[b]Виктор Лукьянов очень разный. Точно как его густая внешность взяла в наследство многое и от темпераментных хазар, и от лихих степных кочевников, и от неторопливых пейзан-славян, так и живописи его тесно в рамках одного выбранного направления, единого раз и навсегда оседланного стиля.[/b]Сосновая пастель «Лесного ока» с загадочным прозрачным «глазом» небольшого озерца – подарок-свидание с неразгаданными тайнами Константина Васильева. Звенящая «Тишина» маленькой деревушки на далекой северной реке – вот вам и наследник Исаака Левитана…Но по-настоящему потрясает Москва Виктора Лукьянова – город одновременно и вымышленный, и сотканный из лоскутов вполне реальной архитектурной среды, милые разрозненные кусочки которой мы на бегу почти не замечаем. Лукьянов долго пытался объяснить, каким образом ему удается идеально слышать душу нашего города. А под конец всерьез выдал невероятную по детской наивности историю: «Да я, когда работал над портретом Годунова, во сне часто ходил по узким улочкам древней Москвы. Руки в стороны раздвинешь – в заборы упираешься. И вот однажды за мной погнались с дрекольем: чужак, орут! Понимаешь, морда меня выдала – современная она! А они кричат – вор, разбойник! Еле ноги унес…»И вот теперь Лукьянов отмечает пятидесятилетний юбилей. Почетный профессор, лауреат международных конкурсов, за плечами 40 «персоналок». Аккурат к дате из Италии доставили изданный трехтысячным тиражом роскошный альбом, а из Комитета общественных наград при российском правительстве – орден Михаила Ломоносова.[b]– Что это за награда?[/b] – интересуюсь у живописца.– Она мне очень дорога. Хотя бы потому, что в молодости друзья частенько звали меня Михайлой Ломоносовым – мол, пришел в лаптях Москву завоевывать. Орден Ломоносова вручается деятелям науки и культуры как выражение высшей степени общественного признания. Конечно, я понимаю, что он дан мне в кредит как следствие правильно выбранного творческого пути. Ну что же, значит, понятно, куда идти. На самом деле 50 лет для творческого человека не возраст, уж поверьте.[b]– Когда-то давно вы рассказали, как любимой московской улицей для вас стал Черниговский переулок – после случая, когда вам, стоящему за мольбертом под открытым небом в жуткий холод, «аборигенка» вынесла стакан кофе с конфеткой...[/b]– Да, Черниговский – старая любовь. Замоскворечье вообще для меня – место знаковое. Дело в том, что Москва сильно преображается. Наверное, это нужно, но нельзя убирать опорные точки, без которых город теряет самобытность. Возможно, поэтому новых московских работ за последние годы у меня почти не появилось. А Замоскворечье, конечно, тоже уплотняется, и здесь растут новоделы с подземными гаражами, но это происходит без потери собственного архитектурного лица, без убийства очаровательного кружева кривых переулочков, где за поворотом всегда тайна… Вот так бы и в других районах центра![b]– В середине 1990-х годов вы тоже на чем свет костерили железобетонные «пеньки» и очень резко определили общее духовное состояние столицы, сравнив ее с Иваном, не помнящим матери и наплевавшим на духовное завещание отца, зато нацепившим на шею тяжелую золотую цепь. Сейчас что-то изменилось?[/b]– Конечно. Только слепой не может не видеть: массово восстанавливаются церковные подворья, над городом возвысился храм Христа Спасителя… Сейчас Москва для меня представляется интеллигентной пенсионеркой, которой уже дали социальную карту, обеспечили бесплатный проезд на метро и в электричке, чуть подлечили лекарствами. Стоит с ней заговорить – она расскажет вам о прожитой жизни, процитирует Ахматову и Пастернака, ни на что особо не жалуясь. Но при этом вы быстро поймете, что живет она все-таки очень бедно, растягивая копейки от пенсии до пенсии.Лукьянов и сам вынужден считать копейки, хоть напрямую этого никогда и не скажет. Практически всю сознательную жизнь он провел в коммуналке. Вместе с супругой долгие годы делил однокомнатную квартиру с братом и матерью, прикованной к постели.Параллельно снимал комнату в другой коммуналке в качестве мастерской – и, когда одинокую соседку-старушку разбил инсульт, посчитал своим долгом ухаживать за ней… Собирательным образом всех этих переживаний явилась «Коммунальная квартира» – картина, на первый взгляд, странная, но очень глубокая. Как во всякой коммуналке, в «Коммунальной квартире» сходятся разные миры. Сходятся и друг во друге растворяются, будто запахи давешних щей и свежего борща на общей кухне. И угасающая бабушка, недвижно лежащая на диване под иконостасом героев вчерашних дней со Сталиным в центре, едва видна в зеркале молодой женщине с молитвословом перед божницей. И поди разбери, где здесь прошлое, а где будущее – все смешалось в этом странном доме, имя которому Россия…В этом году у Лукьянова особый повод для радости: наконец-то переехал в отдельную однокомнатную квартиру.– Старый дом снесли, – объясняет Виктор Евгеньевич. – Но само по себе это, наверное, ничего бы не дало. Заступились высокопоставленные поклонники…[b]– Ах да, вы же профессор…[/b]– Ну, профессор я всего лишь почетный. Это при Академии управления МВД есть Университет культуры, как-то завязались контакты – вот они и дали звание… Нет, я имею в виду чиновников серьезнее – из Госдумы, например. Вообще мои работы неплохо расходятся по властным кабинетам, иногда даже без моего ведома… Что же, значит, зрительская аудитория ширится, а следовательно, я на правильном пути. На самом деле коммуналкам я даже благодарен – может, из-за них московские улицы стали для меня настоящим домом, по которому я мальчишкой бродил с цветным стеклышком в руке и в уме «собирал» городские картины в манящий калейдоскоп. Но, как ни крути, художнику нужна мастерская, а ее пока нет.[b]– А далекие предки больше в подворотнях не бьют?[/b]– Да нет, я же ушел от исторической картины как темы… Как сказал поэт, если раньше мне били морду, то теперь вся в крови душа. Хотя это, наверное, слишком уж высокопарно…