчужденно сидели родные подсудимых. Их сумки и портфели были проверены на предмет наличия звукозаписывающих приборов. Несмотря на это, весь процесс был ими записан на пленку, и фрагменты его позже передавались радиостанцией Иерусалима.Состав суда возглавлял лично председатель городского суда Ермаков. Обвинение поддерживал прокурор города, плохо знавший дело, и его помощница Катукова, дело знавшая досконально. Судья Ермаков, по отзывам человек порядочный и спокойный, в процессе вел себя пассивно, не вмешивался в допросы и, видимо, тяготился своей ролью в спектакле, сценарий и исход которого были определены не в этих стенах и даже не в Ленинграде. Прокурор любовался собой.Мужественно держались подсудимые, и это производило впечатление даже на такую специфическую аудиторию: дыхания ненависти из зала не ощущалось.У меня не сохранились записи хода процесса, почти все они — как это тогда было принято по спецделам — отбирались у защитников и оставлялись в секретной части суда. Поэтому лишь по памяти могу воспроизвести несколько запомнившихся сцен.Запомнился допрос жены Дымшица, русской женщины, с двумя детьми последовавшей за мужем. В ее показаниях на следствии прокурор обнаружил место, где она, якобы, сетовала на жесткий, деспотичный характер мужа в семье. Прокурор попытался извлечь из этого нечто полезное для обвинения и потому спросил у нее, как она может охарактеризовать отношение мужа к ней и детям. И женщина поняла смысл и цель вопроса. Она тихо ответила:— Я прожила с моим мужем почти двадцать лет. И все эти годы была с ним настолько счастлива, что знала — это добром не кончится…После ее ответа мне захотелось встать перед нею и низко поклониться.При допросе пилота, подлежавшего «выгрузке» в Приозерске, прокурор, подумав, спросил его:— Скажите, свидетель, вам понравилось бы, если бы вас ударили резиновой дубинкой по голове?Пилот оторопело воззрился на прокурора, затем сказал:— А вам? Все удовлетворенно заерзали.Прокурор сказал, что вопросов больше не имеет.24 декабря был оглашен приговор. Кузнецов и Дымшиц были приговорены к смертной казни.Применительно к особым обстоятельствам дела — полному отсутствию каких-либо последствий, гуманной продуманности неосуществленного насилия над пилотами и т. д. — наказание это выглядело как чудовищная жестокость. Остальные подсудимые были приговорены к многолетнему — от 10 до 15 лет — заключению. Лишь Бодня, рвавшийся, как сказано выше, к матери, получил 5 лет. Менделевич был приговорен к 15 годам.Обсудив с ним и его родными наши дальнейшие шаги по обжалованию приговора, подавленный, я вернулся в гостиницу, и мы с коллегой начали готовиться к отъезду в Москву.Однако уехать не пришлось. В 11 часов вечера раздался телефонный звонок, и судья Ермаков предложил нам срочно приехать к нему. Я возразил: у нас на руках билеты на поезд, мы на выходе.— Билеты мы заменим, — сказал Ермаков, — не беспокойтесь. Спуститесь вниз, за вами придет машина. Когда мы, недоумевая, вошли в кабинет судьи, все адвокаты были уже там. Ермаков сказал:— Сообщаю вам следующее. Сегодня пятница. Дело ваше во вторник, то есть через три дня, будет слушаться в кассационном порядке Верховным судом. Поэтому завтра, в субботу и в воскресенье для всех вас будут работать изолятор КГБ и канцелярия суда. За эти два дня вы должны успеть изучить протокол судебного заседания, подать свои замечания на него, помочь осужденным составить их жалобы, составить и отпечатать ваши и сдать их. В воскресенье вечером дело самолетом будет отправлено в Москву, а во вторник рассмотрено Верховным судом. Вопросы есть?Вопросы были. Вся эта гонка не имела ничего общего со сроками, установленными в Уголовно-процессуальном кодексе. Впечатление было такое, что закон вообще отменен. Ко вторнику не истекал еще не только срок кассационного обжалования, но и срок подачи замечаний на протокол. Никогда ранее в советских судах не происходило что-либо подобное…— Ни объяснить, ни понять ничего не могу сам, — сказал нам Ермаков, — но таково распоряжение оттуда… И он поднял палец к потолку.Все уважительно посмотрели вверх и разошлись, пожимая плечами.В субботу и воскресенье кипела названная Ермаковым адвокатская работа. Свою жалобу на приговор я составить не успел и сообщил судье, что оставляю только предварительную, так называемую «летучку». Вечером в воскресенье мы, совершенно измотанные, смогли наконец, выехать в Москву.Едва я на другой день утром явился с вокзала домой, раздался телефонный звонок, и наш адвокатский глава Быков сказал мне:— Сеня, срочно позвони Смирнову. Он у себя и ждет твоего звонка (Л. Н. Смирнов был председателем Верховного суда России).Я в очередной раз поразился:— Сейчас восемь часов утра. Невероятно, чтобы он работал с такого часа! — Звони, — ответил Быков, — он на месте, он в семь поднял меня.Действительно, Лев Николаевич был у себя. Когда секретарь соединил нас, раздался характерный гулкий голос:— Товарищ адвокат! Я знаю, вы только что прибыли. Но я лично всю ночь читал известное вам дело. В нем нет вашей жалобы. Вместо нее лежит то, что вы называете «летуч-кой». Поэтому вам нужно приехать сюда, и к вечеру извольте представить нормальную жалобу. На утренний чай вам дается 30 минут. Все ясно?— Да, — сказал я, хотя ясно попрежнему ничего не было. И пошел ставить чайник. Потом поехал в Верховный суд и успел к концу дня написать, отпечатать и сдать свою жалобу.Назавтра, 28 декабря, мне снова пришлось преодолевать два кордона оцепления, чтобы пройти к залу, где предстояло кассационное рассмотрение нашего дела. Там уже сидел на задней скамье академик Сахаров с тремя вразброс приколотыми звездами Героя (тогда они еще не были отобраны), рядом — Елена Боннер, родные осужденных, а также молодая стройная публика, занявшая все места по службе.В коридоре мне встретился знакомый прокурор, и я спросил его, что происходит и как все это понимать. Он отвел меня в сторону и объяснил, что происходит следующее: президент США Никсон по прямому телефону позвонил Брежневу и обратился с личной просьбой — не портить американцам Рождество, заменить до Нового года смертные приговоры по делу! Брежнев, в свою очередь, попросил о том же кого надо у нас. А когда те робко заикнулись, что, дескать, до Нового года невозможно, будут нарушены законные сроки, Брежнев счел это бестактностью и д а ж е слушать не стал. Пришлось исполнять, как велено… «Так что сейчас у вас там и будет происходить замена высшей меры по Никсону, а не по УПК», — заключил мой знакомый.Я вернулся в зал. Теперь все было понятно. Вышла судебная коллегия во главе со Смирновым лично, чего сроду не было, и все произошло так, как и было предсказано: выступила защита, прокурорский генерал предложил, исходя из соображений социалистической гуманности, заменить смертную казнь Кузнецову и Дымшицу лишением свободы — по 15 лет каждому. А дальше произошло то, что за давностью лет может быть названо лишь воспоминанием об удаче, но не попыткой похвастаться. Когда после заключения прокурора Смирнов по регламенту спросил, нет ли дополнений у защиты, я попросил разрешения сказать пару слов. Смирнов метнул в меня колкий недовольный взгляд, но — разрешил.— Мы верим, — сказал я, — что высокий суд согласится с мнением прокуратуры и заменит смертную казнь. Но если этим ограничиться, то возникнет необъяснимая уравниловка в наказаниях осужденных, игравших первые роли, и остальных осужденных. Поэтому следует одновременно смягчить пропорционально наказания и всем остальным…Смирнов помолчал, подумал, потом они встали и ушли совещаться. А выйдя, объявили, что смертная казнь Кузнецову и Дымшицу замена на 15 лет заключения и почти всем прочим осужденным наказание смягчено.Отнюдь не было у меня уверенности, что это — реакция на мое дополнение. Но через несколько лет ушел на пенсию член президиума Верховного суда Гаврилин, бывший в составе судебной коллегии в тот памятный день. И как-то мой старый коллега, адвокат Мазо, сказал мне:— Мы тут с Гаврилиным на пенсии чаи распиваем, дружим, и он меня порадовал. Вот, говорит, иной раз слышишь, что адвокаты у нас бесполезны. А знаешь ли ты, в тот день Ария вовремя сказал всего ничего — и это сработало: об этом ведь никто не подумал! Сознание принесенной пользы людям, пусть малой, – что может быть отраднее для души человеческой? Дальнейшие события, связанные для меня с «самолетным делом», не были яркими. В речи, произнесенной в Ленинграде, я затронул опасную в те годы тему о приниженном положении евреев, о политическом антисемитизме как одной из причин эмиграции. Естественно, развивать эти идеи в лоб, без маскировки было равносильно профессиональному самоубийству. Поэтому все эти факторы в речи были отнесены к буржуазной Латвии, где вырос Менделевич. Я с глубокой горечью говорил об этой стране… Вуаль этого камуфляжа была достаточно прозрачна, и он, как выяснилось, не обманул заместителя министра юстиции, инкогнито присутствовавшего на процессе. Через месяц, в феврале, я был вызван в министерство, где начальник отдела адвокатуры по поручению своего шефа имел со мной конфиденциальную беседу о «странностях» моей речи. Поскольку повода для прямого обвинения не было, тем и ограничились.Находясь в колонии, Менделевич имел со мной редкую переписку. Посильную юридическую помощь я оказывал не только ему, но и ряду других осужденных по этому делу, писавших мне.Как сложилась дальнейшая судьба участников «Свадьбы», мне точно не известно. Знаю лишь, что все они были спустя долгие годы досрочно освобождены и им была предоставлена возможность покинуть пределы России, чем они и воспользовались.[b][i]Ария Семен Львович[/b] — известный российский адвокат. Знающие его люди говорят: «Если бы адвокаты делились по чинам, как военные, Ария был бы маршалом. Автор книг «Защитительные речи и жалобы» (1991) и «Мозаика. Записки адвоката. Речи» (2001). Живет в Москве.[/i][b]Прим. ред[/b].: [i]Известно, что инициатор акции Эдуард Кузнецов является сегодня главным редактором самой крупной в Израиле русскоязычной газеты «Вести»[/i].