Михаил Мень: «Как-то раз отец принял меня за конвойного»

[i]Сегодня стало очевидным, что те люди, которые планировали остановить просветительскую деятельность отца Александра Меня, убив его восемь лет назад, не добились ожидаемых результатов. Если прежде священник говорил с амвона деревенской церкви, то, спустя годы, начатое им дело христианского просвещения продолжается: издаются книги, его выступления, записанные на аудиокассеты, можно услышать в любом уголке России. Почитателей отца Александра Меня, людей, которые с помощью его книг пришли к православной вере, становится все больше.22 января отцу Александру исполнилось бы 64 года.Вспоминая в этот день пастыря, мы предлагаем нашим читателям отрывок из будущей книги сына священника депутата Государственной Думы [b]Михаила Меня[/b]. [/i]Мой прадед, по рождению одессит, был весьма колоритной фигурой — ни дать ни взять бабелевский Мендель Рик — биндюжник, контрабандист, сумасброд. Нрава он был чрезвычайно пылкого, что в конце концов довело его до трагического конца. На спор он попытался прыгнуть через кипящий котел, но сорвался и сварился заживо...Бабушка Елена Семеновна крестила моего отца младенцем, хотя дед, Владимир Григорьевич Мень, в отличие от нее не был особенно религиозным. Но его отличали природная мягкость, доброта. Мне он этим хорошо запомнился. Хорошо помню и Веру Яковлевну Василевскую, двоюродную сестру бабы Лены. Герой Великой Отечественной войны маршал Василевский, оказывается, состоял с нами в дальнем родстве. Мой второй дед, мамин отец, Федор Викторович Григоренко, перебрался с Украины в подмосковный городок Хотьково вместе с целой семейной общиной как раз накануне войны — в начале лета 1941 года.Мои родители познакомились на первом курсе сельхозинститута. Потом факультет, на котором учился отец, перевели в Иркутск. В том же сибирском вузе оказался и будущий товарищ отца, также ставший священником, Глеб Якунин. Скоро ему придется испытать на себе тяжелую, карающую за инакомыслие руку репрессивной власти. Не избежал неприятностей и отец. От внимания компетентных органов не ушло посещение отцом церкви, да в общем-то он никогда не скрывал своих религиозных убеждений. Отца отчислили из института накануне выпускного госэкзамена....Первый приход отец получил в Подмосковье. Сначала, до моего рождения, семья проживала в Акулово, затем до 1964 года — в Алабине. В конце концов наша семья нашла кров у родителей жены — в Семхозе. На первом этаже дома, из окон которого виднелись купола Троице-Сергиевой лавры, жили бабушка и дедушка. К дому был пристроен сарай. Хранившийся в нем уголь один раз сослужил добрую службу: во время обыска оперативники ГБ не нашли спрятанную в угле рукопись романа Солженицына «В круге первом».Семья расположилась на втором этаже. Там, рядом с другими комнатками, за темно-зеленой занавеской, был уголок, громко называемый «кабинетом отца». Туда втиснулись столик с пишущей машинкой, книги и любимые вещи отца, иконы.В летнюю пору отец любил работать в беседке. Это было простое сооружение: четыре опорных столба с кровлей. Сделали кирпичный пол, оплели столбы диким виноградом — вот и беседка. В ней умещался стул со столом, на который ставили машинку.Я, наверное, отношусь к немногим счастливцам, кто с годами проникался все большим уважением к отцу.При всей своей неимоверной загруженности отец умудрялся выкраивать достаточно времени на наше с сестрой воспитание. Одним из его завидных умений была четкая организация работы, совершенное распределение времени. Как-то раз он подарил мне, еще маленькому мальчишке, часы. «Время — это конь, который стремительно летит, — сказал он, — а часы — это вожжи, которыми ты управляешь этим конем». Обычно у него выходными были понедельник и вторник. В эти дни он сам готовил, работал в саду, что стало неким заменителем физических упражнений.Он рано вставал на работу, хотя, наверно, это не очень любил. «Я не «жаворонок», — говорил отец, — я исполняющий обязанности «жаворонка». Он не только расписывал режим дня для себя, но и для нас с Лялей. На неделю вперед устанавливал расписание.Отец приучил нас к совместному чтению. А чтецом он был великолепным. Мы, как в фильме, видели перед собой героев, пейзажи, интерьеры и перипетии сюжетов. Отец время от времени прерывал чтение пояснениями, которые были не менее интересны, чем прочитанные страницы. Он тщательно подбирал книги, интересные всем. Помню романы Жюля Верна, Стивенсона, Конан-Дойля... Увлекались мы и историческими произведениями. А «Мастера и Маргариту» нам довелось услышать много раньше не только сверстников, но и многих взрослых.Как последовательный просветитель папа выделял время еще и на походы по выставкам, музеям, театрам. Мы довольно редко пристраивались к организованным экскурсиям. Отец сам выбирал маршруты и давал пояснения, и многим экскурсоводам он мог дать сто очков форы.Мы с сестрой не переставали поражаться —сколько же папа знает! О чем ни спроси в любой области знаний, даст точный и исчерпывающий ответ. Так что для нас всегда наготове были живая библиотека и живой энциклопедический словарь.Папа наполнял самую обычную работу особым смыслом, иногда шутливым, но зато помогающим переносить тяготы легче. Его природный юмор, умение сгладить напряжение метким словом, представить сложную ситуацию в неожиданном, забавном ключе не раз выручали отца и всех нас. Дух праздности, любоначалия, а особенно уныния папа, судя по всему, решительно изгнал как тяжкий грех с ранней молодости. Где бы он ни находился и какая бы ситуация ни была, я ни разу не видел его впавшим в гнев, ярость, исступление. Зато его сопровождали умение создать непринужденную атмосферу, вовремя и кстати пошутить. Между родителями не видно и не слышно было сцен с криком, руганью, стучаньем кулаком, какая бы опасная ситуация ни возникала. Если мама начинала нервничать, папа мгновенно находил способ перевести дело в шутливую плоскость, и атмосфера разряжалась.С нами отец тоже не напускал строгость. Напротив, чем живей и раскованней обстановка, тем лучше. Мы с удовольствием, придя из школы, рассказывали смешные истории, анекдоты (конечно, не скабрезные). Большой почитатель Высоцкого, он часто слушал, а то и напевал его. Сам отец тоже за словом в карман не лез. Он всегда ценил меткое, острое слово и хорошее настроение людей. А смех часто был гоголевским — сквозь слезы.Примером отношения отца к рокмузыке является его оценка оперы «Иисус Христос — суперзвезда». До сих пор у нас дома находится пластинка — чудесным образом в свое время добравшаяся до нас из-за рубежа первая версия оперы с Яном Гилланом, вся уже заезженная.Отец с интересом ее прослушал и сказал: «Музыка замечательная, а либретто отвратительное». В отце заговорил библеист, с трепетом относившийся к евангельским сюжетам. Тем не менее, по мнению отца, если рок-опера пробудит интерес к Священному Писанию и кто-то возьмет в руки Евангелие, значит, она вызвана светлыми побуждениями и ее нравственное значение положительно.К началу 80-х годов вокруг отца сжалось кольцо преследований, атмосфера нагнеталась, чувствовалось, что власти ищут повод для ареста или высылки. Родители постоянно ожидали какой-нибудь провокации, обыска, ареста. Помню, как после службы в армии я приехал домой. Было часов пять утра, я крепко обнял маму и так, прямо в шинели, бросился в спальню к отцу.Мы обнялись, после чего отец сказал, посмеиваясь: «Я спросонья принял тебя за конвойного, думал, арестовать меня пришли».Наблюдая за отцом, мы стремились ему подражать, брать с него пример, что свойственно детям. Но нам, естественно, хотелось понимать, что он делает, стоя у алтаря, что при этом говорит. К молитве отец нас с сестрой приучал с детства. Что значит приучал? Он никогда не заставлял механически повторять слова молитв, зазубривать их, а старался, чтоб мы поняли: каждое утро, просыпаясь, поблагодари Господа за то, что Он дает возможность жить и радоваться жизни, наслаждаться красотой видимого мира; попроси также дать сил на день наступивший, избавить от искушений совершения дурных дел и поступков. Поэтому ежедневные молитвы, регулярные посты, исповедания и причастие органично вплетались в ткань моей жизни. Не скрою, специфический вкус запретного властями плода тоже повлиял на желание вопреки обстоятельствам участвовать в церковной жизни.Дома мы были, образно говоря, общиной христиан со вполне мирским уставом, где страх Божий никоим образом не отождествлялся с физическим страхом, а был сродни восторгу, смешанному с осознанием своей бесконечно малой величины в сравнении с бездной непостигаемого. Вера у нас никогда не ассоциировалась со скукой, тягостью.В раннем возрасте я ходил с отцом в церковь практически еженедельно, воскресные службы проводил в алтаре. Я любил участвовать в службах, проводимых отцом. Не боюсь обвинений в пристрастности, но они отличались от других, и это не только мое мнение. Сейчас говорят про ауры, поля и т. п. Не буду гадать и путаться в терминах, но действительно что-то светлое и сильное, благотворно воздействующее от отца исходило.Я не обладаю талантами священника, а пополнять ряды посредственных батюшек нет никакой охоты.Поэтому я еще в юности отверг для себя возможность пойти по стопам отца. Если уж и говорить о преемственности, то я себя вижу в ней в первую очередь в качестве распространителя духовного наследия отца в работе созданного нашей семьей фонда имени отца Александра Меня, а также в своей общественно-политической деятельности.Хотя мой отец никогда не занимался политикой, вся его деятельность оказала огромное воздействие на сознание людей.[b]Фото из семейного архива[/b]