Главное
Гид по Москве
Приметы и советы

Автор

Семен Ария
Дело о «Белой книге»
[b]На прошлой неделе не стало одного из видных советских диссидентов-правозащитников Александра Гинзбурга. Сегодня «ВМ» публикует отрывки из воспоминаний адвоката Семена Арии о судебном процессе, одним из обвиняемых на котором был Алик, как называли Гинзбурга все, кто его знал.[/b]Как известно, «диссидентские» дела начались с процесса писателей Андрея Синявского и Юлия Даниеля в 1967 году. Профессор-филолог и поэт в течение нескольких лет отводили душу, печатая за границей под псевдонимами язвительную сатиру на нашу жизнь. Книги их почти не были известны в СССР.Авторов вычислили и арестовали органы госбезопасности. Суд над ними было решено превратить в показательную гражданскую казнь, предназначенную для устрашения слишком уж что-то осмелевшей интеллигенции. Так и сделали. Звон устроили первоклассный. Советская пресса захлебывалась от возмущения.Теперь об их книгах и о содержании таковых знали почти все в стране и в мире. Злодеям-писателям дали одному 7, другому 5 лет и вписали их имена в позорную историю режима.Устрашения не получилось. Возмущение получилось. Мировая пресса клеймила расправу над литераторами. В Москве четверо молодых людей — Галансков, Гинзбург, Добровольский, Лашкова — решили выразить свое несогласие с приговором созданием «Белой книги», собрания публикаций, осуждавших неправосудную расправу. За несколько месяцев напряженной работы ими был собран и отпечатан в нескольких экземплярах объемистый сборник, убедительно свидетельствовавший: мир против позорного приговора. Один экземпляр был от имени составителей направлен в ЦК КПСС, один — в КГБ, и один — в Париж для публикации. Это был сознательный и дерзкий вызов гонителям свободы слова.Реакция не заставила себя ждать: все четверо были тут же арестованы и заключены в Лефортовскую тюрьму.Год велось следствие. Был быстро сломлен ранее уже сидевший за такие же дела Добровольский, и с его помощью создание «Белой книги» было изображено как оплаченная из-за границы идеологическая диверсия против СССР.В январе 1968 года дело было передано в суд. Процесс был открытым. Обширный зал на третьем этаже Мосгорсуда (тогда он помещался на Каланчевской улице, 43) с 8 часов утра заполнялся каменно сидевшей спецпубликой, отфильтрованной тройным кольцом оцепления. В коридорах с озабоченными лицами стояли и ходили молодые люди с прекрасной выправкой. Публика подлинная робкими стайками толпилась на улице, у подъезда. Время от времени ее фотографировали сверху: всех потом определили и уволили с работы.Я был защитником Лашковой Верочки — маленькой худой лаборантки МГУ с детскими веснушками и недетским твердым взглядом серых глаз. Гинзбурга защищал Борис Золотухин, Галанскова — Дина Каминская. Адвокатом Добровольского был Владимир Швейский.Намеренно перечисляю защитников, поскольку современные описания процесса грешат странными ошибками в этой части.Председательствовал судья Лев Миронов, оставивший о себе тяжелую память. Процесс он вел, всячески демонстрируя отсутствие каких-либо прав у подсудимых, а также острый дефицит времени у себя лично. Ни одному из подсудимых не была дана возможность связно изложить свои объяснения относительно вмененной им диверсии мысли. Миронов был груб и пренебрежителен не только с ними, но и со свидетелями. Он всячески показывал тем, от кого полностью зависел, что он им «свой». Его полуприличная манера ведения процесса, показная ненависть к подсудимым не вызывали одобрения даже у сановной публики, сидевшей впереди. Первый зам. Генерального прокурора Союза Маляров, партийные чины из ЦК кривились или опускали глаза при каждой грубости Миронова. Им остались недовольны, его повышенная услужливость не была оценена.В один из своих подходов к столу, за которым на возвышении восседал суд, кто-то из нас, защитников, тихо спросил Миронова:— Что вы так гоните?Столь же тихо он ответил:— Нам дано ограниченное время.— Кем дано?Он выразительно промолчал. Можно было догадаться, что команда такого рода была вызвана нараставшей волной протеста против комедии суда над диссидентами. С осуждением процесса выступили Ассоциации писателей Швеции, Дании, Финляндии, свой протест выразили столь крупные деятели культуры как Стравинский, Пристли, Бертран Расел, Халдор Лакснесс, резкие передовицы были опубликованы в газетах «Таймс», «Гардиан» и даже в коммунистической «Морнинг Стар». Смелые люди внутри страны обращались с коллективными петициями к Политбюро. Среди копий таких писем, направлявшихся и адвокатам, у меня сохранилось резкое обращение, подписанное Василием Аксеновым, Павлом Антокольским, Владимиром Войновичем, Фазилем Искандером, Вениамином Кавериным, Юрием Казаковым, Наумом Коржавиным, Новеллой Матвеевой, Константином Паустовским, Михаилом Рощиным и многими другими известными писателями. Эту копию прислал мне Константин Паустовский. Люди утрачивали страх.Это было тревожно и опасно. Страх надо было поддержать, возобновить. Поэтому вопреки здравому смыслу процесс, подгоняемый глухим ворчанием сверху, продолжался.В один из его дней прокурор Терехов с гордостью сообщил суду об очередном и очень своевременном успехе «органов»: в аэропорту «Шереметьево» прямо у трапа самолета был только вчера вечером арестован прилетевший из Парижа секретный агент НТС Николас Брокс-Соколов. Он был обыскан. С него был снят нательный шпионский пояс, набитый враждебными листовками о нашем процессе — для распространения в СССР, а также деньгами для финансовой поддержки подсудимых и их защиты. Брокс-Соколов раскаялся и готов показать суду об этой акции заграничных хозяев подсудимых. Его оснащение будет также представлено суду. Мы, защитники, молча смотрели на прокурора, ничего не понимая.Несмотря на свою озабоченность сроками, суд согласился выслушать нового свидетеля. Брокс-Соколов вместе с амуницией был тут же доставлен на процесс и на ломаном русском языке подтвердил все вышеизложенное, включая и свое глубокое раскаяние. На другой день все центральные газеты в Москве гневно осудили очередную диверсию врагов советского народа и их агентов в лице подсудимых.Явление Брокс-Соколова народу имело для меня свое неожиданное продолжение. Через несколько месяцев я случайно вместо заболевшего парторга попал на закрытый семинар обкома партии по идеологическим вопросам, проходивший в гостинице «Юность». В числе лекторов оказался и полковник Абрамов, начальник оперативного отдела УКГБ Москвы и области. Рассказывая избранной аудитории о нашем процессе, Абрамов, в частности, поведал:— Некоторые удивляются странной своевременности засылки Брокс-Соколова с уликами в Москву. А мы и не скрываем от вас, что его приезд был нашим оперативно-чекистским мероприятием. Здесь я могу это сказать.В перерыве Абрамов разминулся со мной в коридоре. Остановился, посмотрел вслед. Думаю, потом наводил справки, как я попал на семинар.Он мог бы, наверное, рассказать кое-что еще об одной акции: странным образом исчезли из машины возле суда приготовленные для адвокатов цветы. Больше ничего не взяли. Этой акции была даже посвящена тогда шутейная песня «Цветы для адвокатов», исполнявшаяся под гитару:[i]Вокруг суда стоит народ,Там судят ренегатов,А контра подлая несетЦветы для адвокатов…[/i]и т. д.Позже полковник вышел в генералы, стал начальником упомянутого выше Главка по борьбе с инакомыслием. А еще позже изготовитель улик оказался замом Генерального прокурора СССР, надзирал за законностью в стране.Но вернемся к финиширующему процессу.Для Бориса Золотухина его речь в защиту Гинзбурга имела драматические последствия. Тотчас после нее был объявлен краткий перерыв, и он стоял, сильно побледневший, потупив глаза. Я подошел и спросил, что с ним. Он удрученно сказал: — Меня в одном месте понесло. Я отступил от плана.Он оказался прав. Когда изложение его речи было опубликовано в одной из западных газет (источник остался для меня загадкой), его исключили из партии и из коллегии адвокатов. Наши попытки отстоять его успеха не имели. И он вернулся в адвокатуру и в партию лишь через двадцать лет… Моя защитительная речь не повлекла неприятностей. Правда, когда я после нее сидел, приходя в себя в перерыве, ко мне через пустой зал вдруг стремительно прошагал «комендант процесса» (был и такой!) полковник Циркуненко и с ходу решительно спросил:— А как ваше имя-отчество, товарищ адвокат?— А вы что, уже ордер на арест оформляете? — изумился я.Циркуненко радостно засмеялся:— Еще нет. Просто там прослушивают, аннотации составляют по речам защитников. Так просят инициалы.— Где прослушивают? Для кого аннотации?— Прослушивают у нас. А аннотации туда, — он поднял палец вверх. А я-то считал, что наши микрофоны всего лишь для внутреннего вещания! А оказалось, для внешнего…В ходе процесса Галансков и Гинзбург держались мужественно и стойко. Они получили — первый 7 (и не вышел на волю, погиб в колонии от аппендицита) и второй — 5 лет. Добровольского посадили на 2 года. Вере Лашковой дали тот самый год, который она уже отсидела в тюрьме.На следствии она частично признала себя виновной. Поэтому перед процессом мы согласовали с ней заготовку: я спрашиваю ее, сожалеет ли она о содеянном, она должна ответить — «да». И я использую это в защите. Я задал ей в процессе этот вопрос. И она, помолчав, тихо сказала: — Нет. Не сожалею.Я недооценил ее.Мы общались после ее освобождения. Я пытался помогать ей, когда «органы» выселяли ее из Москвы. Она живет в Твери и работает шофером тяжелого грузовика: характер помогает.
Общество
Самолетное дело
[b]Всех взяли при посадке у трапа. Задержание безоружной группы производилось с применением войсковых частей и собак-овчарок Было решего захватить самолет АН-2 местной линии, все до единого места в котором должны быть куплены участниками побега. Операция именовалась «Свадьба» Кузнецов и Дымшиц были приговорены к смертной казни. Остальные подсудимые были приговорены к многолетнему — от 10 до 15 лет — заключению.[/b]В декабре 1970 года состоялся судебный процесс, вошедший в анналы правосудия как «Ленинградское самолетное дело». Оно привлекло внимание мировой общественности и широко освещалось в зарубежной прессе. С заявлениями о нем выступили премьер-министры Израиля и Великобритании.Мне довелось быть одним из адвокатов по этому делу — защищать в нем Иосифа Менделевича. В те годы я принадлежал к небольшому кругу российских адвокатов, принимавших на себя защиту по делам диссидентов, противников режима и был достаточно известен в этом качестве. Среди проведенных мною было и дело рижского студента Ильи Рипса, пытавшегося самосожжением на центральной площади в Риге, на постаменте известного памятника Свободы выразить протест против ввода советских войск в Чехословакию. Рижанин — отец Менделевича — по этой причине, возможно, и обратился ко мне с просьбой взять на себя защиту сына.Я выехал в Ленинград и ознакомился с делом. Обстоятельства его вкратце сводились к следующему.Группа евреев, жителей Риги и Ленинграда, одержимых желанием уехать из СССР в Израиль и потерявших надежду получить разрешение на выезд у советских властей, замыслила совершить для этой цели захват пассажирского самолета. Инициатором этой отчаянной акции был Эдуард Кузнецов. Вместе с ним организацией побега занимался М. Дымшиц, уволенный по национальному признаку военный летчик, бесплодно по той же причине в течение нескольких лет пытавшийся найти работу по профессии. Религиозным лидером группы и составителем «Обращения» к западной общественности с объяснением причин и мотивов акции являлся И. Менделевич. В группу входили всего 16 человек, в том числе и несколько русских.Первоначально обсуждался план захвата большого пассажирского лайнера. Однако смущала возможная негативная реакция мирового сообщества на опасность, которой подвергались бы при этом пассажиры самолета. Поэтому руководители группы по туристическим каналам запросили у близких к правительству Израиля кругах мнение по этому поводу. Ответ последовал быстрый и резко отрицательный.Тогда Кузнецов и его группа остановились на плане захвата малого самолета АН-2 местной линии, все до единого места в котором должны были быть куплены и заняты участниками побега. Операция поэтому условно именовалась «Свадьба».Она планировалась в расчете на минимальное насилие над экипажем. После вылета из Ленинграда и посадки самолета в районном городке Приозерске экипаж (два пилота) должен был быть силой или с применением резиновой дубинки отстранен от штурвала, связан и выгружен на безлюдное поле аэродрома. Во избежание простуды летчики оставили лежать в спальных мешках, которые входили поэтому в оснащение группы. После этого управление самолетом принимал на себя Дымшиц. Самолет взлетал, пересекал на малой высоте близкую в этих местах границу и направлялся в Швецию. Весь риск, таким образом, ложился только на участников группы.Впоследствии советская печать («Правда» и «Известия» от 1.01.71 г.), а также ТАСС приписывали участникам «Свадьбы» намерение убить пилотов. При этом пренебрегли даже тем, что умысел такого рода не вменялся обвиняемым, что, естественно, не преминуло бы сделать следствие. Лидер компартии США Гэсс Холл сообщал в журнале «Новое время», что участники группы являлись агентами ЦРУ и действовали по плану последнего.Как лицо, знакомое с материалами дела, свидетельствую, что и то, и другое — вымысел, цель которого в пояснениях не нуждается.Думается, что операция «Свадьба» изначально была обречена на провал. Степень ее конспиративности напоминала одесский анекдот о шпионе, «который живет этажом выше». Насколько я помню, в деле были сведения о том, что подбор желающих производился в Риге путем опроса публики на бульваре… В Ленинграде дети улетавших прощались с одноклассниками в школе. Разоблачение было почти неминуемо. Но исступленное желание бежать овладело всеми настолько, что даже при ничтожных шансах на успех подготовка захвата продолжалась. Даже после того как уже 15 июня по пути в аэропорт в электричке была замечена явная слежка… Всех взяли при посадке у трапа. Чекисты обставили все, как впечатляющий спектакль. Задержание безоружной группы производилось с применением войсковых частей и собаковчарок.Следственными органами участники «Свадьбы» обвинялись в покушении на измену Родине (попытка побега из нее), попытке особо крупного хищения государственного имущества (угон самолета) и в антисоветской агитации («Обращение» с протестом против политического антисемитизма).Изучив дело, я пришел к выводу, что в нем нет, в первую очередь, признаков наиболее тяжкого из обвинений — измены Родине.Обвинение это было абсурдным не только из-за отсутствия указанных в законе признаков этого состава, но и потому, что у Менделевича, например, измена усматривалась в самом намерении покинуть Россию. Между тем, он дважды с 1968 г. обращался к властям с заявлением о разрешении на выезд, то есть — по логике обвинения — дважды официально уведомлял Родину о намерении изменить ей.Не было и состава хищения, так как самолет не собирались присваивать.Перед процессом все защитники были собраны, и председатель Ленинградской коллегии адвокатов Соколов сообщил нам о рекомендации «директивных органов» не оспаривать обвинение в измене. Поскольку клиенты наши виновными в измене себя не признавали, рекомендация эта была равносильна предложению о предательстве интересов подзащитных.Оба московских адвоката (Ю. Сарри и я) пренебрегли поэтому рекомендацией ленинградского начальства и занимали в процессе пристойную позицию. Местные же коллеги были вынуждены подчиниться. Один из них, защитник обвиняемого Бодни, до такой степени проникся спущенной установкой, что даже после отказа прокурора в процессе от обвинения его клиента в изменнических намерениях (Бодня пытался выехать к матери) растерянно вопрошал нас, как ему теперь быть, можно ли соглашаться с прокурором или возражать ему и признавать измену… Не осмелюсь осуждать их, у них были семьи…Процесс продолжался с 15 по 24 декабря 1970 года. Он происходил в старинном особняке на Фонтанке, где размещался Ленинградский городской суд. Первый заслон милицейского оцепления был расположен в ста метрах от здания, второй и третий — внутри него. Пускали по особым пропускам, выдававшимся райкомами партии.Огромный зал суда, мрачный и плохо освещенный, был заполнен тщательно отобранной публикой.Безмолвно и отчужденно сидели родные подсудимых. Их сумки и портфели были проверены на предмет наличия звукозаписывающих приборов. Несмотря на это, весь процесс был ими записан на пленку, и фрагменты его позже передавались радиостанцией Иерусалима.Состав суда возглавлял лично председатель городского суда Ермаков. Обвинение поддерживал прокурор города, плохо знавший дело, и его помощница Катукова, дело знавшая досконально. Судья Ермаков, по отзывам человек порядочный и спокойный, в процессе вел себя пассивно, не вмешивался в допросы и, видимо, тяготился своей ролью в спектакле, сценарий и исход которого были определены не в этих стенах и даже не в Ленинграде. Прокурор любовался собой.Мужественно держались подсудимые, и это производило впечатление даже на такую специфическую аудиторию: дыхания ненависти из зала не ощущалось.У меня не сохранились записи хода процесса, почти все они — как это тогда было принято по спецделам — отбирались у защитников и оставлялись в секретной части суда. Поэтому лишь по памяти могу воспроизвести несколько запомнившихся сцен.Запомнился допрос жены Дымшица, русской женщины, с двумя детьми последовавшей за мужем. В ее показаниях на следствии прокурор обнаружил место, где она, якобы, сетовала на жесткий, деспотичный характер мужа в семье. Прокурор попытался извлечь из этого нечто полезное для обвинения и потому спросил у нее, как она может охарактеризовать отношение мужа к ней и детям. И женщина поняла смысл и цель вопроса. Она тихо ответила:— Я прожила с моим мужем почти двадцать лет. И все эти годы была с ним настолько счастлива, что знала — это добром не кончится…После ее ответа мне захотелось встать перед нею и низко поклониться.При допросе пилота, подлежавшего «выгрузке» в Приозерске, прокурор, подумав, спросил его:— Скажите, свидетель, вам понравилось бы, если бы вас ударили резиновой дубинкой по голове?Пилот оторопело воззрился на прокурора, затем сказал:— А вам? Все удовлетворенно заерзали.Прокурор сказал, что вопросов больше не имеет.24 декабря был оглашен приговор. Кузнецов и Дымшиц были приговорены к смертной казни.Применительно к особым обстоятельствам дела — полному отсутствию каких-либо последствий, гуманной продуманности неосуществленного насилия над пилотами и т. д. — наказание это выглядело как чудовищная жестокость. Остальные подсудимые были приговорены к многолетнему — от 10 до 15 лет — заключению. Лишь Бодня, рвавшийся, как сказано выше, к матери, получил 5 лет. Менделевич был приговорен к 15 годам.Обсудив с ним и его родными наши дальнейшие шаги по обжалованию приговора, подавленный, я вернулся в гостиницу, и мы с коллегой начали готовиться к отъезду в Москву.Однако уехать не пришлось. В 11 часов вечера раздался телефонный звонок, и судья Ермаков предложил нам срочно приехать к нему. Я возразил: у нас на руках билеты на поезд, мы на выходе.— Билеты мы заменим, — сказал Ермаков, — не беспокойтесь. Спуститесь вниз, за вами придет машина. Когда мы, недоумевая, вошли в кабинет судьи, все адвокаты были уже там. Ермаков сказал:— Сообщаю вам следующее. Сегодня пятница. Дело ваше во вторник, то есть через три дня, будет слушаться в кассационном порядке Верховным судом. Поэтому завтра, в субботу и в воскресенье для всех вас будут работать изолятор КГБ и канцелярия суда. За эти два дня вы должны успеть изучить протокол судебного заседания, подать свои замечания на него, помочь осужденным составить их жалобы, составить и отпечатать ваши и сдать их. В воскресенье вечером дело самолетом будет отправлено в Москву, а во вторник рассмотрено Верховным судом. Вопросы есть?Вопросы были. Вся эта гонка не имела ничего общего со сроками, установленными в Уголовно-процессуальном кодексе. Впечатление было такое, что закон вообще отменен. Ко вторнику не истекал еще не только срок кассационного обжалования, но и срок подачи замечаний на протокол. Никогда ранее в советских судах не происходило что-либо подобное…— Ни объяснить, ни понять ничего не могу сам, — сказал нам Ермаков, — но таково распоряжение оттуда… И он поднял палец к потолку.Все уважительно посмотрели вверх и разошлись, пожимая плечами.В субботу и воскресенье кипела названная Ермаковым адвокатская работа. Свою жалобу на приговор я составить не успел и сообщил судье, что оставляю только предварительную, так называемую «летучку». Вечером в воскресенье мы, совершенно измотанные, смогли наконец, выехать в Москву.Едва я на другой день утром явился с вокзала домой, раздался телефонный звонок, и наш адвокатский глава Быков сказал мне:— Сеня, срочно позвони Смирнову. Он у себя и ждет твоего звонка (Л. Н. Смирнов был председателем Верховного суда России).Я в очередной раз поразился:— Сейчас восемь часов утра. Невероятно, чтобы он работал с такого часа! — Звони, — ответил Быков, — он на месте, он в семь поднял меня.Действительно, Лев Николаевич был у себя. Когда секретарь соединил нас, раздался характерный гулкий голос:— Товарищ адвокат! Я знаю, вы только что прибыли. Но я лично всю ночь читал известное вам дело. В нем нет вашей жалобы. Вместо нее лежит то, что вы называете «летуч-кой». Поэтому вам нужно приехать сюда, и к вечеру извольте представить нормальную жалобу. На утренний чай вам дается 30 минут. Все ясно?— Да, — сказал я, хотя ясно попрежнему ничего не было. И пошел ставить чайник. Потом поехал в Верховный суд и успел к концу дня написать, отпечатать и сдать свою жалобу.Назавтра, 28 декабря, мне снова пришлось преодолевать два кордона оцепления, чтобы пройти к залу, где предстояло кассационное рассмотрение нашего дела. Там уже сидел на задней скамье академик Сахаров с тремя вразброс приколотыми звездами Героя (тогда они еще не были отобраны), рядом — Елена Боннер, родные осужденных, а также молодая стройная публика, занявшая все места по службе.В коридоре мне встретился знакомый прокурор, и я спросил его, что происходит и как все это понимать. Он отвел меня в сторону и объяснил, что происходит следующее: президент США Никсон по прямому телефону позвонил Брежневу и обратился с личной просьбой — не портить американцам Рождество, заменить до Нового года смертные приговоры по делу! Брежнев, в свою очередь, попросил о том же кого надо у нас. А когда те робко заикнулись, что, дескать, до Нового года невозможно, будут нарушены законные сроки, Брежнев счел это бестактностью и д а ж е слушать не стал. Пришлось исполнять, как велено… «Так что сейчас у вас там и будет происходить замена высшей меры по Никсону, а не по УПК», — заключил мой знакомый.Я вернулся в зал. Теперь все было понятно. Вышла судебная коллегия во главе со Смирновым лично, чего сроду не было, и все произошло так, как и было предсказано: выступила защита, прокурорский генерал предложил, исходя из соображений социалистической гуманности, заменить смертную казнь Кузнецову и Дымшицу лишением свободы — по 15 лет каждому. А дальше произошло то, что за давностью лет может быть названо лишь воспоминанием об удаче, но не попыткой похвастаться. Когда после заключения прокурора Смирнов по регламенту спросил, нет ли дополнений у защиты, я попросил разрешения сказать пару слов. Смирнов метнул в меня колкий недовольный взгляд, но — разрешил.— Мы верим, — сказал я, — что высокий суд согласится с мнением прокуратуры и заменит смертную казнь. Но если этим ограничиться, то возникнет необъяснимая уравниловка в наказаниях осужденных, игравших первые роли, и остальных осужденных. Поэтому следует одновременно смягчить пропорционально наказания и всем остальным…Смирнов помолчал, подумал, потом они встали и ушли совещаться. А выйдя, объявили, что смертная казнь Кузнецову и Дымшицу замена на 15 лет заключения и почти всем прочим осужденным наказание смягчено.Отнюдь не было у меня уверенности, что это — реакция на мое дополнение. Но через несколько лет ушел на пенсию член президиума Верховного суда Гаврилин, бывший в составе судебной коллегии в тот памятный день. И как-то мой старый коллега, адвокат Мазо, сказал мне:— Мы тут с Гаврилиным на пенсии чаи распиваем, дружим, и он меня порадовал. Вот, говорит, иной раз слышишь, что адвокаты у нас бесполезны. А знаешь ли ты, в тот день Ария вовремя сказал всего ничего — и это сработало: об этом ведь никто не подумал! Сознание принесенной пользы людям, пусть малой, – что может быть отраднее для души человеческой? Дальнейшие события, связанные для меня с «самолетным делом», не были яркими. В речи, произнесенной в Ленинграде, я затронул опасную в те годы тему о приниженном положении евреев, о политическом антисемитизме как одной из причин эмиграции. Естественно, развивать эти идеи в лоб, без маскировки было равносильно профессиональному самоубийству. Поэтому все эти факторы в речи были отнесены к буржуазной Латвии, где вырос Менделевич. Я с глубокой горечью говорил об этой стране… Вуаль этого камуфляжа была достаточно прозрачна, и он, как выяснилось, не обманул заместителя министра юстиции, инкогнито присутствовавшего на процессе. Через месяц, в феврале, я был вызван в министерство, где начальник отдела адвокатуры по поручению своего шефа имел со мной конфиденциальную беседу о «странностях» моей речи. Поскольку повода для прямого обвинения не было, тем и ограничились.Находясь в колонии, Менделевич имел со мной редкую переписку. Посильную юридическую помощь я оказывал не только ему, но и ряду других осужденных по этому делу, писавших мне.Как сложилась дальнейшая судьба участников «Свадьбы», мне точно не известно. Знаю лишь, что все они были спустя долгие годы досрочно освобождены и им была предоставлена возможность покинуть пределы России, чем они и воспользовались.[b][i]Ария Семен Львович[/b] — известный российский адвокат. Знающие его люди говорят: «Если бы адвокаты делились по чинам, как военные, Ария был бы маршалом. Автор книг «Защитительные речи и жалобы» (1991) и «Мозаика. Записки адвоката. Речи» (2001). Живет в Москве.[/i][b]Прим. ред[/b].: [i]Известно, что инициатор акции Эдуард Кузнецов является сегодня главным редактором самой крупной в Израиле русскоязычной газеты «Вести»[/i].
Общество
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Александр Лосото
Александр Лосото

Болейте не чаще трех раз за полгода

Александра Ерошенко
Александра Ерошенко

Сельская идиллия для молодежи

Митрополит Калужский и Боровский Климент 
Митрополит Калужский и Боровский Климент 

О пище для души

Сергей Лесков 
Сергей Лесков 

Калашников — его автомат и его душа

Все мнения
О проекте
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.