Феномен

[b]Он знает Москву как никто другой. Пишет книги о ней и москвичах. Некоторые даже называют его «современным Гиляровским». Он верит в непознанные силы, но считает, что в жизни надо полагаться только на себя. 15 лет вел спецкурс репортажа в МГУ, но убежден, что журналистика должна быть субъективной.[/b]Сегодня Льву Колодному исполняется семьдесят. Те, кто его знает, вряд ли поверят.[i][b]Для начала я попал в Кремль[/i]— Вы все знаете о Москве, а сами, оказывается, не москвич?[/b]— Приехал из Днепропетровска, чтобы поступить на отделение журналистики МГУ.[b]— Поступили?[/b]— Да что вы! Надо было набрать 25 баллов из 25. Пять экзаменов сдать на пятерки. И даже в этом случае могли не принять, если бы не нашлось места в общежитии. В итоге я провалился и поступил в Финансовый институт.[b]— ?![/b]— Да, тогда было значительно проще стать финансистом, чем журналистом. Это был непристижный вуз, куда шли все непоступившие. Я даже сдал там первую сессию. Высшую математику и прочее, но когда пришел мужик в черных нарукавниках и принес счеты, я пришел в ужас. Я понял, что дальше не смогу. Это была мечта моей мамы – чтобы я был таким приличным бухгалтером в нарукавниках. Но не моя. И вот однажды я иду по Москве и вижу витрину «Московского комсомольца». И там фотография – счастливые комсомольцы в фуфайках. И подпись внизу, которая объясняла, что днем они трудятся на строительстве Московского университета, а вечером готовятся туда поступать. Я понял, это – шанс. Бросил Финансовый институт и стал строить университет. Я был такелажником. Знаете, что это такое?[b]— Да.[/b]— Так вот, стал я работать на стройке. Половина строителей были зэки. Их приводили под конвоем башкиры с огромными овчарками.[b]— Умирали они там?[/b]— Нет, зачем им умирать? Работали! Они построили физический, биологический и химический факультеты.[b]— А вам разрешали с ними общаться?[/b]— С этими — нет. Но там были и другие зэки, расконвоированные. Они были практически свободные, только паспорта у них лежали в отделе кадров. Среди них у меня был приятель – Володя Виноградов. Он солдатом вынес на базар свою шинель и получил 8 лет. Он называл меня «Оленем».Еще я там познакомился с Вадимом Кожиновым из комитета ВЛКСМ МГУ, впоследствии известным литературоведом. Он тогда был большой романтик. Водил меня в пивбар на Пушкинской площади, где научил пить пиво с раками. За что я ему очень признателен. Потом наши пути разошлись.Короче говоря, через год я поступил на журналистику. Правда, только на заочное отделение. На дневное меня не приняли.[b]— Почему?[/b]— Не объясняли. Но тогда, в 52-м, больше одного еврея не принимали на курс журналистики.[b]— А что, проблемы были?[/b]— Вы что, с того света прилетели? Всех, кто работал на стройке, приняли. Меня – нет. Может быть, это было даже и неплохо. Потому что я мог продолжать работать. Я работал и ходил на лекции. А потом уехал в Одессу.[b]— Зачем?[/b]— Захотел жить в Одессе! У моря. В Москву ездил на сессии. Когда окончил журналистику, поступил в Училище имени Гнесиных, на вокальное отделение, к Анне Семеновне Штейн. Она была жена посла в Италии. А потом я учился у Владимира Петровича Захарова. Он был заслуженным артистом, солистом радио. У него был прекрасный баритон.[b]— А у вас?[/b]— А у меня бас. Но на втором курсе меня взяли в штат «Московской правды». И начались метания между оперой и журналистикой.[b]— То есть вы с утра пели арии, а после обеда писали едкие фельетоны?[/b]— Кто бы мне дал писать фельетоны! Я писал заметки в сорок строк! Это сейчас вам сразу полосу дают, а нам нужно было все ступеньки проходить![b]— И вы решили предпочесть оперу журналистике.[/b]— Нет! Я сидел на двух стульях и не знал, что мне делать. Меня в училище уже к Марку Рейзену водили. Но он бросил преподавать. Нужен был педагог хороший. И потом, меня не вдохновлял тогдашний репертуар. Тогда нельзя было петь что захочешь. Петь нужно было «Матросов Байкала». А я не хотел. В итоге остался в газете.[b]— Вас тогда уже интересовала история Москвы?[/b]— Меня тогда интересовало все. Я был молодой и любопытный. Учился всему на практике у корифеев. И искал темы. Потому что я уже тогда понимал, что в журналистике, если хочешь чего-то добиться, нужно найти свою тему. И рыть в ней до самых глубин, куда еще никто не добирался. И писать надо о том, о чем до тебя еще никто никогда не писал. Тогда это – интересно.У меня все началось с того, что я попал в Кремль. [b][i]С Глазуновым мы поем дуэтом[/i]— А что, это было трудно?[/b]— Невозможно! Там была крепость, в которой жил Сталин. Не то что попасть – фотографировать было нельзя! Сразу пленку засвечивали. А в школе я прочитал сочинение Лермонтова «Вид на Москву с колокольни Ивана Великого». И оно мне запомнилось. Когда я приехал в Москву, очень хотел побывать в Кремле. Об этом все знали, и один раз меня даже купили на это. Ловят знакомые в коридоре общежития на Стромынке и говорят, что в 315-й комнате дают билеты в Кремль. Я со всего размаху туда влетаю без стука. А там – девушки в ночных рубашках, а некоторые и без них. Я уже устал о Кремле мечтать, и тут мне и всем очень повезло.Умер Сталин, и Хрущев открыл Кремль для народа. Я считаю, это было одно из его великих деяний. Мне как комсомольцу дали билет в Кремль на встречу Нового года. И я с этим билетом туда пошел.В Георгиевском зале стояла елка. Я танцевал с девочками. И вдруг вижу – открыта дверь во Владимирский зал. Я – туда. Оттуда вышел в Екатерининский зал. И так пошел по всей анфиладе, пока не оказался в Теремном царском дворце. Туда никогда никого не пускали, и до сих пор не пускают. Но я туда попал в тот праздничный день. Потом позвонил коменданту Кремля, генерал-лейтенанту Веденину Андрею Яковлевичу, и попросил разрешения подняться на колокольню Ивана Великого. И смог его убедить каким-то образом. Он меня пустил. Хотя предупреждал, что может обвалиться лестница. Он был добрый человек, вел себя демократично и не пыжился. Я недавно узнал, что он сидел.Когда я увидел эту Москву чудесную, то написал очерк. С тем же лермонтовским названием. Потом прошел по стенам и башням Кремля. На Сенатскую башню флаг вместе с офицером поднимал. Спускался в подземелье Арсенальной башни. Там до сих пор есть колодец с водой. А потом уже само собой получилось, что я стал ходить по Москве и окрестностям и писать об этом. Меня очень интересовали огромные стройки. Я первым проехал на самосвале по только что пущенной МКАД. Облетел Москву на вертолете, генштаб разрешил. У меня получалось везде проходить.[b]— О карьере оперного певца не жалеете?[/b]— Я получил диплом, мне дали направление во Владимирскую филармонию. Но я не поехал. Я уже три года в штате «Московской правды» работал.[b]— Петь вам больше не хотелось?[/b]— Ну почему. Я и сейчас вам могу что-нибудь спеть. Вот Илье Глазунову нравится, как я пою. Мы с ним иногда поем дуэтом. У него, между прочим, изумительный слух и гениальные актерские способности. Если бы у меня были такие способности, как у него, я бы стал певцом![b][i]Главное – хорошая компания[/i][/b]— Чтобы состояться в любом деле, в журналистике – в том числе, главное – желание писать.[b]— А способности?[/b]— Нет, главное все-таки желание. Способности на втором месте. Потому что надо преодолеть такую массу преград, что без желания ты этого сделать не сможешь.Второй момент – надо попасть в хорошую компанию. И в хорошее время. Мне с этим жутко повезло. Я пришел с новой командой. До этого в «Московской правде» не было репортажа. Не было очерка. Нельзя было написать: «Я пришел и увидел». И – никакой критики.Кроме желания, нужны профессиональные качества. Нужно преодолеть робость и научиться общаться с людьми. Нужна любознательность. Умение работать не только в течение рабочего дня, а тогда, когда нужно. Культура тоже нужна.[b]— Вам больше интересны люди или события?[/b]— Я репортер. И меня больше интересует событие. Но в поиске этих событий я встречался с уникальными людьми. Мне дал интервью Курчатов, который не давал его никому. У меня были встречи с Чижевским*. Причем, когда я постучал к нему в дверь, он сказал, не открывая: «Я болен и никого не принимаю!» На что я ответил: «Вы можете меня не принимать, но вы можете мне ответить на один вопрос – вы действительно были на встрече Ленина с Цандером?» И он открыл дверь в трусах.[b]— Что так?[/b]— Потому что на этой встрече шла речь о запуске корабля на Марс! Потому что то была главная встреча его жизни![b]— А вы откуда о ней узнали?[/b]— Так я же говорю – нужна любознательность. Еще у меня была потрясающая встреча в жизни: Ари Штернфельд, теоретик космонавтики. Он на арифмометре рассчитал трассы всех спутников. Арифмометр брал тайком из бухгалтерии домой на ночь.[b]— Почему тайком?[/b]— Это тогда был дорогой прибор! Но книгу я о нем не написал, потому что в теории космонавтики не разбираюсь. Зато я написал две книжки о пионерах космонавтики. Правда, не называя их по фамилии.[b]— Почему?[/b]— Потому что нельзя было! Королев был закрытой фигурой! Книжка-то при его жизни вышла в 65-м году. Я первым в советской печати стал писать о телекинезе.Мне за это дали по голове. «Правда» назвала меня гоголевским персонажем, к которому летят галушки в рот. Меня сняли с должности заведующего отделом информации. Стал спецкором. Это тоже неплохо – не надо редактировать. Но лишился городского телефона, отдельного кабинета и тридцати рублей в месяц.[b]— За одну статью о телекинезе?[/b]— Почему одну? Я книгу об этом написал. Я первым рассказал о Джуне![b][i]По Москве надо ходить пешком[/i]— И Джуна на вас повлияла…[/b]— Как она могла на меня повлиять?[b]— Ну, все-таки она — Джуна.[/b]— А я – Лев Колодный! Мы с ней дружили, ездили к ученым-физикам. Они доказали, что это серьезно. Написал книжку «Феномен Д». Вопреки общественному мнению. Потому что «общественное мнение» — это, как правило, массовое заблуждение. Все считали, что «Тихий Дон» — плагиат. Я нашел рукопись романа, написанную Шолоховым. Если ты хочешь чего-то добиться в журналистике, надо идти поперек общественного мнения. И это удавалось много раз.[b]— Например?[/b]— Например, все считали, что срыли Поклонную гору, где памятник Победы. Требовали закидать это место землей. А никто ее там не срывал. Я доказал это с помощью специалистов-картографов и историков. Как была отметка «167», так она и осталась. Мне потом звонили домой и угрожали.Или, к примеру, все считали, что экстрасенсы – это жулики и шарлатаны. Я поехал в Ленинград, где мы сняли фильм о Кулагиной. Она могла читать мысли на расстоянии. Однажды мы с ней ждали академика Гуляева.Он опаздывал, и она рассердилась. Записала телефоны и рисунки из его записной книжки, которая у него была с собой. Когда он приехал, она ему швырнула листок: «Вот, на тебе! Где ты был, я тоже знаю! У любовницы! Вот ее телефон!» Нельзя было, например, писать о дне 16 октября 41-го года, когда Москва дрогнула. Потому что было массовое бегство. Я написал.Нельзя было писать о потерях под Москвой. Я написал и об этом в газете. До книги академика Самсонова.[b]— Коллеги не завидовали?[/b]— Нет, никто не хотел ходить вокруг Москвы пешком! Писать об улицах было непрестижно! Никто не хотел этим заниматься. Все хотели писать передовые. Получать за час работы 28 рублей. А я ни разу не написал ни одной передовой. Зато обошел всю Москву вдоль и поперек.[b]— Вы были в этом пионером?[/b]— Абсолютно. Москвой регулярно занималось несколько историков – Сытин, Земенков. Но они, блестяще зная Москву, не умели писать. Они были архивариусами. Я считал, что писать о Москве надо иначе. Потому что Москва – это не город.Это целый мир.[b]— Как вы считаете, сейчас в Москве есть человек, который знает ее лучше, чем вы?[/b]— Боюсь, что нет. Хотя – может быть.[i]* Основатель гелеобиологии, соратник Циолковского. Много лет осидел за то, что связал события политики со вспышками на Солнце.В лагере продолжал работать. Когда у него конфисковали чемодан с работами, дал телеграмму Сталину. Чемодан был немедленно возвращен, а Чижевского сделали профессором университета.[/i]([b]Прим. Льва Колодного[/b].)