Цена одиночества

[b]Раньше дома престарелых называли богадельнями – грустное, напоминающее о скором и неизбежном угасании слово. Теперь же для таких заведений чаще подбирают не столь обидное название – Дом ветеранов.[/b]За воротами – сад и уютное деревянное здание с балкончиками и шпилями. Сегодня у ветеранов праздник: к ним приехало городское начальство и артисты с песнями и подарками. Все, кто может ходить, собрались в холле. Причесались, приоделись. Руководитель Комитета соцобеспечения города Королева Татьяна Тараненко говорит, что перед этими людьми все мы в долгу.– Садитесь, милая девушка, – галантно предлагает импозантный старик в черной пижаме. Он коротко пострижен, и в карих глазах светится огонек академического образования.Позже, когда я разговорюсь с доктором Людмилой Бутериной, выяснится, что этот человек был очень известным в Королеве ученым, конструктором на одном из “космических” предприятий. Состарился, умерла жена, и человек оказался никому не нужным. Бывшие коллеги подобрали его на улице. Он бродил по помойкам, спал на земле.– Мы его, конечно, отмыли и постригли, – рассказала Людмила Анатольевна. – Внешне он почти такой, как прежде. Здоровается, раскланивается, но никого не узнает. Бывает, увидит меня, усаживает – “Вы же дама!” Встает – а под ним лужа...”И все-таки на концерт он пришел. А многие не смогли. Из 52 бабулек, обитающих в этих стенах, до зала добрались только 20. Из шести дедушек – двое. Остальные остались в палатах.Анне Егоровне Петрушиной – 82, ходит она только с помощью специальных “ходунков”. Жизнерадостная старушка улыбается “голыми” деснами и рассказывает, что работала на стройке, вот и “заработала” себе тяжелую болезнь ног.– Сынок перевез меня сюда, – сияя глубокими морщинами, рассказывает Анна Егоровна. – Здесь же намного лучше. И врач, и еда, и уход. Не скучно. Сын приходит каждый день. Сегодня вот белье поменяли... – и старушка вдруг начинает плакать.Позже мне поясняют: Анна Егоровна не ужилась со снохой. Это основная причина, почему сюда попадают пожилые люди при “живых” детях.У Людмилы Георгиевны Лепеховой – жесточайший полиартрит, ходить она вообще не может.– Ко мне никто не приходит, – говорит она. – Все уехали.– Куда?– Не помню... Кажется, в Калугу. Нет, в Сибирь. Наверное, скоро вернутся и обязательно придут ко мне.Элеонору Александровну Грибову тоже никто не навещает. У нее был инсульт, а следом инфаркт. Она почти не может говорить, только плачет. Я глажу ее по голове, она тянется ко мне, прижимается к плечу и заходится в безутешном плаче, как ребенок. “Ну, ничего, все хорошо”, – бормочу я, чувствуя, что она успокаивается. Как же мало нужно людям, чтобы стать чуть-чуть счастливее – одну минуту участия...Здесь многие плачут. Переходя из палаты в палату, постепенно понимаю: не потому, что здесь плохо, а потому, что они не дома, они одиноки. Даже в только что отремонтированном здании с мягкой мебелью и цветами на стенах.– Мне холодно! – капризничает Раиса Дмитриевна Макарова. Доктор Бутерина накрывает ее еще одним одеялом, халатом. Но ей все равно холодно.– Мне давали таблетки только два раза! Я голодная, меня не кормят!– Скоро ужин, потерпите...– Да Господи, сколько ж можно? Не могу я уже терпеть, милые мои...Баба Маша Спиридонова ничего не видит и почти не слышит. Она худенькая и маленькая, как дистрофичная девочка. Короткие белые волосы разметаны по впалым щекам.– Она поет у нас хорошо, – говорит Людмила Анатольевна. – Баба Маша, спой!– Спасибо, и вам здоровья, – отвечает глухая старушка, прижимая ладони к тощей груди. – С праздником вас всех! Скорей бы уже помереть!– Не надо, баб Маш, не помирай, – почти кричит ей в ухо врач. – Ты спой нам, спой!– Чего? Спеть? Это мне нельзя! Вот вчера я пела, так на меня все ругались.– Так ты ночью, наверное, пела. А сейчас можно.– Ну, можно, так спою...Она садится в кровати и неожиданно звонким, молодым голосом заводит какой-то любовный романс про белую акацию, карету, в которой она ехала одна, луну и звезды, и церковь, где она шла под венец. Белая сорочка и подушка под головой становятся похожими на свадебный наряд, а она – на невесту, только вчера ставшую взрослой. Соседки по палате потихоньку начинают подпевать. Те, что уже не могут говорить, мычат в такт музыке. Вроде бы все хорошо, но отчего-то на душе становится щемяще больно.Доктор Бутерина говорит, что ей всегда их жалко. Наверное, поэтому она никогда не может на них поднять голос. Даже если видит, что они капризничают, ведут себя “плохо”, предпочитает успокаивать и урезонивать их, как детей.– Глядя на них, я думаю, что старость впереди у каждого из нас, – размышляет она. – В том числе и у меня. Вправе ли я ожидать хорошей, счастливой старости, если сейчас буду позволять себе бестактное отношение к этим людям?По словам сотрудников, приют – почти как детский сад: здесь тоже приходится мыть горшки, стирать пеленки, умывать, подмывать, причесывать, порой таскать подопечных на себе. Людям, которые не уважают старость и не имеют в сердце жалости, здесь делать нечего. Ведь больших денег здесь не заработаешь. Например, оклад врача – чуть больше трех тысяч рублей.Впрочем, и здесь порой случаются неожиданные повороты судеб. Ольга Дмитриевна Артемова всю жизнь проработала на предприятиях Королева, стала ветераном и ударником труда, получила множество грамот и медалей. Потом умер муж, и она решила перебраться к детям в Воронеж. Продала свою однокомнатную квартиру, а все деньги и мебель увезла с собой. С семьей сына она прожила всего три месяца: сноха объявила, что больше “этого не потерпит”. Ольга Дмитриевна собрала чемодан и уехала назад, в Королев, без денег и мебели. Здесь ей жить было негде.– Выручили друзья и добрые люди – устроили меня сюда, – говорит она.В приюте она познакомилась с Федором Голощаповым. На старости лет он тоже остался совсем один. Жена умерла, а сыновья еще мальчиками утонули в море. Определили старика в Дом ветеранов. Хотя еще крепкий и рукастый: столяр, плотник, сварщик, “да и вообще я все могу”. Ольга Дмитриевна очень ему понравилась.– Это, конечно, не была любовь с первого взгляда, как в молодости, – говорит Федор Федорович. – Но всетаки я не мог ее не полюбить. Она замечательный человек, душевный, тонкий, добрый. И красавица. Следит за собой: видите, макияж сделала.– Да какой макияж, – Ольга Дмитриевна краснеет, как школьница. – Губы подкрасила...Год назад они поженились. Дали комнатку – две кровати да тумбочка. Холодильник, телевизор – свои. Федор Федорович сам сделал полочки в стене, чтобы не загромождать и без того тесное помещение. Удобства, как у всех, – в коридоре. “Но зато нам хорошо – мы вместе”, – улыбаются “молодые”.– Не пишите ничего плохого, – попросила меня Ольга Дмитриевна на прощание. – Тем, кто здесь работает, с нами тяжело. Трудно угодить людям, которые уже смирились со своим одиночеством и несчастьем. Таких, как мы с Федей, наверное, больше нет. Сначала все на нас удивлялись, пальцем показывали: разве можно найти свою судьбу в доме престарелых? Оказывается, можно. Надо только верить и надеяться.