Мужчина, будьте мужчинами!

[b]Открывая фонд своей мамы в Литературном музее, Елена Мушкина передала туда фотографии, рукописи, записки писателей, с которыми ее мама общалась несколько десятилетий. Нина Леопольдовна не получила высшего образования (из-за рождения Лены ей пришлось уйти с четвертого курса института новых языков). Она работала машинисткой в разных изданиях, за две недели до начала Великой Отечественной войны пришла в «Литературную газету», а уже во время войны – в журнал «Знамя». Здесь судьба свела ее с людьми, ставшими со временем цветом отечественной литературы. О некоторых таких встречах рассказывает ее дочь Елена Романовна Мушкина.[/b]Я была уже большая, мне исполнилось восемь, и я хорошо помню первые дни маминой работы. К тому времени сотрудники «Знамени» вернулись из эвакуации. Был назначен редактор, Всеволод Вишневский. Война в полном разгаре, поэтому он часто уезжал на фронт. Наконец:– Выходите на работу!Мама вышла на работу 20 января 1942 года. Оформили машинисткой на три месяца. Оказалось, на тридцать шесть лет.Своим боевым крещением она считала роман «Падение Парижа». Эренбург закончил его перед самой войной. Осталось дописать несколько глав. Готовую часть отправили в набор, а Илья Григорьевич уехал в эвакуацию.В типографии рукопись потеряли. Редактор рвал и метал. Объявили «Всесоюзный розыск». Под самый Новый год пропавшие страницы нашел верстальщик, в типографии. Но в каком виде! Все испачкано, перепутано. Как привести в порядок?– Поручу новой машинистке, – решил Вишневский. – Молодая, быстрая. Вот и посмотрим, на что способна.Мама не только привела в порядок найденную рукопись, но быстро напечатала и те главки, которые Эренбург дописал.– Ставлю вам пятерку, – сказал Илья Григорьевич.Эренбург нервничал из-за «Падения Парижа», а Корней Иванович Чуковский ([i]на фото[/i]) в это время едва не лишился своей знаменитой «Чукоккалы». За десять минут до отъезда в эвакуацию вытащил тетрадь из комода, обернул клеенкой и закопал в лесу под березой, в поселке, где он тогда жил. Засыпал комьями глины. Земля мерзлая, лопата плохая, да и сил мало. В общем, ямка получилась неглубокой.Эвакуацию отложили на день. И Корней Иванович вернулся домой. Решил зайти к соседу. На лавке, где обычно стоит ведро, увидел истерзанную «Чукоккалу». Переплет оторван, ни начала, ни конца.Оказывается, сосед подсмотрел, как Чуковский что-то закапывал. Ясно: драгоценности! Был в ярости, когда ничего не нашел. А тетрадь… Да кому она нужна! Не вернись Чуковский, выбросил бы.В редакции места мало, теснота, поэтому мама нередко брала рукописи домой. Правда, печатать дома она не любила. Во-первых, меня жалела: ребенок засыпал под машинную канонаду. Во-вторых, боялась фининспектора. Этакий Бармалей... В те годы встреча с фининспектором действительно не сулила ничего хорошего. Держать машинку в доме было опасно. Печатать на ней опасно вдвойне. Мама принимала все меры предосторожности. Печатала под звуки радио, стараясь заглушить удар, ставила машинку на подушку.Часто в дом приходили авторы – писатели, поэты, журналисты. Среди них – Вера Инбер, Маргарита Алигер.Вера Инбер в конце лета 1941 года оказалась в Ленинграде: ее муж, профессор медицины Илья Давыдович Страшун, был направлен на работу в осажденный город. Они приехали с последним поездом – и кольцо блокады сомкнулось на три года.– Перед возвращением в Москву, – рассказывала потом Вера Михайловна, – мы пошли на выставку «Героическая оборона Ленинграда». Там была витрина, оформленная в виде булочной. И весы. На одной чаше маленькие гирьки, на другой – 125 г хлеба: норма осажденного города. В стеклянной колбе мука, из которой хлеб выпекался. Я переписала: мука ржаная дефектная – 50 процентов, соль – 10, жмых – 10, целлюлоза – 15 процентов, соевая мука, отбойная пыль, отруби – по 5 процентов.Мама печатала все стихи Веры Михайловны, присланные из осажденного города. Первую запись в дневнике писательница сделала 28 августа 1941 года, последнюю – 7 июня 1944 года. А в моей памяти строки о бомбе:[i]Упала, не взорвавшись: был металлДобрей того, кто смерть сюда метал.[/i]Сотрудничество мамы и Веры Инбер продолжалось и после войны. Однажды, в канун 8 Марта, Вера Михайловна пригласила нас в Центральный дом литераторов. Она вела вечер, посвященный женскому дню.Места в ЦДЛ ненумерованные. Нередко билетов раздавали больше, чем может вместить зал. Так случилось и в тот раз.Оба прохода забиты страждущими. Счастливчики, которым удалось прорваться, радовались.Вера Михайловна, худенькая, седая, внимательно оглядела зал. Извинилась, что произошла накладка. Поздравила с праздником всех женщин. Так и сказала: всех, сидящих и стоящих. Мужчины, уютно расположившиеся в креслах, радостно поаплодировали. Они еще не знали, что Вера Михайловна приготовила им сюрприз.– Товарищи мужчины, – сказала она, обращаясь к залу. – Прошу, уступите свои места женщинам, которые стоят в проходах.В ответ гробовая тишина.– Товарищи мужчины, – настаивала Инбер. – Будьте, наконец, мужчинами! Хотя бы сегодня!Народ безмолвствовал.Постоянный автор тех лет – Маргарита Алигер. Поэма «Зоя», десятки стихотворений… Эта маленькая, «карманная» женщина жила в районе Миусской площади в Доме композиторов. Ахматова называла ее Алигерицей.Муж Маргариты Иосифовны, композитор Макаров, погиб на фронте. С девятимесячной дочкой Таней она уехала в эвакуацию, в Чистополь. Потом родилась вторая девочка, Маша, дочь Фадеева. Говорили, очень на него похожая. Маргарита дружила с Либединскими. Мы с мамой путали: у Либединских по старшинству – Маша и Таня, у Алигер – Таня и Маша.Несчастья сыпались на Алигер. В 1956 году застрелился Фадеев. От рака крови умирает Таня, старшая дочь. Маша с мужем уезжают в Германию, потом в Англию; в 1991 году она покончила с собой. В начале осени 1992 года Маргарита Иосифовна упала в глубокую канаву, недалеко от своей дачи. Спасти ее не удалось.