У нас с братом одно лицо на двоих

[i]30 мая в Большом зале Центрального дома литераторов состоится вечер, посвященный выходу новой книги Александра Каневского «Смейся, паяц». В нем примут участие все герои романа – те, что живы, конечно. А это и Михаил Жванецкий, и Александр Ширвиндт, и Аркадий Арканов, и Леонид Якубович, и брат писателя, знаменитый майор Томин из сериала «Следствие ведут знатоки» – Леонид Каневский. Они будут выходить на сцену по мере того, как автор будет читать ту или иную главу. Главы из новой книги публиковались на страницах «Вечерней Москвы». Накануне премьеры Александр Каневский побывал у нас в гостях.[/i][b]– Чем эта ваша книга отличается от предыдущих?[/b]– Я определил ее жанр как трагикомическое, авантюристическое, исповедальное повествование. А эпиграфом взял слова Ричарда Баха: «Выполнена ли твоя функция в этой жизни? Если ты жив, то нет». У меня случилась большая беда – я потерял очень близкого человека, мою жену, которая была уникальной личностью, замечательным психологом, – и был в ужасающем состоянии, вплоть до того, что не хотел жить. Но Саша Демидов, актер театра «Гешер», очень верующий человек, изучающий каббалу, мне сказал: вы обязаны. Но ведь я выполнил свою миссию – вырастил двух детей, построил два дома, сажал деревья. Написал 14 книг. Жить для того, чтобы написать пятнадцатую? И он сказал: после того, что вы пережили, это будет ваша первая книга. Не сразу, а со временем я стал понимать: я должен написать эту книгу. Это будет моя исповедь, мое покаяние. Я всю жизнь писал смешное, а в этой книге вместе со смешным очень много грустного.Мы все время куда-то бежим, даже когда лежим. И моей задачей в этой книге стало – остановить этот бег, посмотреть на тех, кто бежит рядом.[b]– В книге «Смейся, паяц» вы рассказываете как о тех, кого уже нет с нами, так и о людях живых. Про кого было труднее писать?[/b]– Про всех было легко. Ведь я писал только о близких людях, которых хорошо знал. И не как об известных личностях, а человечески. Я никогда не умел работать с артистами, с режиссерами, если я их не любил. Это как с женщиной – не любишь, значит, жизнь не удалась. С Юрой Тимошенко и Фимой Березиным ([i]Тарапунька и Штепсель[/i]. – [b]Ю. Р.[/b]) я прожил, например, около 30 лет, последние лет 20 я был их основным автором. Мы были очень дружны. Они были настолько душевными людьми, что о своих музыкантах и рабочих сцены заботились как о собственных детях. До того, что Березин, если приезжал на гастроли без жены, отказывался от положенного ему «люкса», чтобы на разницу обеспечить рабочим места получше. Их дважды представляли к званию народных артистов СССР (они были народными Украины) – и дважды теряли документы. Тогда они сказали: все, у нас есть звание – Тарапунька и Штепсель, а других нам не надо.[b]– Когда вы в 1990 году уехали из страны, еще не было Интернета. А по телефону не наговоришься. Не ощущали дефицита общения?[/b]– Конечно, когда уезжаешь, ужасно не хватает этого ежедневного толкания плечом о плечо. Но я пишу о людях, которые прошли испытание славой и хуже от этого не стали. И Тимошенко, и Березин, и мой брат Леня, и Гриша Горин – все они остались людьми. Мы все остались в прошлом веке. Люди ХХI века прагматичны, а я сентиментален, как вор в законе.[b]– Вы первый сказали слово «брат». Интересно, а дрались ли вы с Леонидом в детстве?[/b]– Мы его лупили вместе с двоюродным братом. Леня был полноватым мальчиком и решил сбросить вес. Он стал заниматься штангой, борьбой. Однажды, когда мы его в очередной раз хотели побить, увидели, как он накачался. Леня еще не понимал, что уже может нам врезать, но мы решили, что бьем его в последний раз.А вообще я за Леню благодарен судьбе. Мы с ним очень дружны.Первый фильм, в котором он снялся, был мой. Он читает мои рассказы. У нас бывают общие творческие вечера.[b]– Да и похожи вы очень друг на друга.[/b]– Однажды на моем вечере пришла записка: «Скажите, это правда, что вы с братом – одно лицо?» Я ответил: «Правда. И мы его носим по очереди». А вот усы я поносил до 25 лет и отдал Лене.[b]– Позднее, когда к нему пришла такая оглушительная слава, не завидовали?[/b]– Когда-то была такая передача – «Правда. Ничего кроме правды». Меня посадили на детектор лжи и спросили про мой самый большой порок и самое большое достоинство. Про порок не скажу, а мое самое большое достоинство – то, что я не знаю чувства зависти. Все мои друзья сажали меня в первый ряд и говорили, что от меня идет волна доброжелательства. Завидует тот, кто не имеет. Мне было достаточно собственной популярности, а братом своим я гордился, радовался за него. Боялся, как он пройдет испытание славой. Но он прошел его с честью.[b]– Два таких красивых, остроумных сына могли вырасти только в очень хорошем доме. Расскажите о нем немного, пожалуйста.[/b]– Вы попали в самую точку. Когда-то папа много жил в Грузии, а наш дом был в Киеве, только потом мы переехали в Москву. Так вот, приходила посылка без обратного адреса. В ней были орехи и пара бутылок вина. Папа говорил: кто-то едет. И точно – через два дня вваливалась компания веселых грузин, греков, армян.Шли бесконечные застолья. Папа зарабатывал хорошо, но при таком образе жизни денег, конечно, не хватало. Тогда мама брала свою шикарную котиковую шубу и шла закладывать ее в ломбард.Папа получал деньги – мама выкупала шубу. И так повторялось много раз. У нашей «кормилицы» в ломбарде было свое, постоянное место. Когда я стал жить своей семьей, у нас тоже были частые застолья. Меня спрашивали: ты не устаешь от этого? А я отвечал: у меня очень загульные гены.[b]– Как вам ситуация с юмором в сегодняшней России?[/b]– Она меня огорчает. Планка юмора очень опустилась. Когда-то меня пригласили в Польшу. Там вышла книга наших сатириков, где были и четыре моих рассказа. Это было время расцвета польского юмора: Станислав Ежи Лец, Стефания Гродзенска, Славомир Мрожек, Анатоль Потемковский. Я поблагодарил поляков за то, что они нас многому научили. Мне ответили: да что вы, это мы должны вам поклониться. У нас много дорог, мы можем идти, куда захотим. А у вас одна разрешенная тропинка, но вы на ней умудряетесь делать такие кульбиты! Да, нам было трудно, но мы старались что-то сделать – намеками, эзоповым языком. И все говорили: ты это слышал? Ты читал? Конечно, писателя рождает время. Сегодня можно все, но я, профессионал, выключаю телевизор, потому что неинтересно. Сплошные памперсы и тампаксы, пародия на рекламу, которая сама пародийна.[b]– А в Израиле?[/b]– Еврейский юмор считается очень самобытным. В свое время итальянцы говорили, что они учились у Чехова и у Шолом-Алейхема. В сегодняшнем Израиле два потока – российский и местный.Я, когда приехал, стал выпускать юмористические журналы «Балаган», «Балагаша» и газету «Неправда». Сначала мне давали материалы наши ребята: Горин, Арканов, Володя Вишневский. Миша Златковский, потрясающий художник, дал мне пачку своих карикатур. А дальше пришли израильские писатели, которым очень хотелось попасть на русский рынок. Когда мне принесли переводы Эфраима Кишона, который последние годы жизни жил в Германии, я сказал: о! Это была настоящая, европейская школа, хотя и очень старая. Я написал ему письмо. В своем ответе он дал разрешение печатать его бесплатно и править, но – только мне одному.А все остальное очень и очень средне. Хотя в газетах, выходящих на иврите, есть шикарная острая и злая публицистика.[b]– Ваш иврит позволяет оценивать нюансы?[/b]– Нет, но все лучшее переводят на русский, делают обзоры. Со временем я понял, что не весь русский юмор понятен израильтянам, и наоборот. Мои рассказы в переводе на иврит имели сумасшедший успех в крупнейшей газете «Едиот Ахронот», но я их тщательно отбирал. Выбирал то, что понятно всем. У меня есть рассказ «Теза с нашего двора», имевший большой успех у русского читателя. Приехав в Израиль, я дал его почитать нашим. Сказали: немедленно печатать! Меня бесплатно перевел один из лучших переводчиков. Люди, которые жили в Израиле много лет и владели ивритом, сказали: блистательный пересказ, но тебя там нет. Все ушло: и одесский колорит, и характеры. Второй переводчик был из России. Сказали: уже ближе, но получилось как если бы с немецкого: я есть генерал. И вот оба перевода лежат у меня, а я не могу опубликовать повесть, которая мне очень дорога. Хотя по-русски она вышла большим для Израиля тиражом – 5 тысяч.[b]– А как возникла идея создать свой театр[/b]?– До того, как я стал выпускать «Балагашу», меня поражало, что Израиль, наверное, единственная страна в мире, где нет юмористического журнала. И театра комедии там тоже не было. Сейчас нам два года, и мы выпустили уже три спектакля. Играем их на русском языке. Зал забит. А когда мы только начинали, Леня снялся на телевидении в рекламном ролике. Он там говорил: «Создавать сегодня в Израиле театр комедии – это ненормально. Я его предупреждал, он не послушался. И правильно сделал!»