Лилия Толмачева: «Мы осуществляли свою мечту»

[b]От Джульетты к винтику[/b]По окончании Школы-студии МХАТ я уехала в свой родной Саратов, где у меня сильно заболела мама (и слава Богу, что поехала – продлила маме жизнь на тридцать с лишним лет). Поначалу я даже не думала о профессии, но мама сказала: «Может быть, ты здесь поиграешь». Так я оказалась в местном ТЮЗе у Юрия Киселева (сейчас его именем названа улица в Саратове). Он как раз нуждался в молодых героинях. Я играла и Джульетту, и Ирину в «Трех сестрах», и много того, что не сыграла потом в «Современнике» за всю жизнь. В строительстве этого театра я нужна была как винтик, кирпичик. Что тоже по-своему было счастьем, но говорить о сыгранном мною репертуаре мне теперь сложно. Шекспир, Шиллер, Достоевский, Чехов, Тургенев – масса авторов прошли мимо. Нашим Чеховым был Володин, и сыграть в его пьесе было великим счастьем.Я думаю, такие страдания выпали на долю любого нашего начинателя. Сколько не сыграл, например, Евгений Евстигнеев – наше солнышко, на которого мы молились, понимая его масштаб! Третьим нашим спектаклем должна была стать «Матросская тишина», которую мы репетировали с огромным воодушевлением. Если бы Женя сыграл Шварца, он прославился бы задолго до «Голого короля» и доказал бы, что он мощнейший трагический актер. Но спектакль закрыли, углядев в нем «еврейский вопрос». Ничего равного этой роли Евстигнеев так и не сыграл.Что-то не доиграли и Олег Табаков, и Игорь Кваша, и Галя Волчек. Но вопрос такой не поднимался, потому что была совсем другая этика. Мы собрались, чтобы делать театр, который лечил бы раны сегодняшнего дня. Не актеры, а делегаты из зала, которые поднялись на сцену, чтобы рассказывать о нашей общей боли, – вот кем мы себя ощущали.[b]«Только бы вы не отступились»[/b]Мы думали, что на спектакль, который начинается в полночь, придут разве что знакомые. Но набежало полно студентов. Видимо, они решили, что в полночь должны показывать что-то выдающееся. Тогда не рождались театры, и вообще сама идея театра была сильно скомпрометирована псевдогероизмом и псевдопатриотизмом. Происходило все на маленькой сцене Школы-студии (ее потом сломали, перестроив под Новую сцену МХТ, и мне ее безумно жаль). Они не видели такой правды – в том пространстве просто невозможно было соврать.Потом состоялось импровизированное обсуждение, которое свелось к одной просьбе – «только бы вы не отступились, только бы вы не устали». Мхатовские старики всерьез к нам не относились – мол, репетируют там ребята что-то, кому они мешают. Только Радомысленский (царство небесное нашему «папе Вене») в нас верил. И директор театра Солодовников не то что помогал – не мешал. Все мы где-то работали. Кваша и Евстигнеев во МХАТе, я в Театре им. Моссовета, Табаков еще учился. Естественно, по ночам мы репетировали бесплатно – мы же осуществляли свою мечту. А потом Ефремов сказал, что мы больше не можем репетировать по ночам. Наши знакомые говорили, что от нас одни тени остались.Когда я уходила из Театра им. Моссовета, мама решила, что я сошла с ума. Отдать роль Нины из «Маскарада», где я играла с Николаем Мордвиновым, отказаться от Корделии, которую я репетировала. Но не рисковать я уже не могла – нам уже не хотелось расходиться, хотя была реальная угроза, что из нашей затеи ничего не выйдет. Завадский все не мог поверить, что это правда: «Зачем тебе идти в самодеятельность?! Ну чего тебе здесь не хватает? Может быть, ты что-то хочешь сыграть – скажи». Так трогательно прощался, что у меня сердце от стыда разрывалось.Какое-то время я была фактически полем битвы разных театральных эстетик – романтической и реалистической. Меня режиссеры всегда тянули на лирических героинь – Джульетт да Нин, а Ефремов предложил мне сыграть Ирину – одинокую женщину, хирурга, которая ноги ампутирует и курит между операциями. Я говорила на октаву ниже и изображала курение. «Нет, – взрывался Ефремов, – ты только изображаешь, кури по-настоящему». Я стала заядлой курильщицей, несмотря на аллергию на табачный дым и проблемы со связками, и потом еле бросила.А в Театре им. Моссовета – «Маскарад», романтический спектакль, с лейтмотивом – вальсом Хачатуряна. Труднейший жанр, которым владеют очень немногие, а если им не владеть (или пытаться «осовременить») – получается пошло. На моем веку так играть мог только Мордвинов. И вот однажды он застукал меня в курилке в компании молодых актеров, травивших анекдоты. У него были такие глаза, как будто я совершила подлость, предала. Нина – курит! «То-то я стал слышать у вас какую-то хрипотцу», – негодовал Мордвинов.Ефремов между тем уговорил меня пойти посмотреть, как делают операцию, чтобы у моей Ирины уж совсем никакого ложного романтизма не осталось. Помню, увидела я скальпель и кровь под ним – и в обморок. Точно тебя саму вспороли.В итоге победил Ефремов – и я не жалею. Все-таки театр – это сегодняшнее искусство, рисунки на песке, которые надо каждый раз рисовать заново. Даже кино далеко не всегда может законсервировать воздействие актера – казалось бы, когда-то он был звездой, а сегодня это смотреть почти невозможно.[b]«А как же проблемы страны?»[/b]В первые годы у нас были в ходу анонимные анкеты. Надо было ответить на вопросы: с какими авторами и режиссерами вы хотели бы работать, какую роль сыграть... Однажды, прочитав эти анкеты, Ефремов стал сурово меня разглядывать. Надолго его не хватило. «Лиля, – говорит, – признавайся, это ты написала, что хочешь сыграть в «Даме с камелиями», «Без вины виноватых». – «Нет», – отвечаю. – «Ой, не врешь?! А я решил – что же это? Воспитываю из нее, воспитываю современного человека, а она какую-то «Даму с камелиями» захотела. А как же проблемы страны?!» И сразу повеселел.По уставу в нашей труппе должно было быть 36 человек, иначе будет балласт. Откуда Ефремов взял эту цифру – не знаю, думаю, где-нибудь у Станиславского вычитал, которого он наизусть знал. Каждый год мы принимали новых и, соответственно, каждый год с кем-то расставались, решая этот вопрос путем анонимного голосования. Это было очень мучительно. Помню, подружились мы с одной актрисой, которая попала под это увольнение. Я пыталась ее отстаивать, но Олег мне сказал: «Обрати внимание, разночтений здесь почти не бывает, а ведь вы же не сговариваетесь». Потом он от этой практики отказался. Одно время мы отказывались от званий, но потом Ефремов сказал, что это все-таки инфантилизм. Мы ведь живем в определенной стране, где это принято.Вокруг заслуженные и народные, а мы вроде как не у дел. Но у нас были собственные звания. Раз в год мы также анонимно выбирали «первого актера» (независимо от пола). В первый раз им стал Евгений Евстигнеев, во второй – Евстигнеев, в третий – Игорь Кваша, ну а в четвертый – Лилия Толмачева (на мне эта традиция и прервалась).Ни одним своим званием я так не гордилась, как этим. Мы с Табаковым часто опаздывали на репетиции. И однажды Ефремов ввел правило – штрафовать. Одна минута – рубль, две – два, три – три, а дальше штраф увеличивался в геометрической прогрессии. Но для нас и рубль были деньги. Часто мы с Табаковым врывались на репетицию, уже держа в кулаке свои рубли. Потом на наши штрафы покупалось что-нибудь к чаю (продолжение репетиций) или какой-нибудь совок и щетка. Так мы жили первые годы.[b]Две гримерки – уже комфорт[/b]Поначалу мы были абсолютно бездомными. Играли где придется, например, в ЦДКЖ. Нам могли дать одну комнату на всех – мы поворачивались друг к другу спиной и переодевались. А когда давали мужскую и женскую гримерку – о, это был уже комфорт. Все бесквартирные были, иногородние прописывались у каких-то родственников. Когда я играла розовскую Леночку, что гоняется за сервантами, у меня и табуретки своей не было. Как и у Табакова, чей герой эффектно рубил мебель. Единственная квартира была у Гали Волчек, пока они с Женей не поженились. Тогда они тоже стали что-то снимать. Помню, Женя соорудил какой-то невообразимый камин с какими-то лампами и полешками. Я как увидела – расхохоталась. «Понимаешь, – сказала Галя, – захотелось ему камин». Да, вот так мы и жили – ни кола, ни двора.[b]На илл.: [i]Эдуардо де Филиппо, Лилия Толмачева и Олег Ефремов.[/b][/i]