Закон ему не писан

[b]Театралы познакомились с искусством Ромео Кастеллуччи на Театральной олимпиаде. Его жуткий «Генезис» делился на три части. Первая, собственно «Генезис», где лошадинообразный Люцифер посещал лабораторию Марии Кюри, занятую изучением распада атомного ядра. Женщина с ампутированной грудью, мужчина с ампутированной рукой, мальчик-йог, точно превративший свои кости в веревки, сопутствовали рождению мира по Кастеллуччи, который заявлял, что генезис для него страшнее Апокалипсиса.[/b]Вторая часть – «Освенцим», где в белом и пушистом пространстве в заячьих ушках играли дети (шестеро детей самого Кастеллуччи заставляли вспомнить, что именно дети первыми шли в газовые камеры). И, наконец, «Каин и Авель», где Каин убивал Авеля чуть ли не случайно, жалел об этом и начинал его любить. Кто с содроганием, а кто с надеждой, но от нового приезда Ромео Кастеллуччи ждали сильных впечатлений. Я лично не дождалась.«Tragedia Endogonidia» № 4, которую привезли на фестиваль «Территория», – часть огромного одиннадцатичастного проекта, каждая часть которого посвящена какому-нибудь городу: Берлину, Авиньону, Парижу, Страсбургу и т. д. Четвертая часть посвящена Брюсселю – столице объединенной Европы и воплощению европейской власти и правительства. Для Кастеллуччи (разумеется, не только для него) закон еще со времен древнегреческой трагедии – один из самых главных «моторов», запускающих трагедию.Трагедийным адом по Кастеллуччи стала мраморная комната в неоновом освещении, не дающем теней. Сначала чернокожая служанка невозмутимо и долго моет здесь пол. После темной и громкой «отбивки» на полу оказывается ребенок, который только-только научился сидеть (седьмой или восьмой Кастеллуччи-младший?). Роботообразная голова долбит ему набор каких-то слов. Зал умиленно ахает, ребенок падает и ударяется затылком о мрамор.После следующей отбивки седобородый старик в купальнике-бикини долго-долго надевает на себя белые одежды с древнееврейскими письменами, а под конец – советскую милицейскую форму.Видимо, европейская власть ассоциируется у Кастеллуччи с советской милицией. А может, каждый раз добывается полицейская форма принимающей стороны – власть, она и в Европе власть. Дальше – больше. Два упитанный мента, полив предварительно мраморный пол кетчупом, педантично избивают резиновыми дубинками коллегу, предварительно раздетого до белья. Потом его, изображающего конвульсии, положат в целлофановый мешок. Потом женщина в черном кринолине, над которой эффектно поколдовал художник по свету, вырвет себе зуб и бросит в тарелочку. И вновь старик – уже не в форме, а в исподнем – ляжет на больничную койку и исчезнет прямо на наших глазах.Все это так эффектно и так скучно, что начинаешь теряться в догадках. Неужели прославленный режиссер, лауреат престижной премии «Новая театральная реальность», хочет просто показать нам, что зло мира, все более изобретательное и эффектно поданное, способно вызвать у нас лишь зевотную скуку?