[b]Не знаю, право, стоит ли ее представлять? Кто не знает, не помнит ее песен? И что она «нарожала бы детей от всех, кого любила»? Так и сложилось – детей нарожала, и трое из них давно выросли, и есть внуки, а она, Вероника Долина, – все та же девочка с мечтательными грустными глазами...[/b][i]И в ее доме все говорит о том, что здесь живет поэт. И ходит огромный пес, больше похожий на человека, и пахнет пирожками, и кругом книги, книги, книги. Все это создает ее особую атмосферу: творческую, рабочую. Но мы попытались с Вероникой поговорить об отдыхе[/i].[b]– Вы любите отдыхать?[/b]– О нет, что вы. Я не люблю отдыхать. Я люблю только работать. Как в старинной заповеди: отдых – это разве что перемена деятельности. Но если от московского бедлама немножко удается улизнуть, то я долго еще собираю силы для этого самого – улизнуть. Потом готовлюсь к прыжку, потом – прыгаю, и если я – как это получилось в этом сезоне – живу на даче, то чувствую себя триумфатором.[b]– А как насчет заграницы?[/b]– За границей я работаю. Я приезжаю с концертами, и это значит, что как бы ни был изумителен город, какой бы ни был океанический Сан-Франциско или сельскохозяйственный Мельбурн, или прекрасный Париж, или насыщенный Франкфурт – не дай бог, если я приехала в первый раз – я не успею увидеть ничего, кроме главного моста, главного шоссе и того места, где я ночую, потому что все силы сберегаются для целенаправленного концерта. Это никакой не отдых, это спецсуществование. Я такой «спецназовец», потому что я – специального назначения.[b]– Тогда расскажите, где и как вы отдыхаете в России?[/b]– Не то чтобы «где», а скорее «как». К этому надо подготовиться. Дача этому немало служит. Но чтобы дача стала моей резиденцией – местом, где меня могут принять и приласкать, на это ушли многие и многие годы. И только последние два года – когда не стало моего папы – только теперь я уже полновластная, как старуха Изергиль, старейшина этого ордена. А прежде я была девочка, которая ехала на дачу резвиться, быть при родителях, хотя и при собственных детях тоже. Теперь я езжу туда и при собственных детях, и при собственных внуках – вот какой у меня орден. И это совсем другое дело.[b]– И когда открываете дачный сезон?[/b]– В июне всегда стараюсь уехать. Дача в ста километрах от Москвы, я считаю это место такой заговоренной зоной. Оно абсолютно лишено той буржуазности, которая есть в 25 км от Москвы. У нас не Малаховки и не Мамонтовки. После сотого километра открывается совершенно другая зона. Полная неприличная оторванность от Москвы. Что такое Клин, что такое Александров с цветаевским домом и Ивана Грозного Слободой, что такое Дмитров, что такое Рогачевы, Ржевы, город Истра с Новым Иерусалимом? Все это для меня – особые места, и я их люблю и ценю за особую оторванность от Москвы, за особую романтику.Там другие яблоки, другая картошка, другой воздух, другая обстановка… Это совершенно настежь открытые окна, это влажные кусты, которые дышат тебе в лицо…[b]– И пишется там, наверное, по-другому, особенно…[/b]– Я специально готовлю силы для того, чтобы писать. Я готовлю силы и для того, чтобы слушать магнитофон и пластинки. Специально откладываю деньги на покупку книжек. Покупаю все, что я недокупила и недочитала за год и увожу все это туда. Причем опыты с тем, что можно с собой увести в Крым и там прочитать, или, не дай бог, я однажды навестила Турцию: пытаться читать там – это все ерунда. Это невозможно. Мы там только как бесхозные биологические организмы едим или полощемся. Тому, кто горазд читать, слушать или, не дай бог, писать – тому я, конечно, предписываю Подмосковье. Ну, это не откровения, я ничего не придумала, это все старо как мир.[b]– А дети и внуки не отвлекают вас на даче от поэтического труда?[/b]– Я, конечно, командор ордена. Но еще не окончательно. Потому что дети мои подросли. Я беру тех, кто может мне в данном случае составить компанию. На самом деле я глубокий либерал и демократ, и мне не нужно никакое командорство и никакого ордена. У меня совершенно невероятный хаос и полный либерализм. Но хоть маленькое семейное послушание должно лежать в основе. Поэтому кто в этом году слушается, тот со мной и едет. А кто не слушается, тот и не поедет! У меня два взрослых сына, у Антоши мальчику 2,5 года, у Олега девочке 3 месяца. А мой младший сын тоже еще мальчик, ему 9 лет. Так что они понимают, что надо слушаться.[b]– Гостей созываете? «На шашлыки»?[/b]– Нет. Шашлыки, как и баня – я этого не понимаю. Это низкие жанры. А если иметь в виду разговоры с рефлексиями о смысле жизни – бывает. Мало того, что у нас не жарят шашлыки и не любят баню, – у нас еще никто и не курит. Никто[b] – Не может быть?! Все поэты, как правило, курят.[/b]– Ну, мы не те поэты, видимо. И потом, я же еще и пою – ну как мне курить? Я с 19 лет замужем. У меня все – другое. Я очень патриархальна. Я не делаю шашлыки, потому что у меня в доме всегда есть приготовленное горячее блюдо из мяса. И всегда есть суп. Я люблю, чтобы он был, и мне кажется, что супом спасется душа оголодавшего и охолоделого москвича. Я без супа не живу сама и приучила всех своих близких. Могу приготовить все что угодно, и почти каждый день. Во всяком случае котлеты, отбивные, фаршированные перцы, фаршированный кусок мяса – это все есть всегда. И пироги.[b]– Вероника, можно такой «детский» вопрос: вам когда лучше пишется – днем или ночью?[/b]– Когда Бог даст. Главное, вдохнуть с удовольствием и выдохнуть. И все. Можно писать. Чистый лист, карандаш. Вот этот магический момент, я его специально выжидаю, выдежуриваю, у меня такое трепетание внутри, и я подготавливаюсь с вечера, а утром я должна быть в освеженном виде и себя не подвести. Быть в порядке – это обязательно.[b]– В гармонии с собой?[/b]– Это у меня очень редко бывает. Но дача – это для меня особый период. Там я имею возможность вот этот вдох и выдох сделать, а это и есть работа.[b]– У вас там красивое место – лес, речка?[/b]– Я живу там внутри леса. Сосны, смешанный лес, орешник, трава до глаз.[b]– Вероника, а вы вообще ностальгический человек?[/b]– Да, очень. Но я с собой стараюсь справляться. Я очень тоскую по своему родовому гнезду, по дому, где я родилась, где были мои родители – это квартира на Сретенке, ее давно нет. Потом было гнездо на Соколе, где жили мои родители еще недавно, и его тоже нет. Но я справляюсь с собой, я пробираюсь.