[i]Впрочем, композитор явно живет по тем же законам нестарения, что и его музыка, которая уже прошла проверку временем. «Юнона» и «Авось», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», песни, музыка к кинофильмам... Рыбников и сейчас много пишет. Так что поговорить с ним удалось только на рабочем месте — в уютной студии на нижнем этаже дома, в котором проживает наш юбиляр.[/i][b]— После «Литургии оглашенных» о вас ничего не было слышно. Чем вы занимались? [/b]— Писал музыку, очевидно. Жил-поживал… В России в последние десять лет музыкальных премьер и вообще значимых событий было очень мало. Кроме попсы. Я себя к попсе не отношу, песен никогда не писал — не считая музыки к фильмам. Многие композиторы уехали. Многие умерли. Я считаю этот период разгромом российской музыки.Если ее что-то восстановит, это будет большое чудо. Но я в это время сделал больше, чем другие. Я создал свой музыкальный театр. Написал и записал балет «Вечные танцы любви». Сейчас пишу музыкальную драму «Оперный дом». Все это очень большие работы — для симфонического оркестра, хора, солистов… В «Литургии оглашенных» я автор всего, включая сценографию и режиссуру. Спектакль шел здесь, на Молчановке, в зале на пятьдесят зрителей. Потом шел в «модуле», потом мы повезли его в Америку… А когда вернулись, здесь наступили тяжелые времена, на меня было оказано давление… В результате театр не смог дальше существовать. Сейчас мы возродились как Государственная мастерская при Министерстве культуры и будем восстанавливать наши спектакли. Не уверен, пойдет ли это в широком прокате. Пока что все, созданное мною за всю жизнь, предпочитают эксплуатировать без моего ведома.[b]— Как бы вы охарактеризовали свою музыку? [/b]— Мне всегда хотелось писать музыку, которую ни на какую полочку не поставишь. Или можно поставить сразу на все полочки.[b]— Вы работаете на заказ? [/b]— Большинство композиторов работает на заказ. Дягилев заказывал Стравинскому «Весну священную», «Петрушку»… Это не вдохновение по заказу. Вдохновение у композитора, если он композитор, должно быть всегда. Если я хочу что-то написать, я все равно это напишу. И когда приходят и говорят «напиши для такого-то коллектива», я пишу не то, что они хотят, а что я хочу — но для них. Во всяком случае, предложений, которые противоречат душе, я не принимаю. По счастью, у меня есть определенная репутация, ко мне не обращаются с сомнительными затеями.[b]— Для многих вы — прежде всего автор «Юноны» и «Авось». Увидим ли мы «Юнону…» на киноэкране? [/b]— В ближайшие годы нет. Такой специфический музыкальный фильм — слишком большая загадка для наших условий. Сочетание видеоряда с музыкой сейчас должно быть беспроигрышным. И как только что-то начинается, то… тут же и заканчивается. Выясняется, что снимать нужно совместно с другими странами… Насколько трудно снять трехминутный клип — а тут таких клипов нужно штук пятьдесят.[b]— В первой записи «Юноны…» партию Кончиты спела ваша дочь — они совпадали с главной героиней по возрасту со всеми особенностями подросткового вокала. Продолжила ли ваша дочь занятия музыкой? [/b]— Нет, Аня сейчас пошла в кинорежиссуру — как раз к предыдущей теме. Но голос у нее остался, и если понадобится, я с ней еще поработаю.[b]— Какое место в ваших сочинениях занимает мелодия? [/b]— Главное. Мелодия, могущая служить символом, редко дается. Даже у великих композиторов таких мелодий всего несколько за всю жизнь.[b]— А как вы в таком случае относитесь... ну, к примеру, к музыке Шнитке? [/b]— Насколько многогранен человек, настолько многогранна музыка. Музыку Шнитке я бы сравнил с застывшим ужасом, идеально запечатлевшим процесс распада общества, распада духовных ценностей в конце двадцатого века. В этом веке было много переворотов. Композиторы шли на неизведанную территорию — и открыли иной взгляд на звук, на музыку.[b]— А вы можете определить причину возникновения музыки на земле? Ее нет в природе, ее придумали — зачем? [/b]— На это никто никогда не ответит. Человек — существо духовное, и его духовность требует выражения. Материалистам этого не понять. Я задавал этот вопрос многим людям. Не могут ответить даже физики и акустики, изучающие звуковые волны. Почему мажорное трезвучие вызывает радостное ощущение, а если средний тон понизить на полтона — возникает минорное трезвучие, сразу вызывающее грусть… Значит, у музыки есть ключики, а в душе человека — как бы замочная скважина. Но это не объяснение, а констатация.[b]— Расскажите о вашем последнем проекте — об «Оперном доме». Так получилось, что это стало едва ли не последней работой Григория Горина. В написанном им либретто предлагается история некоего композитора — и музыка звучит якобы от его имени? [/b]— Это собирательный образ русского композитора второй половины восемнадцатого века. Это время расцвета при нашем дворе итальянских композиторов — отнюдь не первостепенных. Наш герой попадает в Италию, учится вместе с Моцартом, с одинаково высоким баллом их принимают в Музыкальную Академию… А потом он возвращается на родину, оказывается никому не нужным и умирает молодым, всеми забытым.[b]— Реальные прототипы были? [/b]— Конечно. Максим Березовский — один из наших первых композиторов. Но на сцене больше фантазии, чем исторических фактов.[b]— Цитаты из Березовского звучат? [/b]— Ни в коем случае, я не слышал ни одной его ноты. Сюжетная интрига в том и состоит, что музыка эта полностью утрачена, но где-то существует — в эфире, на небесах… и современный композитор должен ее оттуда как бы считать.[b]— Марк Захаров собирается ставить «Оперный дом» у себя? [/b]— Нет, это постановка для Большого театра, у нас уже подписано соглашение с Васильевым. Точнее, это будет совместная постановка ГАБТ и Ленкома, с участием драматических актеров. Собственно, пока мы еще сочиняем, дорабатываем. Премьера будет в следующем сезоне, в конце 2001 года — тогда как раз откроется филиал Большого.[b]— Простите за банальность: музыка и искусство в целом способны если не спасти, то хотя бы облагородить мир? [/b]— Музыка и искусство в целом находятся в руках продюсеров, которые строго определяют, что нужно миру, а что не нужно. Поэтому придавать искусству функции спасения мира уже никто не хочет, и никто это финансировать не будет. А это значит, что я или любой другой человек может сколько угодно спасать мир своим искусством, но до мира это искусство не дойдет.