Майские полежалки

[b][i]Забавные истории изложу позже, а сначала «детский вопрос».Что разумному человеку предпочтительнее знать о себе: правду или ложь (во спасение)? Первый вариант вашего ответа попытаюсь угадать сразу: редька не слаще хрена.Второй вариант может быть таким: правда сильнее лжи; но и ложь тоже не слабее, особенно когда она во спасение.А «третьих вариантов» — пруд пруди.[/i][/b][i]Остановимся. В одной палате со мной лежал больной. Лет сорока пяти или меньше. Работяга. Ему уже сделали операцию: отрезали почти весь кишечник: выпил какую-то гадость и сжег пищевод. Вывод из желудка сделали наружу и кормили беднягу через вороночку, которая торчала из живота. Сосед сначала мучился, но руки на себя не наложил: к чему только не привыкает человек. Жаль мужика, но кто виноват; он сам себе устроил такую жизнь.[/i]Я же попал к хирургам с аппендицитом да еще в командировке, и было это ровно первого мая 1959 года.Больничка была маленькая, чистенькая — районная. Сегодня таких уже нет, одни многоэтажки с клопами и злобными, как собаки, сестричками, которым месяцами не дают даже нищенскую зарплату. Нас было в палате человек десять, если не больше. Больные вели себя сдержанно, на политические темы особенно не распространялись, время было еще неустойчивое: можно и в психушку загреметь, благо она тоже была в том областном городе. Я уже готовился к выписке, дня три-четыре осталось. Соседа навещал сын, а жена не ходила: так ему и надо, беспробудному алкашу (мы поняли это со слов взрослого сына), но наш «трубочник» не пал духом. Как-то я возвращаюсь с перевязки, вижу: стоит мой «трибун» в подштанниках на постели да еще с трубкой из живота и держит перед народом зажигательную речь, а начинал он ее такими словами: «Лично я советскую власть не боюсь…», а уж затем непременно о политическом «моменте», причем вполне достойно, то есть без матюшка (он меня почитал, как представителя прессы) и еще старался без контры. Но заканчивал персональным обращением ко мне: «Почему в палате не положены бабы, ежели у нас равноправство?».Вспоминаю эти слова к тому, чтобы сказать: наш сосед был жизнелюбом.Навещали его сын, как я уже сказал, и еще работяги, точно такие, как он сам, и таскали бедняге традиционную четвертинку. Правда, соседа нашего врачи предупредили, что глоток водки для него грозит летальным исходом, а он их спросил: что за исход такой? Смерть — объяснили. «Ладно пугать какой-то «леталькой», сказали бы: будет «копец», я сразу бы понял». И вот, представьте, нашелся дурак и сказал нашему несчастному, что все это враки — живи, как хочешь. А как желал жить наш бедный алкаш? До сих пор не знаю, читатель, кто был в этой ситуации бесом-искусителем, а кто ангелом. С этого момента сосед потребовал от своих «несунов», чтобы носили ему ежедневно по «мерзавчику». Сам я был свидетелем настоящего счастья бедного соседа: чекушка оказалась ну точно царским изобретеньем. Горлышко точно вставлялось в воронку, торчащую из живота (хочешь под одеялом, а нет — то прилюдно), вставил, и прямо, как «у людей»: буль-буль-буль; десять секунд — «делов-то»! Не за столом, правда, и даже не в подворотне, но самая главная услада: мгновение до желудка, и с первой же «бульки» сосед уже горланил сильным детским фальцетом блатные песни или «бували дни веселыя», а потом костерил советскую власть уже на законных основаниях, никого не опасаясь, да еще на зависть всей палаты и даже случайных посетителей и дежурных врачей.Спрашивается, на чьей стороне истина: на той, где молчат и лгут (во спасение), или где вмазывают правду-матку в глаза да еще с достойным на то основанием? Много лет спустя, в начале мая 1982 года, меня догнал инфаркт, называемый врачами «трансмуральным». И вот я оказываюсь в реанимации Боткинской клиники. Огромная и до блеска вычищенная палата: высота — метров восемь, ширина — все десять, а длину я сосчитал по плафонам, которые были на потолке в пяти метрах друг от друга, а всего их шесть, вот и перемножьте: получите танцзал банкетного типа. Когда меня привезли, я был всего-то вторым, а через какое-то время и ровно в День Победы явился третий «танцор» — важный чиновник французского посольства (правда, всего лишь с подозрением на инфаркт). Вы уж меня простите, но рассказывать буду о случившемся, как оно было, не подбирая с изыском приличные слова, иначе история покажется пресной. Но она таковой не была: с цветом, с запахом и даже с особым больничным и праздничным колоритом. И еще, пока не забыл: нам, новичкам, врачи сказали, что двигаться категорически нельзя, даже поворачиваться в специальной постели с великой осторожностью. Что касается старожила палаты (им оказался пятидесятилетний профессор-физик из МГУ), то с ним вообще не разговаривали: он был «не в себе». Неподвижен, ни движения глаз, ни дрожания мускулов на лице, и вообще никакой живой реакции: сфинкс! Мы с французом лежали, смотрели в потолок и думали о смысле жизни, хотя ни он по-русски, ни я по-французски (но, признаюсь, не о первом мае, это я о себе говорю, а о посольском чиновнике только предполагаю).Правда, я вспомнил почему-то мудрого Казинса, который что-то говорил о Гиппократе: смысл был, кажется, в том, что задача врача сводится к лозунгу «не навреди!», а больного — быть самому себе лекарством. Зачем вспомнил? Бог его знает! И в этот момент мои философские экзерсисы нарушила молоденькая сестричка, которая принесла профессору «кружку Эйсмарха» (так я культурно называю клизму, чтобы хоть как-то облагородить последующие события).Предчувствуя ваше желание ускорить повествование, сразу беру «руки в ноги», добавив только два штриха: первый — профессор лежал по отношению ко мне визави и на расстоянии четырех плафонов над головой (двадцать метров), а по отношению к французу — наискосок (двадцать пять метров), а второй штрих оказался решающим: у профессора уже пять суток не было (извините) стула.Теперь — вперед на Голгофу! Первая клизма, издав последний звук типа «фрсс!» (как жидкость, засосанная водоворотом), не изменила профессорского выражения лица. Сестричка подумала, набрала новую порцию воды, и — «фрсс!». Уже не только сестра, но и мы с французом с интересом посмотрели на профессора: само бесстрастие. Маска вместо лица. Сестричка пошла за лечащим кардиологом, они вернулись, набрали третью клизму, снова «фрсс!» и — сфинкс, изваянный мрамором! Тут уже на помощь вызвали заведующего отделением, посовещались: ну, с богом: «фрсс!». Никакой реакции. Пошла четвертая… Последний салют в Москве, посвященный славной дате 9 Мая, кажется, из двухсот орудий, не годился в подметки звуку, которым салютовал наш профессор «кружкой Эйсмарха»: ее с резиновой трубкой вырвало из рук медсестры и отбросило в сторону. Физик-профессор и тут не изменился в лице, хотя вполне мог: для того, чтобы проверить, где он был бы сейчас, если подтвердился бы закон о силе действия, равного противодействию? И тут я вдруг увидел, что мой сосед стал в панике переползать по кровати в сторону («стой, стрелять буду!» — мог закричать врач), не спуская глаз с плафона на потолке. Я тоже туда посмотрел: по плафону с неотвратимостью судьбы сползал, целя прямо в голову французского дипломата, большой и густой «подарок» физика.Дали занавес.Потом, уже вместе с лечащим кардиологом, мы прикинули, и у нас получилось, что «подарок» с учетом длинной стороны треугольника пролетел от ствола до цели метров пятнадцать. Рекорд был достоин занесения в Книгу Гиннесса. Через неделю француз выписался (без дипломатической ноты протеста правительству, а с благодарностью). Я вернулся домой месяцем позже, а профессор еще остался в реанимации, но в последние дни уже узнавал меня и мило улыбался.Надеюсь, вы уже поняли, читатель, что два эпизода из моей жизни имеют единственную цель: самому вспомнить и вам сказать о кризисе нынешней медицины. Делать это можно лишь серьезно и не с наскока, но предварительно отрешившись от злобности, враждебности и недоверия. Я предпочитаю тональность ироническую: она продуктивней.Медицина страдает тяжкой болезнью, имеющей не функциональное, а органическое происхождение. Я не врач, у меня высшее медицинское «звание»: я пациент. Мои недуги говорят шепотом, в то время как болезни отечественной медицины криком кричат.Оставляю эту безразмерную тему без рецепта: нет у нее начала и не виден конец. Знаю только, что отдельные успехи и блистательные достижения «штучных» врачей и таких же клиник вселяют в нас надежду: вдруг «починится» вся система отечественного здравоохранения. Или и это — химера? Как очень многое в нашей реальной жизни? Пустой карман — пустые хлопоты.Вы, конечно, помните точно подмеченное Всеволодом Мейерхольдом: «Остановившиеся часы, выброшенные на помойку, два раза в сутки показывают правильное время».