Ксения Ларина: Нас соединил Горбачев

[i]Ларину мучают сны. Груша была спелая, даже на вид — вкусная. Ксюша укусила, не заметив пчелы, припавшей к сочащейся мякоти, а та, не будь дура, ужалила аккурат в язык. Кто испытал, не даст соврать — боль адская. И слова не скажешь… Видимо, из этого воспоминания детства рождается сон ведущей радиостанции «Эхо Москвы» [b]Ксении Лариной[/b].Пчела жалит, наутро к микрофону, а ты безъязыкая.Бывает и хуже, просто кошмар: вываливается челюсть, боли нет — только холодный ужас: а как же эфир? [/i][b]— Ксения, как у вас с комплексами? [/b]— Как у многих. Кое-какие еще со школы остались. До дрожи в коленках боялась выходить к доске. У меня был жуткий страх перед одноклассниками. Может, и в театральный пошла, чтобы избавиться от этого страха. Помню, учительница говорила родителям: «Ксюша девочка хорошая, способная, но не умеет защищать свою точку зрения». А я всю защиту вела про себя.[b]— А что сейчас? Борьба или компромиссы? [/b]— Уступаю, когда устаю. Потом, конечно, ругаю себя. До самобичевания доходит: и некрасивая ты, и бездарная, умеешь только языком молоть, так это не профессия. Ко всему прочему — взбалмошная.[b]— Мне говорили, что с вами нелегко...[/b]— А в чем-то и легко. Я хоть и вспыльчивая, но отходчивая.[b]— Наверняка кто-то убеждает: «Ты у нас самая талантливая, самая умная, самая красивая». Верите? [/b]— Хочется верить. Такие слова приятно слышать. Я ведь в прошлом актриса, причем из тех, кого надо хвалить, тогда крылья вырастают. А разругают — все валится из рук, запала нет, полета. Так что хвалите меня, хвалите! [b]— А заразы, известной как «звездная болезнь», не страшитесь? [/b]— Я серьезно отношусь к тому, что делаю, и это надежнейшее из противоядий.[b]— Критику, значит, не принимаете… [/b]— Почему? Но она должна быть конструктивной и желательно конфиденциальной.[b]— Слушатели «Эха Москвы» ваши пожелания вряд ли учитывают.[/b]— У меня есть своя аудитория. Кто-то благодарит, а кто-то шлет на редакционный пейджер признания: «Ненавижу тебя! Ты ужасная и вульгарная! Как ты мерзко смеешься, как гаденько хихикаешь».[b]— Многие в принципе не любят вашу радиостанцию.[/b]— «Эхо Москвы» их раздражает, но при этом они слушают с утра до вечера, нервничая и переживая, культивируя и оберегая свою ненависть. Это любовь через ненависть, зависимость.[b]— В таком случае ваша программа на RenTV «Третий лишний» еще опаснее. Во время радиоэфира вас не видят… [/b]— Меня все это не очень заботит. Думать о том, что миллионы людей приникли к приемникам или экранам и… внимают, нет, тогда ничего не удастся сделать. Все внимание — собеседнику, только ему, он мне интересен, я изначально люблю его и многого от него жду.[b]— А если надежды не оправдываются? Если возникает неприязнь? [/b]— Бывает, тебе говорят: «Добрый вечер», а в ответ так и тянет сказать: «До свидания!», потому что — пустышка. Но есть профессиональные обязательства, приходится менять тактику, уходить на другой уровень разговора — меньше эмоций, больше информации.[b]— Часто возникает желание высказать собственную точку зрения, без оглядки на установки и правила радиовещания? [/b]— Что касается культурной жизни, там личностная оценка допустима. А вот в политике… Так хочется порой выдать, что думаешь! Говорят, средства массовой информации обманывают людей. Но ведь и нас обманывают, оболванивают, мы вовсе не истина в последней инстанции. Мы — посредники. Есть, правда, политические комментаторы, но это особый жанр, где человек высказывается с позиции своих пристрастий и неприятий. Диалоги — это совсем другое. Пусть человек говорит, а ты изволь дать ему возможность сделать это максимально открыто и ясно. Так что наши реплики — не комментарий, а эмоциональный отклик, и в нем ведущий проявляет свою индивидуальность, свое отношение к миру.[b]— Не записываете свои впечатления? [/b]— Нет, а надо бы. Ведь какие эфиры были! Несколько раз я встречалась с Галиной Васильевной Старовойтовой, это был удивительный человек. А ныне покойный Эрнест Аметистов из Конституционного суда? Мужчина умнейший, ироничный, красивый, истинное удовольствие было с ним общаться. Я вела передачи с Лайзой Минелли, Анни Жирардо, и они называли меня запросто, Ксения! Или такое событие: на радиостанцию приехал Роберт Де Ниро, за которым журналисты охотятся, на интервью к которому записываются за годы. Когда закончились 20 минут радиоэфира, я подумала: «Все, венец всему, мечтать не о чем». Потом эйфория прошла… [b]— Вы встречались с сотнями, тысячами людей. Случается, что невмоготу от этих встреч? [/b]— Это что-то вроде профессиональной болезни с неожиданными обострениями. Иногда люди так надоедают, сил нет. Я человек не публичный, хотя работа обязывает, но слишком долго находиться среди людей не могу, мне становится плохо.[b]— Где переводите дух? [/b]— Дома. Это другой мир, это убежище, это заграница.[b]— Отдельно взятое территориальное образование в пределах Садового кольца? [/b]— Муж, сын, друзья, родители, все это — дом. И советские фильмы 60-х годов, и «Мастер и Маргарита» Булгакова, и его же «Театральный роман», и стихи Цветаевой, Волошина, Гумилева. И танцы. Дома я даю себе волю. Снять скрытой камерой, показать — скажут: «Да она сумасшедшая!».[b]— А СМИ в дом допускаете? [/b]— Мы же маньяки! С утра все включается. Ребенок сидит и смотрит новости — и Ельцина знает, и Чубайса, в четыре-то года! [b]— В вашем детстве были другие приоритеты.[/b]— Мне было столько же лет, когда мы с бабушкой (она была актрисой, царствие ей небесное, работала в Малом театре) пошли в кинотеатр «Колизей» на «Сказку о царе Салтане». И я влюбилась в князя Гвидона, в Олега Видова. Другое поколение, другие интересы… Нет, вы представляете, я помню «Колизей»! Я ведь коренная москвичка, это национальность моя, образ жизни, мировоззрение. Родилась в Старосадском переулке в коммунальной квартире. Мама работала во Внешторге, папа служил военным переводчиком. Потом мы семьей поехали в Алжир, там я жила до восьми лет. Училась в школе, ходила в драмкружок, мама руководила им, поэтому мне доставалось больше всех. Танцевала «Во поле березка стояла». Как-то папа увидел «березку» в моем исполнении и попросил: «Ксюша, дай честное слово, что никогда в жизни больше не будешь танцевать». Я сказала: «Да, папа, я обещаю». И не сдержала обещания, стала актрисой самого танцующего театра — «Сатирикона».[b]— Это уже после ГИТИСа? [/b]— Да, ГИТИС я окончила с красным дипломом, хотя поступила со второй попытки. Это, скажу я вам, была школа. С нами работали замечательные мастера — Ирина Ильинична Судакова и Лидия Михайловна Князева. Преподавали Борис Морозов, ныне главный режиссер Театра Российской армии, и Валерий Белякович, у которого свой театр «На Юго-Западе». Из звезд нашего курса назову двоих — Диму Певцова, он всем известен, и Колю Добрынина, который работает у Виктюка.[b]— А как вас занесло в Театр миниатюр? [/b]— Были удачные показы в Театре Моссовета, в Театре имени Станиславского, но там нужно было ждать, и я выбрала беспроигрышный вариант, потому что в Театре миниатюр как раз набирали труппу.Судьба подарила мне счастье знать Аркадия Исааковича Райкина. Удивительный человек, о нем через сто лет будут говорить, как сейчас говорят о Пушкине. Я не была занята в его спектаклях, но радость общения, просто существования рядом — это уже много! [b]— А потом… [/b]— …потом не стало работы. Танцевать я устала, старые спектакли сходили. Я была в штате, но приходила в театр два раза в месяц — за зарплатой. Это было ужасно, унизительно, хуже не придумаешь. Так и Костя Райкин говорил: «Самое страшное, когда меня не надо, а я есть». Мне хотелось крикнуть: «Вот же я! Мне и тридцати нет, делайте со мной хоть что-нибудь!». А за моим гримерным столиком уже сидела другая актриса… Мы очень тяжело расставались с Костей. «Подожди чуть-чуть, не уходи, — говорил он, — возьми академический отпуск.Все будет!». Сейчас все у «Сатирикона» есть — великолепный репертуар, талантливая труппа, а я не смогла дождаться. Это был 1990 год. Страшное время. Папа пытался вытащить меня из депрессии. Он привел меня на радио «Ностальжи», где и сейчас работает, и я стала готовить театральные обзоры. Тогда же мне позвонили из газеты «Мегаполис-экспресс», в те годы еще вполне приличного издания, и предложили заняться тем же на их страницах. Потом, когда в 1991-м создавалось радио «Эхо Москвы», папа дал мне рекомендацию. Надо было выбирать — радио или газета? Победило радио. Вы, наверное, уже поняли, что мне все нужно сразу и сейчас, необходимы прямой эфир, актерство, живой голос, непосредственное общение и немедленный результат. Но только после путча я решила окончательно: вот мое место, здесь! — Ваш супруг, Ринат Валиулин, с которым вы часто вместе ведете эфир, разделяет вашу точку зрения? — Мы единомышленники, пусть даже в эфире иногда полемизируем. Должна признаться, что мозг нашей совместной работы — Ринат. Он из ветеранов «Эха Москвы».[b]— Здесь и познакомились? [/b]— Знакомство наше сначала было заочным: его музыкальная программа «Что старенького» шла в моем эфире. Автора ее я в глаза не видела, а в голос влюбилась. И жаждала знакомства.[b]— Как у Есенина: «Я хочу видеть этого человека!».[/b]— Привели, увидела и поняла: «Это он!». Все были свидетелями этого романа, его заключительной части, ведь поначалу мы скрывали свои чувства — выходили на улицу после эфира, и не дай бог было соприкоснуться руками. А потом на студию приехал Михаил Сергеевич Горбачев, и все открылось.— То есть? — Экс-президент СССР — можно сказать, крестный отец нашей семьи. Помните, после отставки его не пустили в Италию? Мы организовали скандальный эфир, приехало много телевизионщиков, сотрудники тоже подтянулись, укрылись за звуконепроницаемым стеклом студии. И вот сидим, смотрим, слушаем, а моя голова вдруг оказывается на коленях Рината, и он меня погладил… Так мы впервые публично открыли наши чувства.[b]— Прямо-таки пастораль! [/b]— Сложностей хватало. У обоих — семьи. И тут все так перепуталось… Мы стали жить вместе, потом появился ребеночек, потом поженились. В результате день свадьбы мы не отмечаем, а вот день рождения семьи у нас есть — 22 сентября. А сына я родила 9 октября 1994 года. Сделала двойной подарок мужу: во-первых, сын, во-вторых… Ринат страстный битломан, а Олежка увидел свет как раз в день рождения Леннона.[b]— Что же вы его Джоном не назвали? [/b]— Джон Валиулин? Зачем портить ребенку жизнь? [b]— Сын, муж, любимая работа… Что в перспективе? [/b]— Не думаю об этом. У меня сын маленький, вот моя забота. Чтобы ребенок ходил в хороший детский сад, нормально питался, смотрел хорошие мультфильмы, читал красивые книги, потом поступил в хорошую школу. Ничего нового не скажу: очень хочется заниматься делом, которое любишь, и получать за это деньги, на которые можно не выживать, а нормально жить. Хочется, чтобы в стране, в которой мы живем и намерены жить, все шло к лучшему.[b]— Так романтично и так… сентиментально.[/b]— А я вообще сентиментальна. Хлебом не корми, дай порыдать.[b]— Окружающие успокаивают? [/b]— Они тоже плачут.[b]— Ваша пушкинская однофамилица была, пожалуй, более трезвомыслящей. Попечалилась в юности — и за генерала вышла.[/b]— Ларина — псевдоним. Я вынуждена была взять его, когда стала работать на радио «Ностальжи» в программе отца. На самом деле я Оксана Андреевна Баршева.[b]— Но почему Ларина? [/b]— Долго думали, хотели найти чтонибудь простенькое.[b]— Да уж, проще некуда.[/b]— Когда перешла на «Эхо Москвы», я хотела избавиться от псевдонима, но прилепилось накрепко, так что никуда теперь не деться. Радио диктует свои правила.[b]— Газета живет один день, а сколько живет один эфир? [/b]— Один эфир. Но это ничего не меняет.