В «санаторий» на 15 суток

[b]Прочитала в «Вечерке» от 17 ноября 2005 года воспоминания москвички Татьяны Великановой. Большое внимание уделено там дворнику Ивану Дмитриевичу Бородкину. И я подумала: расскажу и я о нашем дворнике дядя Мише, хорошем человеке.[/b]Вот только отчества его и фамилии я никогда не знала, дядя Миша, и все. Усатый он был, в очках и всегда нарядный: фуражка с большим козырьком черная, фартук белый, сапоги высокие, блестят! Как начнет махать метлой, ни пылинки не оставит! Весной и летом он выходил из подвала с длинным шлангом – двор и улицу поливать. И сразу налетали мальчишки. Прыгали, под самую струю лезли и орали нараспев: «Дядя Миша, обо-лей, ты водички не жалей! Дядя Миша, оболей, ты водички не жалей!» А он делал свое дело и на них – ноль внимания.Дядя Миша и при царе был дворником. Жил он тогда в Арсентьевском переулке недалеко от завода Михельсона (нынешний завод Ильича) в деревянном домике. Был у него там сарай, в нем держал он кур, козу Розку и корову. Вот только как звали ту корову, я забыла.Когда в 1938 году построили наш дом, дядю Мишу переселили сюда, хоть и в подвал, но зато с паровым отоплением, с водопроводом. Звонок к нему был прямо на улице, в углу двери. Мальчишки нередко баловались, нажмут на кнопку и убегут. Дядя Миша в дверь выглянет: «Вот я вас, фулюганье!» Жил он один, старуха его (так он называл жену) померла от разрыва сердца, по-современному, значит, от инфаркта. Сын Василий служил далеко, на китайской границе, отца навещал редко. Зато когда приезжал, два или три дня из подвала неслись песни. Очень гордился им дядя Миша: «Сам я малограмотный, а Васька мой в люди вышел, на командира Красной армии выучился!..»Любил дядя Миша старую Москву вспоминать: где какая лавка была, кто чем торговал и почем. По субботам в баню ходил со своим тазиком и веником березовым. Помню, как до войны в теплые дни по вечерам собирались во дворе старики за грубо сколоченным деревянным столом, выносили из дома самовар, чай пили с сахаром вприкуску, с пряниками. Ребятишек, кто оказывался поближе, дядя Миша угощал ирисками, доставал их прямо из кармана. Чай отхлебывал из блюдечка, долго дул на него, даже усы шевелились. Добрый был дядя Миша, спокойный, но не дай бог мотоциклу с грохотом по двору промчаться! Редко, правда, это бывало, но мотоциклы дядя Миша почему-то ненавидел. Сразу за свисток хватался (а тогда всем дворникам их выдавали), кричал: «Вот я тебя сейчас!» Интересно было у нас во дворе, многое вспоминается. Вот, к примеру, такой случай. Выходит соседка с ведром, полным мусора, и просит дядю Мишу: «Покарауль, а я за хлебом схожу, неохота два раза наверх подниматься»(лифта у нас не было). Я в этот момент мелом «классики» чертила на асфальте и очень удивилась: «Тетя Нюра, – говорю. – Ну кто же украдет ваш мусор?» А она почему-то рассердилась: «На мусор-то наплевать! А ведро давнишнее, я с ним в царское время в деревне за водой на колодец ходила!» Могла ли я подумать, что пройдет много лет, и тети-Нюрино мусорное ведро станет «раритетом»? Когда война началась, дядя Миша сделался кем-то вроде дворового главнокомандующего. Если у кого-нибудь светомаскировка на окнах казалась ему недостаточно надежной, он сразу вытаскивал свой свисток, да так со свистом и поднимался в «несознательную» квартиру. Во время воздушных тревог дежурил на крыше, хотя никто его туда не посылал – возраст уже не тот.А подвал его был просто забит металлоломом. Нам, детям, очень хотелось хоть чем-нибудь помогать фронту. И тащили мы со всей округи дырявые кастрюли, обрывки проволоки, старые замки, ключи, всякие железяки… Лазили по свалкам, по помойкам: и в Конном переулке, и в Сиротском, и в Арсентьевском, и на Городской улице, и на Дровяной площади… всем этим хламом завалили узкий коридорчик так, что дядя Миша и в комнатушку-то свою не всегда пройти мог.Осенью и зимой 41-го фронт приблизился в Москве, голодно стало, холодно. Дядя Миша, укутавшись во все, что у него было, одиноко сидел в своем подвале. Слабел, слабел с каждым днем. И умер. Царство ему небесное.В послевоенное время (а оно тоже ушло в историю) разные были у нас дворники, только совсем не такие, как дядя Миша. Времена меняются, а вместе с ними меняются и дворники. В 1950-х эту должность в нашем дворе занимала Галька, особа довольно колоритная. Откуда она явилась – не знаю, но рассказывали, что в домоуправление пришла она так: в одной руке метла, в другой – большой фанерный чемодан с висячим замком и ордер на жилплощадь – комнатку около самого чердака, бывшее служебное помещение. Молодая, веселая деревенская толстушка. Работала Галька играючи, песни напевала, со всеми жильцами здоровалась, пошутить любила да и водочку тоже любила. Если кто-нибудь заболеет (или, как тогда говорили, «забюллетенит»), Галька тут как тут: и комнату приберет, и в магазин сбегает, и поесть приготовит. И все это за четвертинку или даже за «мерзавчик» – так называли крошечную стограммовую бутылочку водки.Как сейчас помню, выхожу и вижу: собрались около подъезда соседки и Гальку эту то ли ругают, то ли жалеют. «Дура, на 15 суток угодила, легко ли ей там будет? А все вино проклятое!» А случилось вот что. Утром подметала Галька двор, мимо шел милиционер и, видно, что-то ему не понравилось. Он сделал ей замечание, а она обругала его словами разными, сами понимаете, какими. Милиционер этого не потерпел, отвел ее в отделение, составил протокол, и дали Гальке 15 суток! Миновали две недели. Возвращаюсь под вечер домой, вижу: стоит Галька. Румяная, загорелая, вокруг нее молодые мамы с колясками. «Ой, девки, до чего ж хорошо было! – взахлеб рассказывает она. – Постелю чистую выдали, жратву давали три раза в день, и все за так! Убирались мы в Парке Горького. Дорожки мели, листья старые жгли. К 1 мая, к открытию, парк готовили. Целый день, с утра до ночи, на воздухе, а погода-то какая! Я как все равно что в доме отдыха или в санатории каком побывала!..» Вот такие у нас были дворники.