Владимир Дашкевич: Музыка – это не искусство

[i]Владимир Дашкевич – востребованный композитор. Не успели состояться две театральные премьеры с его музыкой – «Пир во время чумы» и «Мертвые души», – как уже готовится к выходу экранизация пьесы Островского «Волки и овцы». Владимира Дашкевича к работе над этой картиной пригласил по старой памяти режиссер Игорь Масленников, создатель «Приключений Шерлока Холмса и доктора Ватсона». Между громкими премьерами корреспонденту «ВМ» удалось встретиться с крайне занятым композитором и поговорить с ним о поп-музыке, академическом монополизме и тюремном заключении Вагнера.[/i][b]– Владимир Сергеевич, вы часто говорите о том, что композитор должен быть максимально понятным для слушателя. Музыку все-таки лучше называть языком, а не отдельным видом искусства?[/b]– Ну, это моя тема! Как раз об этом я давно начал говорить. Я считаю, что музыка – конечно, язык, ключ к пониманию между людьми. Это не искусство. То есть на определенном этапе человеческого существования музыка стала искусством, но изначально это был язык, причем почти в буквальном смысле. Человек говорит 40 тысяч лет, а поет и интонирует – больше двух миллионов.[b]– Правда, иногда глядя на звезд современной классической музыки, часто чувствуешь себя далеким не только от Баха, но и от балалайки. Здесь какая-то проблема с универсальным языком.[/b]– Понимаете, глупо считать, что главная фигура в литературе – это исполнитель. Он ничего не решает. Кто-то хуже играет, кто-то лучше, ну и что? Исполнитель же ничего не создает. Уже давно в прочтении музыкальных текстов никто не делал открытий. В лучшем случае на очень хорошем уровне они читают то, что кто-то когда-то написал. Существует множество блестящих исполнителей, но они только транслируют информацию, а музыка этим не исчерпывается.[b]– Я-то имел в виду тех, кто, как мне кажется, имеет вид абсолютных монополистов на все, что связано с музыкой.[/b]– Ну, у нас вообще страна монополистов. Например, можно твердо сказать, что ни Паганини, ни Рахманинов, ни Лист никогда не играли по нотам. В известном смысле они вообще не знали, что это такое. Мы же не можем представить себе Смоктуновского в роли Гамлета, который произносит монолог «Быть или не быть?» по бумажке. А наши исполнители, даже такие маститые, как, например, Гидон Кремер, постоянно читают с листа. Это вообще не исполнение. Это такое же исполнение, как пение под фонограмму.[b]– Да вы что![/b]– Да, конечно! Если бы они пришли к тем профессорам, у которых учились, с невыученной партитурой, их бы просто спустили с лестницы! Вот Ойстрах играл сложнейшую музыку – Прокофьева, Шостаковича, – играл только наизусть. И ни он, ни многие другие потрясающие музыканты не производили впечатление каких-то обитателей Олимпа. А большинство современных музыкантов не хотят играть наизусть. Ну возьми, если ты такой великий, потрать на репетицию лишний часик-другой! Тогда будет видно, сколько за твоей игрой стоит труда. Так что вопрос о монополизме очень больной, тем более когда он касается не совсем добросовестных людей.[b]– Но в классической музыке недобросовестных людей все же меньше, чем, например, в популярной?[/b]– Я не очень слежу за попсой. Это все равно что следить за секундной стрелкой на часах. Представьте, что дикарь нашел часы. Следить он, конечно, будет только за секундной стрелкой, думая, что ее перемещения что-то значат. Но они же не значат ничего! А в случае с российской попсой этот убитый рейтингом дикарь вообще следит за часами, которые стоят. Да даже если бы они шли, у него бы не хватило времени понять, что минутная стрелка тоже двигается, я уж не говорю о часовой.[b]– Как вы думаете, тот простой, который наблюдается сейчас в российской поп-музыке, связан со спецификой этого жанра или вообще с ситуацией в стране?[/b]– Это сложный вопрос. Я думаю, со спецификой жанра. Мне кажется, что музыка или вообще искусство в какой-то момент дошло то того уровня, когда просто выражать себя стало опасно. Погиб Есенин, Маяковский, Цветаева – скорее всего, они просто не выдержали того напряжения, которое нарастает вокруг любого художника. И появилось «бегство в авангард», как я это называю. То есть вместо того, чтобы расшифровывать людям ту информацию, которой обладает художник, он ее каким-то образом перекодирует. «Бегство в авангард» стало на какое-то время основной моделью искусства, причем не всегда за сложными формами действительно что-то скрывалось. А в ответ на это появилась попса – примитивное музыкальное направление, начисто лишенное всякой мысли. Скажем, если авангард – это искусство, лишенное языка, то попса – это язык, лишенный искусства. Но если авангард имеет своего потребителя и развивает его, то с легкими жанрами проблема.[b]– Однако в одном из интервью вы положительно отзывались, например, о Ленноне.[/b]– Ну, гениальные люди появляются во всех областях, и мы не можем это контролировать. Леннон, Боб Дилан, Окуджава – я считаю их гениальными музыкантами, несмотря на то, что к классической музыке они не имели отношения. Более того, я считаю, что настоящий профессионал должен не только обращать внимание на все новое, но и учиться этому. Для того чтобы его поняли, надо смотреть вокруг, на жизнь, на быт. Ведь через бытовой язык рождается множество сложных жанров. Например, вся музыка Чайковского взята из быта. Он до того изумительно обращался с окружающей действительностью, что быт преображался в его музыке.Мы вообще привыкли думать, что искусство – это штука не от мира сего, а композиторы – это такие люди, которые пишут нотки и ничего больше не понимают. А это совсем не так. Вот Вагнер, например, сидел в тюрьме![b]– За что?[/b]– Ну, суть не в этом, главное, что сидел. А Бах вообще дрался на дуэли. Так что я еще раз говорю – композитор должен смотреть вокруг, понимать, что происходит. Тогда и он не останется непонятым.