Счастье – это аплодисменты зрителей

[b]К своему пятидесятилетию известный режиссер Дмитрий Астрахан подошел, имея за спиной более полутора десятков фильмов, множество спектаклей и неизменную любовь зрителей. Его фильмы «Ты у меня одна» и «Все будет хорошо» поднимают рейтинги телевизионных каналов. Беседу с ним накануне юбилея мы предлагаем вашему вниманию.– Дмитрий Хананович, у вас практически нет комедий в чистом виде. Вы считаете этот жанр низким или вам хочется снимать только многослойный пирог?[/b]– Я никогда не считал комедию низким жанром. Наоборот, ее снять труднее всего: легче людей растрогать, чем рассмешить. Снять комедию такого уровня, как в «Джазе только девушки» – об этом можно только мечтать. У меня пока этого не случилось. Даже фильм «Алхимики», который был вроде бы комедией, все-таки больше склоняется к сатире. Хотя, наверное, это вопрос человеческого устройства, особого мироощущения.Хотя я ставлю вещи с юмором и радуюсь, когда придумываю что-то забавное и смешное, у меня почему-то получаются одновременно и грустные вещи. Они как будто рождаются сами собой, и я люблю это сочетание смешного и грустного. Мне кажется, что при таком резком переходе от одного к другому появляется то разнообразие, которое и отражает жизнь. Тогда возникает какой-то объем и воздух в картине или в спектакле.Ведь все у нас сплетено, все рядом – комедия, мелодрама, драма. Мне и артист интересен такой, который может быть смешным, а потом вдруг грустным, в зависимости от задачи данной сцены.[b]– Является ли наличие чувства юмора определенным мерилом, пропуском к вам в гости, в друзья, на съемочную площадку?[/b]– Мерилом все-таки является талант. Но вообще я люблю, когда люди относятся к себе с некоей самоиронией, когда они не бронзовеют от собственных успехов и могут пошутить над собой. В этом есть движение вперед, способность к развитию, когда человек может спокойно воспринять чужое мнение и не впасть при этом в истерику. Это очень важно в профессии.[b]– А над всем ли, по-вашему, можно смеяться? Есть ли какие-то табу, над чем неуместны шутки?[/b]– Не думаю, что можно смеяться над фашизмом, над концлагерями. Поэтому фильм Бениньи «Жизнь прекрасна» и мне не очень близок. Можно, конечно, все устроить так, что это будет формально смешно. Но когда ты понимаешь, что за этим стоит, делается неловко за свой смех.Ведь должна быть нравственная опора. Например, в фильме «Бригада» нельзя было делать положительным героем Сашу Белова. А это сделано, и сделано очень талантливо. Показан обаятельный чудный парень, который любит свою беременную жену, переживает за нее. Но в фильме пропущены многие этапы его жизни. На чем эти чудные мальчики деньги зарабатывали? На наркотиках? А где же эти дети, которых сажали на иглу, где эти жуткие судьбы? Покажите все стороны его жизни, и тогда Саша Белов будет уже не обаятельным персонажем. Он станет мерзок и отвратителен, и тут же перестанет нам быть интересен. У каждого художника, а особенно у режиссера, должен быть нравственный критерий. А то, что сделано в «Бригаде», аморально.[b]– Для вас искусство – это только способ самовыражения или возможность уйти от действительности?[/b]– Не знаю. Артист и режиссер – это прежде всего адекватность восприятия того, что ты чувствуешь, и что в итоге увидит и почувствует зритель. Очень важно, чтобы твои слезы тронули зрителя. Если этого не происходит, значит, здесь что-то не то.И научить этому нельзя – ни артиста, ни режиссера. Можно дать огромный набор знаний, рекомендовать к прочтению книги, раскрепостить человека, привить ему хороший вкус. Но вся эта база – ничто, если нет главного – таланта. Как говорил мой блистательный педагог Александр Александрович Музиль, 50 лет ставивший спектакли в Александринском театре с такими великими артистами, как Черкасов и Толубеев: «Я вас научу профессии, вы спектакль организуете. Но какой будет результат, это уже от папы с мамой. Есть в человеке искра Божья или ее нет».[b]– А что вам досталось от родителей, и кто они были?[/b]– Мне досталось счастливое детство. У нас была чудная семья, в которой было пять братьев. Я – пятый сын. И мои воспоминания о семье и детстве самые теплые. Хотя мы с братьями ругались, спорили, как и все дети, но я всегда чувствовал за собой абсолютный щит, мощную опору в лице всех своих старших братьев. И это давало мне какую-то внутреннюю свободу. В семье были замечательные традиции. Например, мама требовала, чтобы в воскресенье обязательно обедали все вместе, сидели за одним столом. У нас не позволялось никакого хамства, никакой злобы, неуважительного отношения к старшим.За это могли жестоко наказывать. Проблема каждого была проблемой общей. Наша дружба воспитывалась мамой. А отец возил нас зимой кататься на лыжах, посвящал этому воскресенье, хотели мы того или нет. Только сейчас я понимаю, чего это стоит, когда у самого четверо детей.[b]– А пятый будет?[/b]– Надеюсь, что да. Поэтому я считаю, что удачно выбрал родителей. Мне с ними повезло.[b]– Какую роль играет в вашей жизни любовь?[/b]– Любовь – это мощнейший стимул. У меня, помню, была несчастливая любовь, из-за которой, по большому счету, я и оказался в театре. Я расставался с одной девушкой, был жутко расстроен этим, а тут случайная знакомая, у которой я был в гостях, пошла в студию заниматься.Я пошел с ней за компанию просто посмотреть, а она привела меня и решила пошутить: «Вот молодой человек пришел к нам заниматься». Меня попросили что-то прочесть, отказываться было неловко. Прочел какие-то стихи, и меня тут же взяли на главную роль. Кстати, несчастная любовь – это большой двигатель в жизни. Когда ты хочешь кому-то что-то доказать, что тебя зря не оценили. Особенно это касается мужского самолюбия.Да и вообще, когда ты любишь, то окрылен, ты летишь. И это правда. Мне везло на людей. Я занимался боксом, и там у меня появились друзья, которые остались на всю жизнь. Я учился в трех школах, и в них тоже были друзья. Занимался в самодеятельности – и оттуда у меня друзья по жизни. Я очень много влюблялся, и мне иногда отвечали взаимностью. Но бывал и не оценен – и очень переживал. Но никогда меня это не озлобляло.Моим спасением всегда было творчество. Когда мне было плохо, я читал сценарии, пьесы, думал о какой-то сцене. Это была возможность уйти в мир иллюзий и способ самовыражения.[b]– Как вы считаете, насколько можно в любви понять и почувствовать друг друга? И в состоянии ли мужчина постичь женщину?[/b]– Сложно. Мужчины все – идиоты, которыми женщины крутят как хотят. Мужчины только думают, что все знают и все решают. И даже не понимают, что за них все уже решено. Если женщина умна и чего-то хочет, она все сделает. А мужчина будет жить в счастливом неведении, что он сам это совершил. В моем фильме «Желтый карлик» герой говорит потрясающую фразу, которую написал сценарист Олег Данилов: «Все женщины – подлые и лживые твари». «Почему вы так думаете?» – спрашивают его. Он отвечает: «Жизнь учит». При этом я так о женщинах не думаю, а отношусь к ним по-разному. Женщина – сложное существо. Мы ее любим. Но, конечно, это опасный зверь.[b]– Вы снимаете сказки или стремитесь найти какую-то сермяжную правду жизни?[/b]– Очень хотелось бы снять то, что нужно всем, угадать желания людей. Просчитать это невозможно. А правда это будет или нет, не знаю. Все – вымысел. И у Пушкина, и у Достоевского. Правда в искусстве – вещь сложная. В театре, в кино, в литературе существует иллюзорный мир, вымысел, фантазия – автора, режиссера, потом артистов. Пушкин правильно говорит: «Над вымыслом слезами обольюсь». К правде это никакого отношения не имеет. Зато имеет страшное воздействие на зрителей.По сути, все произведения искусства – сказки. Грустные, лирические, трагические. Сказка – это такой расхожий термин. И оправдать можно все, потому что в жизни все бывает. А мы делаем что-то, что должно потрясти зрителя – либо рассмешить, либо растрогать. Я чувствую, что у меня комок в горле, когда читаю пьесу или сценарий. И стараюсь, чтобы этот комок в горле был потом у зрителя. Или я смеялся, читая, а потом должны смеяться в зале.[b]– Бывают ли у вас моменты счастья, которые помогают вам жить?[/b]– Счастье для меня – это аплодисменты в зрительном зале.Когда стоишь на поклоне в театре – это счастье. Когда слышишь, как хохочет зал или хлопает, или смотрит, замерев, – это счастье. А если ты услышал, что кто-то кашлянул, кто-то встал и вдруг вышел из зала, – это физическая боль. Хотя, может быть, ему нравится спектакль или фильм, а просто нужно выйти: у него что-то случилось. Я не представляю себе, если бы у меня ушло ползала в антракте, как это бывает иногда в театрах. Не знаю, что бы со мной было. Это ужас! К счастью, пока этого не было.[b]– Считаете ли вы себя субстанцией, которая пытается уловить и передать чьи-то божественные мысли и чувства, или же уверены, что все придумываете сами?[/b]– Я все больше прихожу к выводу, что все мы так или иначе слушаем в некотором роде диктант. Мы как-то с моим сценаристом Олегом Даниловым говорили о Моцарте. Когда он успел написать все свои гениальные произведения за такой короткий срок?! Ему, конечно, их диктовал Всевышний. Думаю, что и нам всем что-то диктуют. Другой вопрос – кому и что. Кому-то можно сказать: «Лучше бы не диктовали». Каждый надеется, что ему надиктовывают свыше, а потом он выставляет это на суд публики. Хотелось бы, чтобы и публика разделяла наши надежды.