«Я все превращал в театр»

[b]Сегодня патриарху оперной режиссуры исполняется 95 лет. Борис Покровский – человек уникальный: 70 лет в профессии, из них 40 – в Большом театре. Спектакли, поставленные им в качестве главного режиссера, прославили сцену ГАБТа, стали золотой страницей в истории искусства оперной режиссуры. В день рождения выдающегося деятеля русской культуры в возглавляемом им Камерном музыкальном театре на Никольской состоится премьера комической оперы Доменико Чимарозы «Тайный брак». А накануне я пытала Бориса Александровича о других тайнах – загадках оперного искусства.– Борис Александрович, вы всю свою жизнь занимаетесь оперной режиссурой. На чем основана ваша страсть?[/b]– На правде жизни человеческого духа, которая есть в опере. Великий Станиславский сказал, что чувства играть нельзя. В опере композитор дает нам чувства уже готовыми. Музыка – это и есть чувства. (Нужно только выстроить логику действия, которая приведет к этим чувствам). Сила оперы в том, что ее музыка может выразить то, что недоступно слову. Она делает характеры объемнее, конфликты острее; подтексты и второй план – сложнее, атмосферу сцены – ярче. И не случайно Станиславский пошел в оперу, не случайно Немирович-Данченко пошел в оперу, и Мейерхольд, и Охлопков. Даже Товстоногов, скрывая от меня, тоже пошел в оперу.[b]– Вы уже более семи десятилетий разгадываете тайны этого великого искусства. Можете сказать, что постигли их все?[/b]– Нет, самое большое, чем я могу похвастаться, – это увлечение этим процессом. И вот вам главное мое открытие: действие – прежде всего! Действие – это драматургия, а драматург в опере – композитор. Он выстраивает логику чувств и преподносит ее в виде партитуры. Задача постановщика проанализировать партитуру и выполнять то, что хотел композитор. Никогда не отступать от музыкальной драматургии – вот в чем мой секрет.[b]– А вы могли бы для большей доходчивости проиллюстрировать сказанное каким-нибудь примером из практики?[/b]– Конечно. Раньше я брал клавир и играл (я профессиональный музыкант, пианист). И в том, что играл, я видел действие. Вот она побежала. Он встал, крикнул: «Здравствуй!» Играет веселая музыка, играет… вдруг – бах! Начинается ля-мажорная тональность. Я понимаю: идет марш веселых людей. Тема тореадора.Вы, конечно, догадались, что я привожу пример из «Кармен». Я еще оперы не знаю, но понимаю, что идет народное гулянье. Вдруг – пауза. Что такое? Что-то случилось. А что подумал в это время композитор-драматург? Почему он наше внимание отвлек от праздника и сосредоточился на чем-то другом? Но я уже понимаю: должна быть другая мизансцена, ведь что-то случилось. А случилось то, что все кончилось смертью.[b]– Борис Александрович, опера – синтез музыки, живописи, вокала, движения – всех искусств. А какое все-таки главное?[/b]– Все думают, что опера – это искусство музыки. Ничего подобного! Опера – это искусство драма-тур-гии, то есть искусство театра. Мы с женой гостили у друзей в Севилье. Мой ученик вез нас на машине мимо табачной фабрике, той самой, где работала Кармен.Мне жена говорит: «Посмотри, будешь ставить «Кармен», сделай такую же». Я посмотрел. Ннн-е-е-е-т. Эта фабрика не годится. И вспоминаю табачную фабрику, которую сделал великий Федоровский, художник Большого театра. Она вся была в листочках, во флажках, в бантиках, она вся трепетала, и все это рвалось, то есть заранее создавалось предчувствие трагического исхода. И оно звучит в музыке! Понимаете, не должно быть в опере так, как в жизни, а должно, как в партитуре у композитора![b]– Вы большую часть жизни пребываете как бы в двух измерениях: реальном и придуманном. В каком из них вам интереснее, комфортнее?[/b]– В том, где более сильно проявляется гений композитора как музыкального драматурга. Например, Римскому-Корсакову удавались сказочные сюжеты. Когда ставишь его «Снегурочку» или «Сказку о Золотом петушке», то получаешь максимальное удовольствие. Другое дело, когда композитор сам находится под чьим-то влиянием. Хорошо, если Пушкина или Шекспира.[b]– Такая раздвоенная жизнь не утомляет?[/b]– Нет. Это моя профессия – переноситься, перестраиваться. И проникать в то отношение к событиям, которое диктует данный кусок, – музыкальный или текстовой.[b]– Вы свидетель и участник многих эпох в жизни общества: при вас разрушали храм Христа Спасителя – на ваших глазах его возрождали. При вас снимали орлов с кремлевских башен – при вас же их частично вернули обратно. Какие пережитые вами вместе со страной события особенно повлияли на вас?[/b]– Я помню, как молодые счастливые люди с песнями шли разбирать обломки храма Христа Спасителя – на этом месте собирались воздвигнуть Дворец советов с памятником Ленину, самым большим в мире. Рассматривались сотни проектов, проводились митинги, письменные опросы. Было какое-то массовое ослепление, а слепота происходит от недостатка культуры! Так в конце 80-х шли за куском колбасы. Кто-то тихо роптал, но возмущения я не припомню, громкого протеста не было. Никто не осознавал, что именно рушилось. И у меня была обывательская точка зрения: раз это происходит, значит, так и должно быть.Меня всегда интересовало не само событие или явление, а его художественный образ. Наверное, это не совсем хорошо и надо всеми чувствами принимать события, которые происходят в жизни. Но, видимо, моя профессия заставляла меня искать художественной выгоды от реального события, постоянно задаваясь вопросом: «А как это может быть в театре?» Я все превращал в театр. То, что не могло иметь места в театре, меня попросту не интересовало.[b]– Есть традиция на дни рождения открывать двери для всех, кто захочет прийти и поздравить. Если представить, что придут с поздравлениями герои опер, которые вы ставили, то кто бы это мог быть прежде всех?[/b]– Вы меня переоцениваете, с арифметикой у меня всегда было туго. Я не могу пересчитать собственные спектакли, а их героев и подавно. Но с воображением у меня все нормально, и я допускаю, что первым вполне бы мог прийти Дон Жуан. Потому что тот, кто его написал, был действительно гений. Могут прийти все герои опер Моцарта, которые я поставил в моем Камерном театре. А это и «Свадьба Фигаро», и «Директор театра» и «Волшебная флейта». У нас идет «Ростовское действо» – спектакль на музыку и текст, придуманные русским народом, про то, как Иисус Христос родился, и какая была ситуация в Иудее. Гадкая была ситуация и очень даже современная, поэтому и спектакль этот смотрится, как очень современная опера. Хотя сейчас младенцев, как при Ироде, не повелевают убивать.[b]– Самой вашей хулиганской постановкой в Камерном театре оказалась «Жизнь с идиотом» А. Шнитке. Как вы расцениваете тот факт, что отважились это поставить в 80-летнем возрасте?[/b]– Альфред Шнитке принес нам оперу «Жизнь с идиотом». Все сказали, что ставить это нельзя. Иначе наш театр в подвале закроют. Но мы не боялись, что закроют. Гораздо страшнее было, что Шнитке отнесет оперу в другой театр. Мы сразу взяли это произведение и немедленно его поставили. Представляете себе, в подвале собираются молодые люди – Шнитке, Ерофеев – и режиссер, который, как вы уже заметили, был не очень молод и нес на себе груз ответственности…Я не боялся, что меня будут критиковать. Я думал, что мой театр такой маленький и незначительный, что до него просто не дойдут. На самом деле к нему все больше привлекалось внимание не только критики, но и широкой публики. Публика наш театр полюбила. Он оказался нужным.Не могу сказать, что кто-то указывал нам, что ставить, а что не ставить. Мы были свободны, потому что мы находились в подвале, на краю города. Потому что к нам никто чужой приехать не мог. Тогдашний министр культуры обмолвился, что очень хотел бы к нам приехать, но не может – у нас нет правительственной ложи. Бывали только свои люди – публика из окрестных домов, актеры других театров, которые интересовались нашими опытами, и композиторы, которым хотелось увидеть свое сочинение поставленным хоть в подвале.[b]– Какая опера сейчас занимает ваше воображение?[/b]– Мы с директором нашего театра очень обрадовались, когда композитор Дашкевич и поэт и либреттист Ким принесли свою оперу «Ревизор» по знаменитой комедии. Обрадовались Гоголю и решили, что необходимо эту оперу поставить, если она действительно родилась. А если мы ставим «Ревизора», которого знаем с детства, мы должны уважать свое детство. Я хочу, чтобы театральные люди, привыкшие к современной режиссуре, выдумкам и неожиданностям, увидели бы оперу абсолютно гоголевскую. Гоголевские образы Хлестакова, Городничего и других персонажей. Гоголь ведь не знал, что появится опера «Ревизор». Если мы поставим оперу по Гоголю, это будет достижение, которым мы отпразднуем 200-летие великого писателя.[b]– Борис Александрович, известно, со сколькими выдающимися людьми вы водили знакомство…[/b]– Давно прошли те времена, когда я бывал у блистательного Николая Семеновича Голованова, и Антонина Васильевна Нежданова, его жена, поила меня чаем. Александр Шамильевич Мелик-Пашаев наливал кое-что покрепче. Прокофьев бил меня кулаком по спине в восторге от придуманных мною мизансцен, и мы до хрипоты спорили с Товстоноговым…[b]– Вы довольны тем, как поставили тот единственный спектакль, который называется «жизнь»?[/b]– Мне жаловаться не на что. Мечтал служить великому искусству оперы, быть режиссером Большого театра, и все исполнилось. Только в этом нет моей заслуги – меня вела судьба, я только старался не очень ей мешать.[b]P.S.[/b] [i]Музыкальный подарок к юбилею маэстро подготовил Центр оперного пения Галины Вишневской, которая называет Бориса Покровского «любимым, дорогим учителем, верным Рыцарем оперы, открывшим ей прекрасный мир оперного искусства». 28 января здесь будет показана опера П. Чайковского «Иоланта».[/i]