Литовская прививка

[b]Ф. Шиллер. «Играем... Шиллера». Реж. Р. Туминас. «Современник» [/b][i]С тех пор как на фестивале «Золотая маска» появилась номинация «Лучший зарубежный спектакль, показанный в России», эти призы неизменно получала Литва — несколько раз Эймунтас Някрошюс и один раз [b]Римас Туминас[/b]. Некоторым московским театрам явно хотелось сделать себе «прививку» литовской театральности с ее метафоричностью, глубиной и какой-то экологически чистой натуральностью. Имя Туминаса мелькало в планах Вахтанговского театра, но завлечь его к себе удалось пока только «Современнику». Туминас поставил «Марию Стюарт» Шиллера, написав которую последний признался, что наконец «овладел ремеслом драматурга».[/i]Формула спектакля заложена в названии «Играем... Шиллера» (сразу вспомнилось «Играем «Преступление» Камы Гинкаса, где слово «игра» тоже было определяющим в отношениях с драматургической реальностью). Имя шотландской королевы пропало из названия, к тому же Мария Стюарт перестала быть центром спектакля. (Режиссер сократил весь первый акт, где Мария уже находится в заточении, подвергается обыску, вспоминает об убийстве своего мужа-невежи и рассуждает о бескровном соединении двух народов, шотландского и британского, — мотивах ее притязаний на британский трон.) В спектакле этот центр сместился в сторону соперницы Марии Стюарт английской королевы Елизаветы, предысторию рождения которой разыгрывает, кстати, «Ленком» в своих «Королевских играх».[b]Марина Неелова [/b](Елизавета) чувствует другую режиссуру, как хорошая супермодель — стили разных кутюрье. Она играет одинокую женщину в мире мужчин, вынужденную существовать по мужским законам. Даже в королевское платье облачают ее мужчины — грубо и неумело.Она стала заложницей их страхов, подлостей, интересов, чувства вины перед ними за свое незаконное рождение. Даже их муштры (одна из самых впечатляющих сцен — обессилевшая от слез и усталости Елизавета марширует на цыпочках с подносом и бокалами, полными воды, на вытянутых руках под присмотром-дрессурой коварного царедворца Беркли ([b]Михаил Жигалов[/b]). Чтобы потом, на людях, она умела бы сдерживать любые свои чувства). Самая женственная актриса нашего театра вначале бесстрашно играет бесполость — прилизанные волосы, черная шинель, военная выправка. Тем заметнее по контрасту ее неукротимые вспышки женственности — точно трава, пробивающаяся сквозь камни, — слабость, кокетство, томление. Тоска по милосердию, в праве дарить которое ей отказано. Страх встречи с соперницей (Мария — [b]Елена Яковлева [/b]— по сути является первой женщиной с настоящей страстной и небезгрешной женской судьбой, с которой Елизавете довелось встретится. И страх этой встречи держит ее в таком напряжении, что на Марию она так и не взглянет). Хороший актер всегда делает зрителя своим адвокатом, а не прокурором. И даже в сцене, когда Елизавета подписывает смертный приговор Марии, на первом плане — не этика поступка, а та цена, которую Елизавета платит за решение.Королевское платье, в которое ее облачают, похоже на цепи, в которые она добровольно дает себя заковать. Текст приказа королева зачитывает все медленнее и надрывнее, словно внутри нее начался физически непереносимый процесс распада, разрывающий ее изнутри. Поставленная подпись вызывает экстаз ложного освобождения, настолько заразительный, что парализованный немой персонаж, именуемый «бастардом двора» ([b]Дмитрий Жамойда[/b]), в порыве восторга поднимается на ноги. А вся сцена оборачивается безумной, страшной и экстатической клоунадой.Спектакль Туминаса вызывающе красив. Строгая музыка [b]Фаустаса Латенаса [/b]почти не покидает звуковое пространство спектакля, определяя его торжественную атмосферу и влияя на подсознание, как, скажем, 25-й в секунду кадр рекламы. Холодноватый аскетизм уживается со смачными скабрезностями, вроде тайного письма, которое графу Лейстеру ([b]Игорь Кваша[/b]) предстоит извлечь у Мортимера ([b]Илья Древнов[/b]) оттуда, где, говорят, наши предприимчивые «челноки» провозили мелкие ценности. Лаконичная простота — с параллельным действием, которое обволакивает текст, как изысканная упаковка. Художник Адомас Яцовскис наполнил сцену чувственной и осязаемой конкретикой, которая определяет спектакль на запах, на ощупь, на вкус. Вода. Камни. Сено, которое Елизавета разбрасывает в ярости и в которое пытается укрыться после убийства Марии.Подвешенная, как колокол, ржавая цистерна со строительным крюком вместо язычка, о который Мортимер, несостоявшийся спаситель Марии, ласкается, укрепляясь в своей ненависти к власти на родине — гнетущей протестантской власти, пропитанной ложью и страхом. Крупные горошины, которые Елизавета насыпает в хрустальные бокалы, и мы слышим, как глохнет в ней голос жизни: отчаянный звон хрусталя, по которому бьют горошины, — глухая дробь — шелест — шорох — тишина.Смерть сестры-соперницы, на которую она решилась, гибельна и для нее. Потому что в трагедии человек обречен на выбор, и любой выбор для него смертелен. Римас Туминас дает почувствовать аромат истинной трагедии (имеется в виду жанр).Поиграть в трагедию, но поиграть всерьез.А в финале спектакля раздается хохот. Два отпетых обитателя британского двора, наигравшись и насмотревшись на кровавые игры, удирают на лодке вниз по течению, налегая на весла и хохоча после пережитого ужаса.