Мы лучше поспешим на бал…

[b]Вначале Благородное собрание предполагалось использовать для общественно-политических целей – сословных выборов, торжественных приемов и т. д.[/b]Но вскоре оно превратилось в место, где московское дворянство наслаждалось «приятностями общежития». Балы становились все многолюднее, все роскошнее; они давались по поводу и без повода, а веселились там до упаду…[i]…Там теснота, волненье, жар,Музыки грохот, свеч блистанье,Мельканье, вихорь быстрых пар,Красавиц легкие уборы,Людьми пестреющие хоры,Невест обширный полукруг,Все чувства поражает вдруг.Здесь кажут франты записныеСвое нахальство, свой жилетИ невнимательный лорнет…[/i]Знакомые нам по многочисленным «историческим» фильмам картины балов отражают лишь внешнюю сторону дела. Организация же балов была сродни искусству. И распорядителем избирали знатока своего дела.Распределение танцев, их последовательность были целой наукой. В разных местах зала развешивались специальные доски с расписанием танцев. Их порядок печатался также на маленьких карточках, которые вручались при входе в здание Собрания каждой даме. Это было важно для женщин, славившихся своим умением танцевать. Уже в начале вечера они были приглашены на все танцы, и, естественно, им было бы трудно запомнить имена пригласивших их кавалеров. На карточке же дама отмечала напротив каждого танца имя того, которому «обещано». Поэтому к карточке обычно прилагался карандашик.Любой бал открывался неспешным, церемониальным танцем, больше похожим на торжественное прохождение войск. В XVIII веке это был менуэт, а в XIX – полонез… Это был смотр перед будущим сражением, в котором принимали участие все: не только танцующая молодежь, но и пожилые, давно не танцующие люди; парад, когда самому тщательному осмотру подвергались не только туалеты, но даже походка, выправка, манера держаться.Во времена уже не столь исторически отдаленные церемониальный танец сменялся «вихрем жизни молодой» – вальсом. В России когда-то он считался непристойным. В самом деле – [i]«молодая особа, легко одетая, бросается в руки молодого человека, который ее прижимает к своей груди и увлекает с такой стремительностью, что сердце ее невольно начинает стучать, а голова идет кругом».[/i]Но кульминацией каждого бала в Благородном собрании была мазурка. Вихрь, шквал, темперамент, готовый вырваться из стен зала.[i]«Шик мазурки состоит в том, что кавалер даму берет себе на грудь, тут же ударяя себя пяткой в centre de gravite* (так говорили о точке опоры, чтобы не сказать «задницу»), летит на другой конец зала, приговаривая:«Мазуречка, пане»...... Бывало,Когда гремел мазурки гром,В огромной зале все дрожало,Паркет трещал под каблуком,Тряслися, дребезжали рамы…[/i]Еще бы не «тряслися»! Когда в моду вошли подковки и высокие подборы у сапог, то два десятка танцоров в Большом зале Благородного собрания могли легко заглушить топот кавалерийского эскадрона! Завершался бальный вечер по обыкновению котильоном, который мог длиться иной раз часа два, а то и более.Это танец-игра. Современник вспоминает: [i]«Там делают… круг и сажают даму, с торжеством приводя к ней кавалеров, ...и на колена становятся перед нею... Затем следуют фигуры с шутками, подаванием карт, узелков, сделанных из платков, обманывание или отскакивания в танце одного от другого, перепрыгивание через платок высоко, битье кавалером в ладоши вслед вальсирующей пары, дабы перестала танцевать… Слышал я от некоторых молодых людей, что если они идут на вечеринку, то единственно для того, чтобы потанцевать котильон…»[/i]Учиться танцам начинали с 5–6 лет, но нередко учеба затягивалось. Она была мучительной, а порой и жестокой.Один из страдальцев рассказывал о своем педагоге, который [i]«почитал непременным правилом, чтобы ученик, несмотря на природную неспособность, держал ноги вбок, подобно ему, в параллельной линии... Как ученик имел 22 года, рост довольно порядочный и ноги немалые, притом неисправные, то учитель, не могши сам ничего сделать, почел за долг употребить четырех человек, из коих два выворачивали ноги, а два держали колена…».[/i]Одним словом, бал в Большом зале Благородного собрания был для «всей Москвы» событием столь значимым, что и после его окончания у благородных кумушек еще долго было о чем поговорить…