Жизнь как чудо-юдо

[b]29-й Московский кинофестиваль открылся новым фильмом Эмира Кустурицы «Завет», который месяц назад побывал в конкурсе Канн и не был замечен Каннским жюри. Журналисты и критики тоже обошли фильм деликатным молчанием.[/b]Что странно: Кустурица – режиссер, одинаково любимый и профессионалами, и зрителями. Его имя давно стало брендом, каждый его фильм встречается шумно и мгновенно переходит в ранг хрестоматийных. Очевидно, новое детище балканского медведя сильно разочаровало тех немногих, кто его видел.Как любой крупный режиссер, Кустурица всю жизнь снимает один фильм. Этот фильм, разумеется, не о бывшей Югославии, и не о нынешней Сербии, и вообще не о Балканах. Этот фильм – путеводитель по стране под названием Эмир Кустурица и его представлениях о том, как народный характер проявляет себя в условиях экстремальной жизни. Проявляет, надо сказать, задорно. Весь кинематограф Кустурицы – это вечная ярмарка, праздник со слезами на глазах, радость, в сердцевине которой таится трагедия. Его фильмы густо населены белыми кошками, черными котами, коровами, лошадьми, танцующими и поющими людьми, безумными и простодушными одновременно, комичными бандитами, сумасшедшими стариками, бегающими по экрану влюбленными.Всего этого в «Завете» много, очень много, больше, чем много, и еще капелька. Дедушка с говорящим именем Живоин (в смысле живой, а судя по финалу – вечно живой) посылает внука в город с заветом: продать корову, купить икону и найти невесту. Пока внук переживает в городе умопомрачительные приключения, дед находит невесту себе.В «Завете» Кустурица показывает страну, как бы зависшую между прошлым и будущим, застрявшую в середине 90-х, и дела ей нет до того, что на дворе уже 2007 год. Здесь по-прежнему местные мафиози в золотых цепях разъезжают в чудовищных, перекроенных и перекрашенных в химические цвета иномарках и зажигают под бессменный балканский канкан. В этой стране, как обычно, много волшебного, но что-то сломалось в механизме производства чудес режиссера, который всегда воспринимал «жизнь как чудо».Кустурица стал дидактичнее. Он противопоставляет деревню и город, свое и чужое, исконное и пришлое. Дедушка Живоин в деревне реставрирует церковь и отливает колокол. Городские отморозки одержимы идеей построить новый Всемирный торговый центр на месте водонапорной башни, крадут девушек для борделя и смотрятся полными придурками.Впрочем, здесь все немножко того. Все демонстрируют особенности национального характера, как будто задавшись целью доказать зрителю, что нормальные люди на Балканах не живут. Что ни кадр, то гэг. Что ни сюжетный ход, то полный улет. По небу летает супермен, выпущенный из ярмарочной пушки. Население танцует 24 часа в сутки без перерыва на обед в самых неподходящих местах и позах: за рулем, с кляпом во рту, повиснув на веревке вниз головой, отстреливаясь.Кустурица репродуцирует самого себя. Он эксплуатирует собственную манеру, стиль, шутки, фирменные манки. В его гэгах уже нет ничего смешного. И трогательного тоже нет. Они надоедливы и однообразны. Смех не смешивается со слезами, в радости нет трагедии. Свадебная процессия в финале никогда не сольется с похоронной.Я не знаю, как он умудрился, но Кустурица лишился глубины. Была жизнь как чудо. А стала как чудо-юдо.