Виталий Коротич: Мир научился жить без России

[i]Его оппоненты говорят: он взбаламутил советского читателя своим «Огоньком», он заставил поверить в возможность демократии в нашей стране и предал их, читателей, не вернувшись после августа 91-го на Родину. Что делал Коротич в Америке семь лет, с чем он вернулся? Об этом и о многом другом Виталий Алексеевич рассказал на встрече с журналистами «ВМ». У Коротича давно не было русского слушателя. Он наговорил на три газетные страницы. Мы слушали.Часть разговора (точнее, монолога) — перед вами.[/i][b]— Вы знаете, очевидно, что в Америке нет обязательных и стабильных курсов, и каждый университет преподает у себя то, что хочет.[/b]— Я преподавал два курса. Один из них — «Пресса и власть» — привлекал меня прежде всего тем, каким образом средства массовой информации пытаются влиять на власть и как власть пытается их подмять; как эти взаимоотношения складываются в разных общественных системах. Второй курс, более интересный для меня, назывался «Запад и все остальные».Главным в нем было изучение того, как разные цивилизации понимают одни и те же явления и вещи и как это отражается в прессе. Проблема моя заключалась в том, что я пришел из системы, где пресса была коллективным организатором, а попал в систему, где пресса должна информировать, развлекать, рекламировать, контролировать правительство и переводить конфликты в дискуссии. Было много необычного. В университете Бостона, например, читался курс дезинформации — совершенно законно преподавали, как дурить почтеннейшую публику, как втирать очки, как строить пропаганду, если надо кого-то опозорить. Всех можно поставить с ног на голову и наоборот, если есть в руках пресса. А она, пресса, в Америке дорого стоит. Скажем, Эдвард Кеннеди, который шел в сенат от Бостона, в неделю расходовал 500 тысяч долларов на оплату телевидения, на проведение пресс-конференций. Это считается нормальной суммой для того, чтобы попасть в сенат. Ну а телевидение, конечно, отрабатывает эти деньги на полную катушку. Ничего случайного или идущего во вред политику быть не может. А что в России? Я видел репортаж о том, как Ельцин в Кремле принимает кандидата в вице-премьеры Матвиенко. Вот она входит, подает ему руку для рукопожатия. Ельцин руку переворачивает и тянет к себе вверх для того, чтобы ее облобызать. Такие вещи недопустимы ни по протоколу, ни по этикету. Ведь это прием президентом служебного лица.Вообще многие вещи с того берега смотрятся забавно. Вся Америка ахнула, когда Ельцин проходил при встрече с Клинтоном мимо стенографисток и пару из них похлопал где-то в районе поясницы. В Америке за такие штуки можно и под суд пойти. Я, например, подписывал каждый год обязательство, что, проводя занятия, не буду задерживаться взглядом на одной из студенток, если у меня их в группе несколько. Что обязуюсь водить взглядом равномерно, никогда не прикасаться руками к собеседнице и так далее.[b]— Это все Америка. А как видится оттуда сегодняшняя Россия? Всем тем, кому вы там преподавали и с кем общались? [/b]— Что ужасно — мир научился жить без нас. Утверждения наших идеологов «особого пути» о том, что Россию хотят обокрасть, увести куда-то, — глупость. У мира есть нефть, дерево — все, что надо. Мир без нас прекрасно жил и, в общем-то, он без нас собирается жить и дальше. Нам еще надо влезть в этот мир — это нам самим нужно. Но на Западе люди хотят понять, зачем им нужна Россия. Много лет мы были всемирным пугалом. Еще вчера в их кино образ русского — большой глупый человек в ушанке и с автоматом. Сейчас этот образ меняется, но они пока не ответили себе на вопрос, зачем мы им нужны. Изучение русского языка, русской культуры происходит очень медленно, потому что с этого, грубо говоря, нельзя иметь навара. Вот к китайцам у них интерес гораздо больше, здесь — перспективы.А, скажем, о языке и культуре Украины и слышать не хотят, это можно им под пулеметом внедрять — ничего не выйдет. Да, на государственном уровне у нас с ними происходят какие-то игры, а на уровне обычных людей интерес ограничивается водкой, «Калинкой», хоккеем. И, самое главное, нет на Западе ниш, в которые мы можем влезть.Правда, русская мафия туда влезла.Восторга по этому поводу, понятно, нет. Американцы — люди очень законопослушные в массе своей. Они знают правила, по которым устраивается жизнь. Это, пожалуй, еще одно очень важное различие между нами. Американцы очень хорошо понимают, что такое государство. Это наемная рабочая сила, которая должна следить, чтобы улицы были подметены, чтобы бандиты толпами не бегали, чтобы граница охранялась... То есть вопрос о том, чтобы выгнать того или иного чиновника, не носит никакого трагического налета. Другими словами, наш российский вопрос, как мы будем жить без Черномырдина, в Америке в принципе невозможен. Нанимают человека, плохо работает — пошел вон. У нас отношения государства и гражданина — какие-то романтические: «Жила бы страна родная — и нету других забот…». У них — наоборот: если я плохо живу — так что же это за страна? Затем вот еще одна очень интересная тема. Существует некий миф, что к нам придут люди с Запада, научат нас работать. Это сущая ерунда. Потому что наше развращающее влияние на человечество безгранично. Я встречал американцев, которые, пожив у нас полгода, уже начинали с утра пить пиво, опаздывать на полчаса на работу...То есть все люди одинаковые на всем свете. Трудоголиков несчастных, которые встают и только хотят взять лопату и пойти что-то делать, не бывает.Либо человек получает прилично за свой трудоголизм, либо он психический урод. Известно: американцы живут сегодняшним. В Америке нет домов старше 40 лет, почти нет. Небоскребы нью-йоркские закладываются на 40-летний срок. Считается: надо строить на одно, максимум на полтора-два поколения, дальше придут другие, пусть валяют, нечего вкладывать свои деньги в то, что им не понравится. Надо строить для себя. И это тоже различие между нами и Америкой. У нас всегда было «светлое будущее». Потом у нас, как объяснил Говорухин, появилось «светлое прошлое». Но у нас никогда не было настоящего. У американцев нет ни прошлого, ни будущего.Они придумали прошлое с какими-то ковбоями, которых никогда не было, а о будущем они вообще не говорят.Они считают, что если есть настоящее, то остальное как-то получится.Мы живем в разных временных пластах. Они живут в настоящем времени.Мы живем в ожидании будущего, получаем сигналы о прошлом, которое было бесподобным, но мы его вовремя не оценили.Американцы умеют ценить свой имидж. Невозможно представить, чтобы там по телевидению показывали фильмы вроде тех, которые идут у нас, — с глупыми русскими, с Джеймсом Бондом, убивающим «наших» идиотов штабелями. Они никогда такого не разрешат у себя показать. Я не хочу сказать, что эта нация предельно самовлюбленная, но уважение к себе у них воспитывается с малых лет.[b]— Насколько внимательно вы следили за событиями, происходящими в России? [/b]— Я очень внимательно слежу за событиями на просторах бывшего Советского Союза. Американцы убеждены, что только сумасшедший может уехать из США по доброй воле. У меня через три года была бы американская пенсия. Я бросил все и вернулся — дети здесь, жена... Мне здесь спокойнее, удобнее. Чтобы хорошо себя чувствовать в Америке, надо эмигрировать туда с очень низкой стартовой позицией. Эмиграция — всегда потеря социального статуса. То есть приехал — ты никто. Если ты готов к тому, что будешь одеваться в магазине «Армии спасения», получать продуктовые марки и прочее — с голоду не помрешь. Ты получаешь 420 долларов в месяц, квартиру субсидированную, после 65 лет — все это пожизненно.Они относятся к бедным, как мы относимся к рэкетирам: надо отстегнуть, надо делиться. Отстегивают определенную часть бюджета на то, чтобы все, не имеющие прожиточного уровня, получили квартиры, деньги, все остальное. Но за это они должны сидеть тихо. Американцы считают, что так дешевле, чем воспитать своего Ленина, Сталина, Анпилова. Гораздо дешевле дать квартиры, дать деньги для того, чтобы люди жили, не голодали и сидели тихо. Почему туда бегут наши? Ну, конечно же, не за свободой бегут. За социальными льготами. Ты приезжаешь в штат, предъявляешь им документы, что у тебя нет счета в банке, нет собственности, автомобиля дороже трех тысяч долларов — и тебя ставят на учет. Дают продуктовые марки, 420 долларов ежемесячного пособия, а если есть семья, то чуть больше, дают тебе квартиру — живи. Правда, ты в этой квартире не имеешь права гвоздя забить, потому что помрешь — она переходит к другому, такому же.Иногда может прийти инспекция и проверить, что у тебя в холодильнике.Если там икра, продукты, которые ты не можешь купить на свое пособие, могут тебя наказать. Нельзя уезжать из этой квартиры больше чем на две недели. Понятно, что это государство не переполнено любовью к своим гражданам. Оно просто посчитало, что дешевле с ними иметь хорошие договорные отношения, чем ругаться и смотреть, как они бьют окна.[b]— Но американцы ведь тоже не всегда были благополучными, они в свое время прошли через жестокие кризисы. Может, и мы пройдем? [/b]— Да, это вообще очень интересный момент — начало тридцатых годов. У нас кончается коллективизация, время великих строек... В Германии еще лучше: все ходят строем, всем дали рубахи. А в Америке, пардон, полный бардак: одни танцуют, играют джаз, другие, безработные, жгут костры на улицах. Рузвельт в это время начал делать то, что не в состоянии делать наш президент. Рузвельт использовал пропаганду. Его радиообращения объединяли нацию. Он говорил: значит так, у вас есть карта — откройте карту! Найдите на карте штат Орегона — мы там начинаем строить дорогу; дорога требует стольких-то людей, дорога будет построена через три месяца... Каждую неделю президент общался с народом. Безработных объединили в армии, они начали строить дороги, дамбы. Но — безработные получили пособия.Они бросили деньги на социальную поддержку бедных. Рузвельт всячески демонстрировал, что он такой, как все. Они довели налог на прибыль до 90 процентов, они обдирали своих олигархов — штаны с них снимали. То, к чему призывал у нас Лившиц — надо делиться, — они осуществили на практике. Конечно, было ужасное время.И вот в тридцать третьем году, когда Америка выглядела так ужасно и когда мы и немцы выглядели так замечательно, некоторые американцы убегали в Советский Союз. Прибегали, строили Горьковский автозавод, строили Московский автозавод, построили завод по типу Питтсбургского в Магнитогорске... Все это было. Но постепенно, постепенно, как-то незаметно для нас самих они построили общество более интересное и более справедливое, чем наше. Это самое обидное: вот эти проклятые буржуи построили общество социально более справедливое, чем наше. Они прошли через все ужасы. Но у них был еще и Гувер. Они начали отстрел преступников на улицах. Борьба с преступностью происходила очень картинно.Банды расстреливались на улице. Каждый день шли киножурналы во всех кинотеатрах о тренировках полиции.Вот Гувер был гениальный полисмен (я не знаю, на том ли уровне Степашин), который сумел организовать полицию, которая взяла коррупционеров за жабры. Чуть ли не до уровня китайских публичных казней. Они смогли сквозь это пройти, но с огромной помощью пропаганды. С огромной помощью прессы. Им удалось. И нам удастся — я совершенно убежден. Но все это будет опять «после нас». Хотя нам с нашей психологией будет труднее. Вот если у нас в фильме брат героя-милиционера — вор, то милиционер будет его спасать. Если в Америке у полисмена брат вор, он его обязательно застрелит. Там есть совершенно железные стандарты и, как говорят братья Вайнеры, «вор должен сидеть в тюрьме».[b]— Неизбежная тема: вы уехали в США перед августом 91-го и остались на долгих семь лет. Многие считают это предательством… [/b]— Я правильно сделал, что уехал. Поясню на конкретном примере. Я все время терся между двумя жерновами. С одной стороны — Михаил Сергеевич, с другой — зав. отделом писем моего журнала Юмашев, который писал воспоминания Ельцина. Меня вызывал Горбачев и говорил: «Ты этого идиота размажь. Вообще, ты знаешь, он сумасшедший». А Валя Юмашев приносил мне воспоминания Ельцина и предлагал опубликовать. Я не печатал ни того, ни другого. То есть какоето время я балансировал, а потом, честно говоря, я начал от этого всего уставать. У меня была возможность уйти послом в ЮНЕСКО. Были другие возможности. И вдруг мне предложили год попреподавать в Америке. И я согласился. 1 сентября начинается учебный год, а 19 августа вот это «ля-ля».Если это было серьезно, возвращаться глупо — меня бы арестовали на паспортном контроле, я не Ростропович. Если это было несерьезно — тем более нечего ехать. Но это было несерьезно, и это выяснилось через день. Я выступал там по всем каналам и всячески поносил хунту. Но был еще телемост. Из Вашингтона выступал наш беглый гэбэшник. Я выступал из Нью-Йорка. И вот я рассказывал, какие они бяки, эти фашисты, а гэбэшник сказал: «Это не переворот. Перевороты делаются в пятницу. В субботу и воскресенье блокируется все, рабочая неделя начинается в новом режиме». Это говорил профессионал… Короче говоря, я остался на год. А меньше чем через год все мои деньги лопнули. У меня здесь вместо денег, а денег было достаточно много, — труха.Младший сын окончил школу. Я продлил контракт. Я вызвал туда детей, дети проучились год и сказали: «Мы больше не хотим» — и поехали в Москву. И я остался там один, стал главным средством, грубо говоря, поддержания штанов для родных и близких. Жена ко мне раз приехала на десять дней, сыновья уже больше не приезжали. И я мотался, мотался, мотался по штатам, а потом надоело.Кем я вернулся — не знаю. Мое поколение сыграло свою роль, и не дай Бог оказаться в положении Собчака, Старовойтовой или Новодворской.По-моему, это уже какие-то реликты, догоняющие чужой поезд. Произошла смена поколений. Я многое умею. Но я могу быть сегодня скорее Конан Дойлем, чем Шерлоком Холмсом. Я не мог бы быть в этом парламенте. Я не мог бы общаться с этими депутатами.Я смотрю на своих детей — оба они окончили Плехановский, оба они работают в банке, оба они совершенно другими категориями мыслят. Наш романтический, кудрявый, развеселый период кончился. Надо ведь понимать, что всякая революция состоит из двух частей. Первая часть — это лозунги, демонстрации, романтика. И вторая часть — это дележка пирога.Вот я к дележке пирога не пришел. Наверное, я какой-то кусочек мог бы откусить от этого пирога, но там уже старые большевики толкались локтями. Я просто подумал, что старого большевика бы из меня не вышло, медали за оборону Белого дома мне бы не дали, а оказаться просто в соратниках у Глеба Якунина — увольте.Но вот я вернулся. С какими-то знаниями, с какими-то умениями, и если это кому-то нужно — вот он я. А если не нужно, я защищен на какое-то время теми копейками, которые заработал в Америке.Я вдруг в себе обнаружил удивительное для меня пенсионерское состояние души. Все эти годы я набирался, как собака блох, каких-то знаний, но, приехав, я увидел, что жизнь крутится. Как мир без России, так здешняя жизнь, в общем, обошлась без меня.[b]— У вас есть какие-нибудь прогнозы развития событий в России? [/b]— До 2000 года, я думаю, ничего не случится. Страшного. Меня убивает только всеобщая усталость. У людей опустились руки. К 2000 году мы будем выкарабкиваться, как группы туристов, заблудившихся в тайге. Нам нужна очень четкая стратификация общества. В Америке я не знал, как живут богатые. Они живут отдельно, у них свои клубы, свои районы. И я не знал, как живут бедные. Здесь же все колотятся в одной банке, раздражая друг друга. Кого-то раздражают эти 600-е мерседесы, меня расстраивают вот эти бедные люди, роющиеся у меня в мусорных баках. Я не знаю, что в этом обществе его центр. Православная церковь? — нет.Борис Николаевич с придворными? — упаси господь! Я не понимаю, почему вдруг Строев, Селезнев и Примаков помчались к Патриарху на поклон и на получение советов, как выйти из экономического кризиса. Что — молитвой? Это ведь еще и проблема имиджа политического. Жириновский так иногда похож на такого маленького провинциального Гитлера. Лебедь очень похож на Муссолини — с тяжелой челюстью, говорящий медленно… Это все какие-то отзвучия уже состоявшихся мифов. Россия живет очень уныло, потому что мы потеряли ориентиры. И я понимаю: фашизм и коммунизм — это религия голодных людей.Когда выходит какой-то экономист и начинает говорить о национальном валовом продукте, народ реагирует однозначно: да гори он огнем. А этот выходит и говорит: заберем и поделим. И все. Так просто и так хорошо.Фашизм и коммунизм будут существовать всегда как легкие способы решения всех проблем.[b]— Когда-то вы были тесно связаны с Горбачевым. За последние годы не встречались? [/b]— Нет. Вы знаете, я боюсь с ним встречаться. Он хороший человек, но так и не понявший, что с ним произошло. Кстати, глядя на Ельцина, я думаю, что история повторяется. Вот мы иногда представляем себе, что приходит Горбачев или Клинтон на работу, включает телевизор и глядит… Нет. Он получает такую маленькую папочку, а в папочке три странички: одна — что вчера было в газетах, вторая — что вчера было по радио и телевидению, третья — другие события. Потом докладывают 15 минут секретная служба, министр иностранных дел.Все. И вот те, кто составляет эти странички, — самые влиятельные люди в стране. Они вертели Горбачевым, как хотели. Что ему подсовывали, то он и прочел, то он и усвоил. Газеты ему читать некогда — день расписан по секундомеру. И вот сегодня Михаил Сергеевич с трудом осваивается в окружающем мире. Я в Америке его пару раз встречал: ходил слушать его выступления. Он ничего не понимает.Он говорит о том, как народ его любит, как народ весь слезами обливался, когда он уходил. И ждет, когда он вернется. Он совсем не глупый и, что самое главное, он мне представляется порядочным человеком. Но вот та несоизмеримость человека и той исторической роли, которая на него рухнула, — это страшная штука. И вот сейчас он очень мучается, видя все то, что происходит. Его состояние можно сравнить с состоянием онемевшего Ленина в его последние два года.Жалко мне его, Горбачева. А его попытка избраться в президенты?.. Я писал ему большое письмо с предложением отказаться от выдвижения. Не отказался. Получил свои 0,8 процента.[b]— А что вы думаете о Лужкове, о его будущем? [/b]— Я хотел бы, чтобы такой человек управлял Россией. Действительно, это лейборист, социал-демократ, который может много чего сделать, хороший хозяйственник. Но я не уверен: понимают ли это в провинции.