[b]11 марта 1937 года арестовали моего дядю Толю, Анатолия Ефимовича Горелова, убежденного коммуниста, критика, литературоведа, члена Союза писателей. В тот день ему исполнилось 33 года. А мне, пятилетней, говорили, что дядю Толю послали в длительную командировку на Север выпускать там газету, большую и красивую. И его жена, тетя Роза, поехала с ним. А на самом деле в НКВД ей предложили отказаться от мужа, пообещав оставить на свободе. Она не отказалась. Ее арестовали как жену врага народа. Когда началась война, обманывать меня стало еще легче: дядя Толя пошел на фронт и тетя Роза с ним. Я очень завидовала ей. Будь я повзрослей, я бы тоже пошла на фронт – санитаркой.[/b]Мой отец в эти годы был главным инженером Гознака. Когда начались бомбежки, мы с мамой и бабушкой эвакуировались на Урал в город Краснокамск. Мама ждала еще одного ребенка. Отец подавал заявление на фронт, но его не отпускали с работы как крупного специалиста. В Краснокамске поселили нас в коммунальной квартире. В классе меня попрекали: «Твой отец не на фронте!» Но я сказала: «Зато мой дядя Толя на фронте и еще четверо двоюродных дядей воюют». Такое количество фронтовиков произвело на ребят впечатление. От меня отстали…В комнате холодина, есть почти нечего, бывают дни, когда карточки даже не отоваривают. У нашей соседки Груши, уборщицы, и троих ее ребятишек с едой было получше, родители ее жили неподалеку в деревне. Дверь квартиры никогда не запиралась. Внизу на морозе работали вечно голодные стройбатовцы. Выйдешь днем на кухню, а там у еще не остывшей плиты сидит человек, оборванный, грязный, и ест сырые картофельные очистки из Грушиного помойного ведра.Зимой 1942 года однажды приходит к нам Вера Григорьевна, которая вместе с нами эвакуировалась из Москвы, и прямо с порога сообщает: «Киселевского арестовали!» Мама делает ей какие-то знаки, но она, не замечая их, продолжает: «Наталья с ума сходит!» «Его посадят в тюрьму?!» – ужасаюсь я. «Произошла ошибка, разберутся, – объясняет мама. – Сейчас война, много всяких сложностей. Разберутся и отпустят». Марк Киселевский был одним из руководителей Гознака. Прошло, наверное, недели три и вдруг заявляется к нам его жена Наталья Александровна. В нарядном пальто с модным воротником – пушистой рыжей лисой. Губы накрашены. Я сидела за колченогим казенным столом, уроки делала. «Марку дали 8 лет! – говорит она маме. – Я интересная женщина, но мне уже 36! Разве могу я ждать его так долго?!» «Это ошибка! Он хороший! – крикнула я. – Разберутся и отпустят. Советская власть самая справедливая в мире!» Забегая вперед, скажу, в лагере Киселевский подал заявление на фронт. Его послали в штрафбат. Киселевскому повезло, в первом же бою он был ранен. После госпиталя к Наталье Александровне он не вернулся. Дядя Толя тоже просился на фронт, но его не пустили.Потом я начала болеть, кашлять, школу пришлось бросить. У меня обнаружили туберкулез. «Не будете кормить девочку, она умрет», – сказал доктор маме. А чем кормить?.. Мамина младшая сестра Майя вышла замуж за военного специалиста и уехала с ним в г. Сталинск (ныне Новокузнецк). Там весь город работал на военную промышленность, и продукты по карточкам выдавались регулярно. У тети Майи был огород. Она прислала нам вызов, и поехали мы в Сибирь.В Сталинске мы не голодали. Каша, чай с сахарином, хлеб, иногда даже картошка – разве это не роскошь? Я стала поправляться, поступила в школу на проспекте Молотова (теперь проспект Металлургов). Меня приняли в пионеры, чем я очень гордилась. И вдруг – письмо от дяди Толи, он пишет, что приедет в отпуск на несколько дней.Я ничего не понимала: обратный адрес на конверте – не полевая почта, а какая-то деревня! Прошло, наверное, недели две, раздался стук в дверь, бабушка побежала открывать, и я увидела старого бородатого человека в серых ватных штанах, в заплатанных валенках.Бабушка плакала, прижимаясь к его телогрейке, а он говорил дяди Толиным голосом: «Я грязный, мама, на полу в теплушках валялся». Он снял шапку, сшитую из каких-то тряпок.«Лиленок, ты, что ли? – улыбнулся, взглянув на меня. – Выросла, не узнаешь». «Я уже пионерка, – сообщила я ему. – В Красной армии разве так одеваются?» «Нет, конечно, но у нас старшина строгий, дорога дальняя, форму пожалел».В тот вечер я долго не могла заснуть. Взрослые сидели на кухне, разговаривали. И вдруг слышу голос дяди Толи: «Отсижусь в своей дыре, будь она проклята!» «В какой дыре? Он же на фронте!» – подумала я. И вдруг потемнело у меня в глазах и так страшно стало! Я догадалась: мой дядя Толя… дезертир! Уткнулась я лицом в подушку и заплакала. А завтра – все на работе, сидим втроем: бабушка, я и дядя Толя. «Что с тобой? Заболела?» – спрашивает бабушка. «Не буду я есть вместе с дезертиром», – вскочила я. «Спятила, что ли?!» – крикнула бабушка. Дядя Толя побледнел, встал и, оторвав кусочек газеты, покрывавшей стол, начал сворачивать «козью ножку». «Сейчас я тебе все расскажу… До войны меня в тюрьму посадили». «В тюрьму?! – закричала я. – За что?!» «Ни за что». «Но так не бывает! В советской стране в тюрьме сидят только воры, бандиты…» «Бандитов там хватает, – горько улыбнулся он. – И таких, как я, тоже много». «Но я ничего не понимаю!» – схватила я его за руку. «Никто ничего не понимает! – перебил он меня. – После тюрьмы попал я в лагерь, теперь в ссылке, это не очень далеко отсюда. Начальство сказало: «Езжай, черт с тобой! А попадешься, скажем: сбежал!» Ну чего ты ревешь?» – наклонился он ко мне. Я не могла ему даже ответить. Мир, окружавший меня, рушился…А в конце 1943 года мы вернулись в Москву. Шло время… И зимой 1947 года вдруг приезжает дядя Толя. Мы жили на Мытной улице. В те времена она считалась правительственной трассой. У нас действовала двойная прописка. В ссылке дядя Толя написал книгу «Подвиг русской литературы». До сих пор не понимаю, на что он надеялся, собираясь ее издать? Помню только, как я возила толстую рукопись в издательство Петру Чагину, известному литератору 1920–1930-х годов, другу Есенина...Дядя Толя старался поменьше ездить по городу, но один раз в метро на станции «Комсомольская» он попал в облаву. Сейчас мало кто помнит, что в первые послевоенные годы в Москве бывало такое – неожиданная проверка документов... У дяди Толи был старый членский билет Союза писателей СССР за подписью Горького. Все эти годы он хранился у нас. Этот билет дядя Толя и показал. Сошло.Вечер. Дядя Толя сидит в большой комнате за столом, читает книгу. Звонок. Мама пошла открывать, и вдруг слышу ее встревоженный голос: «Я не могу вас впустить! Дома неубрано, беспорядок!» «Нас это не касается, – и, отстранив маму, вошли два милиционера. – Кто здесь проживает без прописки?» Они распахнули дверь в комнату дяди Толи – нет там его! А книга раскрытая лежит на столе. Они обошли всю квартиру. «Девочка! – подошел ко мне лейтенант с грубым голосом. – Говори правду – проживает у вас кто посторонний? За ложные показания ответишь, ты уже не маленькая!» «Никого у нас нет!» – сказала я, а у самой все внутри дрожало от страха. «Смотри!» – погрозил он мне пальцем. Этого милиционера я бы и сейчас узнала, даже если ему уже 80 лет исполнилось. Они ушли, а дядя Толя, оказывается, спрятался в стенной шкаф. Больше он у нас не появлялся. Ведь кто-то донес. А в 1949 году его опять арестовали. И снова начались тюрьмы, допросы, пересыльные лагеря…Анатолия Ефимовича Горелова освободили поздней осенью 1954-го, когда ему было 50 лет. И новый 1955 год мы встречали на Мытной, встречали весело. Дядя Толя привел двух своих друзей по несчастью, и эти трое «зэков» на радостях так отплясывали, что внизу у соседей посыпалась штукатурка. Врач Марк Соломонович Ржевников рассказал, как один пожилой конюх, которого в ссылке он спас от смерти, сделав ему сложную операцию, сказал на колхозном собрании: «Спасибо товарищу Сталину за то, что он присылает к нам сюда таких хороших людей». А тетя Роза, жена дяди Толи, вспомнила, как в 37-м году в ее камеру, где сидели в основном интеллигентные женщины по 58-й статье, вдруг привели новенькую, совсем простую. «А вас за что?» – спросили ее с некоторым удивлением.Оказывается, вышла утром на кухню и рассказала соседкам, какой сон видела. Будто переспала с Калининым! Да еще добавила: «Уж лучше бы с кем помоложе, с Ворошиловым, что ли». Через два дня ее арестовали с формулировкой: «За похабные сны о вождях». Это не анекдот, это тогдашняя жизнь.[b]На илл.: [i]Писатель Анатолий Горелов 17 лет провел в Гулаге.[/b][/i]