Сквозь строй «топтунов» и шпаны

[b]Память об ушедшей Москве складывается из памяти многих москвичей. Сегодня я хочу поделиться с читателями «Вечерки» и тем, что помню сам, и тем, что «помню» памятью своих родителей и старшей сестры…[/b]Наша семья поселилась на Арбате в 1936 году, когда моему папе, драматургу и сценаристу Алексею Симукову, дали 12-метровую комнату на первом, вровень с асфальтом, этаже в коммунальной квартире во дворе дома по Годеинскому переулку: первый направо, если стоять спиной к Арбатской площади (в начале 1950-х его переименовали в Арбатский – оригинальнее не придумаешь!) После 6-метрового подвала в Хрущевском переулке, где наша семья ютилась до этого, новое жилище казалось хоромами.Арбат был правительственной трассой, по которой Сталин в сопровождении вереницы черных машин ездил каждый день в Кремль. Интересная деталь: как рассказывала мне сестра, в наших арбатских подворотнях постоянно околачивалась местная шпана – в кепочках блином, в штанах, заправленных в «прохоря» (сапожки с завернутыми голенищами), в кургузеньких, в облипочку, пиджаках и с непременной фиксой во рту. А с ними соседствовала армия «топтунов» – наружной охраны, обеспечивавшей безопасный проезд вождя. Шпана их не интересовала: во-первых, знали всех наперечет, а во-вторых, они, по тогдашней теории, были «социально близкими» в отличие от иных категорий населения, от которых неизвестно чего ожидать. Жильцы близлежащих домов проходили домой через смешанный строй и тех и других.Очень точно описал проезд «отца народов» по Арбату поэт Борис Слуцкий в стихотворении «Бог»:[i]…Мы все ходили под богом.У бога под самым боком.Однажды я шел Арбатом,Бог ехал в пяти машинах.От страха почти горбата,В своих пальтишках мышиныхРядом дрожала охрана.Было поздно и рано.Серело. Брезжило утро.Он глянул жестоко, мудроСвоим всевидящим оком,Всепроницающим взглядом.Мы все ходили под богом.С богом почти что рядом.[/i]Я появился на свет уже после войны, в 1946 году, в роддоме имени Грауэрмана. Знаменит этот роддом был тем, что не было «кореннее» появившихся здесь младенцев, поскольку это учреждение располагалось в самом сердце нашей столицы – на Арбате…К нам в квартиру можно было попасть, пройдя через мрачную подворотню (сегодня она переделана в дорогой бутик). Потом нужно было пересечь двор-колодец, спуститься восемь ступенек вниз, взять левее, чтобы обогнуть дверь в котельную и подняться вверх на те же восемь ступенек.Там, на лестничной площадке, как мне рассказывала мама, до войны долго стояло неизвестно откуда взявшееся ободранное чучело козла – примечательная деталь для воландовской Москвы.В нашей коммуналке не было ванной, туалет с допотопным чугунным унитазом был таким антисанитарным, что меня в него никогда не пускали – обходился горшком. Под стать всему этому была и маленькая вытянутая кухня с печью и столом для пяти керосинок – по числу проживавших в квартире семей. Газовая плита появилась позднее.Первой слева по коридору была наша комнатка. В ней помещался широкий матрас на ножках, стол, кое-какая мелочь из мебели. Когда я родился, то мне, по причине отсутствия места для детской кроватки, пришлось спать в оцинкованной ванночке, поставленной на обеденный стол…Напротив нашей комнаты, в такой же клетушке, жил старый бухгалтер. Его постель громоздилась почти под потолок, покоясь на кипах газет, копившихся годами.Потом он женился, жена прописала в комнату и свою мать. Когда бухгалтер разошелся с женой (а у них уже был сын), то разгородил комнату палочками, связанными крест-накрест, наподобие оградки клумбы, и запретил пересекать эту «границу» своей бывшей жене, теще и сыну.Следующей по коридору была комнатка, где жила билетерша из кинотеатра «Художественный».Ее жизнь отличали частые визиты «кавалеров», которые сопровождались бурным весельем и возлияниями. Иногда вся эта компания вываливалась в коридор или на кухню, и тогда все остальные жильцы сидели тихо по своим углам. Последняя дверь вела сразу в две комнаты. Здесь жила секретарша из Генштаба, а ее муж трудился в НКВД, домой приходил в основном по ночам и долго мыл на кухне руки. Потом он куда-то сгинул, и к соломенной вдове вереницей потянулись военные, видимо, ее сослуживцы. Она всех «принимала». Порой кавалеры проникали к ней просто через окно, благо оно было в метре от земли. Была и еще одна семья: ее глава приехал из деревни с тремя дочерьми и женился на нашей овдовевшей соседке.В моей памяти сохранился ужас от семейных скандалов наших соседей за стенкой – с матом, пьяными визгами, рыданиями и проклятиями…И еще «прелести» коммунального бытия: маме надо меня купать на кухне, она зажигает конфорки газовой плиты (ее поставили в середине 1940-х), чтобы нагреть помещение, а соседи или гасят плиту, или настежь распахивают двери: ишь, интеллигенция чего придумала – газ тратить! В 1947 году родители поменялись с соседкой-секретаршей: она переехала в нашу комнату (с доплатой) а мы – в ее две смежные. И опять почувствовали себя во дворце! К родителям приходили друзья и знакомые – режиссеры, сценаристы, критики. Было шумно и весело. Частенько у нас бывали Вениамин Захарович Радомысленский, впоследствии директор Школы-студии МХАТ, с которым папа и мама дружили еще с юности, Фирс Ефимович Шишигин, будущий главный режиссер Ярославского театра им.Волкова, главный режиссер Московского театра драмы и комедии Александр Константинович Плотников, режиссер Анатолий Васильевич Эфрос… Мой Арбат был каким-то уютным, домашним. Меня водили гулять на Гоголевский бульвар, и так там было хорошо прятаться между лапами бронзовых львов у оснований фонарных столбов, окружавших «сидящего» Гоголя. А Молчановка!Гуляя по Арбату, я поглядывал на витрины магазинов с их нехитрым убранством: фрукты, овощи, консервы, хлеб. Все это было затейливо уложено, а из консервных банок возведены пирамиды и башни. Ближе к Театру Вахтангова был зоомагазин, и я всегда останавливался перед ним посмотреть на чучело небольшого крокодила в витрине.Здесь же, на Арбате, я получил хороший урок. Мне подарили механическую прыгающую лягушку, которую надо было заводить ключиком. Игрушек в конце 1940-х было мало, и отношение взрослых к ним было куда более бережным, чем сегодня. Того же самого и они ожидали от своих детей. Я же, недолго думая, взломал лягушку, чтобы посмотреть, как она устроена. Мама не оценила моего любопытства. Взяв за руку, она повела меня в магазин игрушек, подвела к продавщице и сказала: «Посмотрите на этого мальчика. Он ломает свои игрушки!» Со стыда я не знал, куда деваться. Но урок был усвоен.А сегодня моего Арбата, нашей Молчановки и Собачьей площадки нет. Как той прыгающей лягушки. Сломали…